_Мы жили тогда на планете другой (Антология поэзии русского зарубежья. 1920-1990) - 1

БЕГСТВО

Бежали...

Дул сырой морской Ветер с такой тоской...

Стреляли. Неслась картечь,

Как порывы сырого ветра, И пушек извергали черные недра Смерти смерч.

Чрез полыньи и крови лужи Вел по Неве свой нестройный взвод Бестужев.

Ядра ломали лед.

Рылеев, В серой толпе затерявшись, бежал,

Звал, рукой безнадежно махал: «Смелее!..»

ИКюхельбекер, бедная Кюхля, Рыхлая рохля, шлепал по снегу

Ногами, обутыми в слишком широкие туфли,

Иеще верил в победу.

Юный Одоевский Тоже кричал и тоже бежал.

Боже, не праздник, не светлый бал...

Где скроешься?!

На перекрестке Булатов Думал: «Не с ними ли светлая смерть, Близкое небо, ясная твердь, Твердая смерть солдата?..»

Ислыша, как бухают пушки, Князь Трубецкой С смертной тоской

Зарылся лицом в подушки.

Иежась от боли

Инервно смеясь,

Бедный Князь, Вождь поневоле,

Как будто попавши во фраке в грязь, Морщился, корчился, весь виясь, Брезгливо, бессильно и думал: «Доколе,

доколе, доколе?..»

И серые, сирые, Пошедшие вслед командирам, Вслед офицерам, С слепою верой Солдаты Бежали, как стадо, Ибо не знали,

Что делать им надо, За что умирать.

Они, прогнавшие Наполеона, Бежали с воем, визгом и стоном,

Русской свободы бессильная рать. «Эй, Фадеич, Дай тебе подсоблю,

У тебя колено в крови!» Нет, не избегнуть смерти иль плена...

Кто там, — враги иль свои?..

ПРОГУЛКА НИКОЛАЯ I

Пристегнувши шнурками полость, Запахнувши крепче шинель, Он летит — и в душе веселость, Веет ветер, крепкий, как хмель.

Иногда от быстрого бега, Из-под легких конских копыт, Мягко белыми комьями снега На мгновенье глаза слепит.

Мчатся сани стрелой прямою, А вкруг них снежинок игра,

Опушающих белой каймою Темно-серый город Петра.

Николай, изящный, высокий, Неподвижно прямой сидит, И любовно царское око Созерцает знакомый вид:

Дали ровны, улицы прямы, И мундиры застегнуты все, Дальней крепости панорама В величавой стынет красе.

Дали ровны, улицы прямы...

Что страшней, прекрасней, скучней. Чем создание воли упрямой Напряженных петровских дней?

Дали ровны, улицы прямы, Снег блестит, простор серебря. О какая прекрасная рама К величавой фигуре царя!

ВО ЗВРАЩ ЕНЬЕ

Басаргин возвращался из далекой Сибири, Басаргин возвращался и прощался, И мыслию к тем, кого в этом мире Не увидит уж больше, — обращался:

«Там в Иркутске лежит Трубецкая Каташа (Этим ласковым именем звать я Смею Вас, утешенье и радость наша,

Мы ведь были Вам близки, как братья!),

Сколько милой, улыбчивой, ласковой силы, Простоты, обаяния, воли...

Бог ей не дал спокойно дойти до могилы И взыскал испытанием боли.

Кюхельбекер, увы, не дождался славы, А желал ее с страстной тоскою.

Снег зимою, а летом высокие травы...

Не прочтешь, кто лежит под доскою!

Ичитатель тебя никогда не узнает, Бедный рыцарь словесности русской. Только друг с улыбкой порой вспоминает Этот профиль нелепый и узкий.

Ина том же кладбище, 1де спит Кюхельбекер, Тоже немец и тоже — божий, Фердинанд Богданович Вольф, штаб-лекарь, Бедный прах твой покоится тоже.

АИвашевы, близкие сердцу, родные,

Те в Туринске спят непробудно. Оба милые, оба простые, земные, Обреченные жизни трудной.

После родов в горячке скончалась Камилла, И день в день через год мой Вася.

С ними все ушло, что мне было мило, Холостяцкую жизнь мою крася».

Над могилами долгие, долгие ночи, Над могилами белые зимы, Над могилами летние зори короче, Чем огнистые зимние дымы.

И, как птица, душа и реет, и вьется Над гнездом, единственным в мире.

И быстрее, чем тройка на запад несется, Мчится сердце к кладбищам Сибири.

А Л Е К С А Н Д Р Б И С К

РУСЬ

Вот Русь моя: в углу, киотом, Две полки в книгах — вот и Русь.

Склонясь к знакомым переплетам, Я каждый день на них молюсь.

Рублевый Пушкин; томик Блока; Все спутники минувших дней — Средь них не так мне одиноко В стране чужих моих друзей.

Над ними — скромно, как лампада, Гравюра старого Кремля, Да ветвь из киевского сада — Вот Русь моя.

1921

Варна

ШВАРЦ

Всоседних кельях слышен только шорох Мышей в углах и ангеловых крыл, И братьев дух молитвенно уныл, Но я набрал иных мечтаний ворох.

Вмоих ретортах, колбах и приборах, Соблазну колдовства предав свой пыл,

Япорошок таинственный открыл, Которому вы дали имя: порох.

И, вслед за мной, другие воскресят Тысячекрат мой опыт Прометеев,

Пока, бесовским пламенем объят, Не р ухн ет мир хан ж ей и Д обродеев .

И там, на небесах, поймут тогда, Что в людях меньше проку, чем вреда.

то

** *

Течет Гудзон — с утра, как мы, усталый. К ак вереницы белых рыб, в волнах Плывут опустошенные фиалы, Улики встреч в запретных уголках.

Они ныряют, вытянувшись гордо Во весь свой полый рост, как будто им Быть надлежит частицею аккорда

С зеленым лесом, с небом голубым.

Явижу их — холодных, полусонных Любовников с попутных пристаней, Играющих в согласии в влюбленных, Чтоб позабыть тоску и злобу дней;

Принявших все запреты и препоны

Иложь любви, добытую из книг, Чтоб обмануть соседей и законы

Иобмануть себя хотя на миг.

1954

** *

Отгрохотали семь громов, Семь молний полоснули твердь, И над полками облаков Угрюмой тенью встала смерть. Зловещим светом озарен Ее еще недвижный серп, И ветер, громом оглушен,

Застыл в верхушках темных верб.

** *

Жизнь пробежала, как в романе...

Проснулся. Холод. Тишина. Деревья в снеговом тумане. Над ними мертвая луна.

Часы нечаянно нащупал, Блеснул холодный циферблат...

Не видно стрелок. Ближе к уху:

—Стоят...

Так, может быть, остановилось

Земное странствие души...

Но сердце билось, билось, билось...

Я слышал стук его в тиши.

** *

Изнеженное поколенье Враздробь, врасплох, в недобрый час Постигло кораблекрушенье,

Ив чашу бурь швырнуло нас.

Ивот событий темных сила Нас подхватила, понесла,

Без звезд, без смысла, без ветрила, Без капитана, без весла.

Наш плот и тонет и не тонет, Им потешаясь, демон вод

То в бездну черную уронит, То вверх, взметнувши, вознесет, То накренит над пропастями Почти отвесною стеной,

Икажется, что гибнет с нами,

Сорбиты сброшен, шар земной.

Инас, покинутых судьбою

На погибающем плоту, Уносит гулкою волною Поодиночке в пустоту.

М ИРАЖ И

1

Когда сплывет ночная тьма И дымный день в окошко глянет, Меня неудержимо тянет —

—Сойти с ума...

Вущелье зданий на веревке По ветру треплется белье...

Гляжу на тесное жилье, Неприспособленный, неловкий...

Уйти, укрыться... Но куда?.. Подальше от чужбин и родин!.. И вдруг, как яркая звезда, Сверкнет благая весть: Свободе '! И унизительных забот Сгорают ржавые оковы, И мир из пепла восстает

Облагороженный и новый.

Внем все поет, в нем все цветет,

Внем места нет угрюмой злобе, И скучный хлам междоусобий Метла гигантская метет.

Какое солнце тут горит!

Все — мудрецы, и все — поэты, И, облачаясь в новый вид, Кивают дружески предметы.

И синей бездной я лечу

Далёко от чужбин и родин

Иптицам весело кричу:

—Свободен!..

2

Где б ни был я, куда б ни шел, За мной — селеньем, лесом, полем — Ползет, послушен и тяжел,

Мой страшный раб, мой бледный голем, Неуязвимый для людей, Слепой, безгласный и ужасный, Он волей вспыхнувшей моей Воспламенится в час опасный.

Но не по прихоти велит Ему душа за мной влачиться, И не по прихоти казнит Его гранитная десница. Когда душа обожжена

Негодованьем, — в хилом теле Трепещет и зовет она:

«Ты мне покорен был доселе!»

Ион, огромный и немой, Встает — и никнет сила злая,

Икрики радости волной

-За нами плещут, не смолкая...

И дальше в доблестный поход По очарованным долинам Змеистый путь меня ведет С моим послушным исполином.

БАЛЛАДА О ЧЕРНОМ ВОРОНЕ

Безумью нашему укор, Над Русью мертвенно-покорной

Кругами вьется Черный Вор, Кругами вьется Ворон Черный.

Скользя по улицам ночным, Кого-то ищут злые фары,