2. Покаяние Феодосия - победа церковной власти над светской

Как было показано, Феодосии на востоке возвел отношение к христианству и церкви в ранг одного из важнейших аспектов государственной политики. Вместе с тем, "отождествляя интересы церкви и государства" (Morisson. P. 20), Феодосии отнюдь не намеревался поставить церковь в равноправное положение с государственными институтами. Он видел в христианстве государственную религию, то есть религию, служащую государству, а не наоборот.

Исчерпывающую и точную характеристику отношения Феодосия к церкви на востоке дает Η. Φ. Чернявский: "Феодосии созывает соборы и санкционирует их работу, издает приказы о расследовании достоинств кандидатов на епископские кафедры, а затем, по своему выбору, определяет тех или других лиц в епископы; регламентирует законами жизнь клириков и монахов (CTh XVI, II, 25-28; III, 1-2), пытается даже присвоить себе право канонизации святых (Soz. VII, 15), сам лично объявляет изложения веры как государственные постановления, обязательные для всех его подданных (CTh XVI, 1, 2, 3), устанавливает предметы епископского суда и т. д. В сущности не было ни одной стороны в жизни церкви, которая не подпала бы бдительному оку императора и не подверглась критике и переустройству, сообразно основной идее его политики" (Чернявский. Р. 180—181).

Но если такая политика встречала понимание на востоке и вполне соответствовала сложившимся здесь взглядам на роль императора как вершителя всех дел церкви, причем не только внешних, но и даже внутренних, то на западе, как в силу традиций, так и в силу слабости императорской власти, а также в связи с особенностями христианизации этой части империи, такая позиция не могла быть принята как должное.

Поэтому появление Феодосия на западе в ходе войны с Максимом наряду с множеством других проблем поставило перед ним и проблему внесения корректив в его религиозную политику. Отношения церкви и государства на западе складывались совершенно иначе, чем на востоке, и лидеры западной церкви, особенно Амвросий Медиоланский, совершенно не терпели описанного выше отношения к христианству со стороны светских властителей. Взгляды Амвросия и Феодосия на характер союза между церковью и государством кардинально расходились, и отношения лидера западной церкви и властителя восточной части Римской империи неизбежно должны были вылиться в конфликт. Этот конфликт был окрашен личным соперничеством двух выдающихся личностей, но его ход и результат определялся реальным соотношением сил церкви и государства на западе в конце IV в.

В источниках нет никаких указаний на то, что Амвросий мог лично встречаться с Феодосием до 388 г. Между ними существовало лишь знакомство по переписке еще с 381 г., причем это знакомство отнюдь не способствовало установлению дружеских контактов. Первая встреча епископа и императора представляется наиболее вероятной после победы Феодосия над Максимом.

Амвросий первым делом счел своим долгом ходатайствовать за людей, которым грозили различные кары за сотрудничество с узурпатором. Помимо чувства христианского милосердия, как кажется, Амвросий руководствовался еще и расчетом на усиление своего влияния и авторитета в западных провинциях империи, ибо после исполнения этой просьбы он не замедлил объявить себя "должником" Феодосия (Amb. Ер. 40, 1). Очевидно, такими же "должниками" по отношению к епископу могли теперь считать себя помилованные императором сторонники Максима. Феодосии действительно не лишил никого ни имений, ни свободы, ни должности. Он даже возвратил чиновников, поставленных Максимом, в прежнее положение, кассировал приговоры суда, вынесенные лицами, не имевшими соответствующего титула и, кроме того, оказал помощь Галлии собственными средствами (Чернявский. С. 72-73; King. P. 64; Matthews, 1975. Р. 223.). Впрочем, император, проявляя милость по отношению к побежденным, вероятно следовал не столько чувству великодушия и просьбам Амвросия, сколько реальной оценке политической ситуации на западе, которая грозила новыми осложнениями в случае широких репрессий.

Очень скоро Амвросий предпринял попытку воздействовать на Феодосия, когда к императору была направлена очередная петиция сената с просьбой о восстановлении алтаря Победы. Попытка давления со стороны епископа была воспринята Феодосией настороженно, и император попытался представить дело так, что его отказ не зависит от настояний Амвросия, который, впрочем, благоразумно не надоедал ему (Amb. Ер. 57, 4).

Будучи епископом административной столицы западной части империи, Амвросий имел обширные связи с представителями римской аристократии и императорской администрации. Несомненно, "свои люди" были у епископа и в императорском консистории, что позволяло Амвросию быть в курсе всех принимавшихся там решений и даже воздействовать на них (Dudden. Р. 499). Не имея пока возможности лично оказывать влияние на Феодосия, Амвросий пытался действовать через приближенных императора. Последний же упорно не желал подчиниться диктату епископа и принимал решения по религиозным вопросам по своему усмотрению. Одно из таких решений привело к открытой конфронтации епископа и императора.

В том же 388 г. в небольшом пограничном городе на Евфрате Калиннике христианские монахи и плебейские массы, подстрекаемые местным епископом, сожгли иудейскую синагогу и молитвенный дом гностической секты валентиниан. Источники почти ничего не говорят о причинах этого акта религиозной вражды. Лишь Амвросий, касаясь валентиниан, сообщает, что те воспрепятствовали в совершении религиозного обряда монахам (Amb. Ер. 40, 16). Возможно, что сожжение синагоги явилось следствием взрыва народного гнева против богатых евреев под прикрытием религиозного фанатизма (Canfora. P. 107)1.

Когда весть об этом событии дошла до Феодосия, император отдал распоряжение наказать виновных, а синагогу построить заною на средства епископа (Amb. Ер. 40, 6). В свою очередь, Амвросий, узнав об этом распоряжении, незамедлительно направил Феодосию специальное послание2 (Amb. Ер. 40).

Епископ начинает с обоснования права священника свободно высказываться перед императором и претендует на истину в последней инстанции (Amb. Ер. 40, 1-4). Переходя к сути дела, Амвросий заверяет императора в лояльности священников, которые "являются успокоителями волнений и ратуют за мир", и встает на защиту епископа Калинника (Amb. Ер. 40, 6-7). Амвросий столь увлеченно выдвигает аргументы, что даже осмеливается взять всю вину за происшедшее на себя и просит наказать его вместо действительного виновника. На вопрос самому себе, почему он не поджег синагогу здесь, епископ высокомерно отвечает: "Так как я не считал,- что это подлежит наказанию" (Amb. Ер. 40, 8).

Далее он открыто осуждает приказ Феодосия и упрекает его в покровительстве иудеям. Проводя параллель с прошлым, Амвросий отмечает, что языческие храмы были построены на средства, полученные в результате борьбы с врагами государства, "а иудеи на своей синагоге, — язвительно упрекает епископ императора, — напишут такую надпись: "Храм нечестия, возведенный на средства от борьбы с христианами" (Amb. Ер. 40, 10). Амвросий ставит перед императором вопрос о том, что для него важнее — дисциплина или религия, и без колебаний отдает предпочтение религии (Amb. Ер. 40, 11).

Амвросий приводит примеры (сожжение домов префектов в Риме, дома епископа в Константинополе), имеющие целью доказать, что сожжение синагоги в Калиннике слишком незначительное событие, чтобы имели место причины для волнения и тем более для "столь жестокого наказания", ибо, по его мнению, сожжено не просто общественное здание, а синагога — "место неверия, дом нечестия, вместилище безумия, которое осудил сам Бог" (Amb. Ер. 40, 14). И тем более недостойны иудеи возмещения, говорит Амвросий, что они сожгли множество христианских базилик во времена Юлиана: были сожжены базилики в Дамаске, Газе, Аскалоне, Берите, Александрии и других местах. Любопытно, что он ничего не говорит о такого рода событиях на западе, а лишь риторически вопрошает: "Церковь не была отомщена, а синагога будет отомщена?" (Amb. Ер. 40, 15).

Письмо Амвросия вообще изобилует всяческими обвинениями в адрес иудеев и обычными для его стиля параллелями со Священным писанием и временем Юлиана. Епископ риторически вопрошает Феодосия: "Если Юлиан не мстил церкви, потому что он был апостатом, то ты, император, мстишь за нанесение ущерба синагоге, потому что ты христианин?" (Amb. Ер. 40,21). Здесь же Амвросий переходит к оценке правления Феодосия, приписывая все деяния императора воле бога, и дает показательный пример того, к чему может привести покровительство неверным иудеям: Максим отдал приказ восстановить сожженную синагогу, таким образом, царь стал иудеем и понес справедливое наказание, а Феодосию-победителю нужно не следовать побежденному, а осуждать его (Amb. Ер. 40, 22-23).

Валентиниане, по мнению Амвросия, также не заслуживают возмещения, и лучший аргумент для этого епископ находит в обвинении приверженцев этой секты в идолопоклонничестве и в том, что они воспрепятствовали монахам в совершении религиозного обряда (Amb. Ер. 40, 16).

Амвросий убеждает императора в необходимости, прежде чем принимать решения по вопросам о вере, обсуждать их с епископами3. Епископ же не упускает случая опять пожаловаться на положение церкви (Amb. Ер. 40, 28—29; cf. Ер. 18, 13—14) и после жалоб все же "разрешает" Феодосию отдавать приказы по своей воле, но призывает его исключить то, что справедливо беспокоит священника (Amb. Ер. 40, 30).

В заключение Амвросий играет на отцовских чувствах Феодосия, связывая благополучие детей императора с милостью бога, обосновывает возможность отмены распоряжения и уповает на милосердие императора, уже проявленное им при прощении жителей Антиохии4 и в отношении родственников Максима5 (Amb. Ер. 40, 31-32). Епископ завершает свое письмо призывом прислушаться к его словам и, если этого недостаточно, выражает готовность высказаться перед императором в церкви6.

И такая возможность действительно вскоре представилась, так как, судя по всему, письмо Амвросия не возымело должного действия на императора: он так и не отменил своего приказа, хотя, вероятно, несколько изменил его, распределив обязанность восстановить синагогу на всех членов христианской общины Калинника (Amb. Ер. 41, 27).

Прибыв из Аквилеи в Медиолан, Амвросий совершал богослужение в церкви в присутствии императора Феодосия7. Вначале епископ произнес проповедь, обращаясь через голову императора к своим прихожанам (Matthews, 1975. Р. 233). В этой проповеди он удачно использовал комментарий на отрывки из Священного Писания для обоснования своих последующих действий. Как заметил Э. Гиббон: "Его проповедь была странной аллегорией на посох Иеремии, на миндальное дерево, на женщину, которая омывала и мазала маслом ноги Христа. Но заключение проповеди состоит из прямых и личных намеков" (Гиббон. Р. 261). При этом особое внимание Амвросий уделил преимуществам церкви перед синагогой с церковной точки зрения (Amb. Ер. 41, 14). Заключительную часть проповеди Амвросий посвятил сравнению Феодосия с библейским царем Давидом, завершив ее словами о том, что Феодосии должен видеть в боге творца того, что возложено на него (Amb. Ер. 41, 25—26).

Император понял намеки, содержавшиеся в проповеди Амвросия, и попытался оправдаться перед епископом, сказав, что первоначальный приказ исправлен и ответственность за происшедшее лежит не на одном епископе, но на всех монахах общины (Amb. Ер. 41, 27). Амвросий дал отпор вмешавшемуся в разговор приближенному императора Тимасию и, прежде чем совершить евхаристическую жертву, обратился к императору за разрешением сделать это от его имени. После явного давления Феодосии дал обещание исправить рескрипт. Епископу этого показалось мало, и он попросил императора отменить расследование. Феодосию в этой ситуации не оставалось ничего другого, как обещать и это. "Итак, все совершилось, как я хотел", — завершает Амвросий свой отчет об этом ярком эпизоде своей сестре Марцеллине (Amb. Ер. 41, 28).

Позиция епископа и императора в этом эпизоде неоднократно привлекала внимание исследователей в контексте отношений церкви и государства в этот период. Многие усматривают в уступчивости Феодосия епископу политические соображения императора, не желающего осложнять своей позиции на только что приведенном к порядку западе ссорой с могущественным прелатом церкви, имеющим поддержку со стороны самых широких слоев населения Италии и западных провинций (Dudden. Р. 378-379; Palanque. Р. 217; Paredi, 1974. Р. 104; Setton. P. 123). Также сыграла роль и та ситуация, в которую Феодосии был поставлен епископом, когда император, чтобы сохранить свою репутацию христианина перед паствой Медиоланской церкви, был вынужден принять ультиматум Амвросия (Jones. P. 167; Matthews, 1975. Р. 234). Подтверждением этого может служить тот факт, что спустя пять лет после Калинника Феодосии издал указ о наказании за разрушение и грабеж синагог и препятствие иудеям в отправлении их культа (CTh XVI, 8, 8-9). И хотя этот указ касался только восточной части империи, Феодосии ясно доказал свою терпимость по отношению к иудейской религии.

Интересной в этой ситуации представляется позиция Амвросия. Вероятно, события в Калиннике и распоряжение на этот счет Феодосия показались епископу удобным, хотя и не самым подходящим случаем для того, чтобы попытаться подчинить императора своему влиянию и навязать ему свою точку зрения на отношения церкви и государства. Калинник находился слишком далеко от Медиолана, и распоряжение Феодосия было вполне справедливым с государственной точки зрения и даже с точки зрения самого Амвросия, который около этого времени утверждал, что справедливость укрепляет государство, а несправедливость ослабляет его (Amb. DOM, II, 19). Однако епископ, понимавший, что Феодосии не склонен терпеть вмешательство церкви в дела государства, всё-таки решил воспользоваться первым же случаем. Амвросий сумел устроить все так, что императору в этой ситуации ничего не оставалось делать, как подчиниться воле Амвросия. Так справедливость была попрана в угоду могущественному представителю господствующей религии.

Многие исследователи (Dudden. P. 379; Paredi, 1964. Р. 302; Setton. P. 123) считают, что поведение Амвросия в данной ситуации было продиктовано интересами церкви. Однако, на наш взгляд, в позиции епископа превалировали личные амбиции, которые он достаточно умело попытался поставить на службу интересам церкви. И церковь, несомненно, многое выиграла.

Во-первых, прямым следствием уступчивости Феодосия была вспышка религиозного фанатизма в отношении язычников и иудеев, храмы и собственность которых подверглись нападениям со стороны монахов и христианских фанатиков8. Но гораздо большее значение имела политическая сторона победы Амвросия над Феодосией. Эта победа явилась серьезным ударом по цезарепапизму, согласно принципам которого Феодосии действовал на востоке. Эта победа ставила препятствия императорскому деспотизму в отношении к церкви (Paredi, 1974. Р. 107). По мнению Амвросия, государство, особенно если его представителями являются христиане, не может принудить церковь или ее представителей сделать что-либо, что может рассматриваться как отступничество (Clark. P. 175). Мало того, Амвросий от имени церкви заявил претензию на церковный контроль государственных дел и на право налагать вето на любую меру властей, которая могла повредить интересам ортодоксии (Frend, 1984. Р. 624).

Еврейский историк папства Е. Каспар, проводя параллель между эпизодом в связи с Калинником и отношениями Либерия с Констан-цием за три десятилетия до того, отмечает, что· между этими двумя сценами лежит пробуждение духа западной церкви. Мало того, в этом незначительном, на первый взгляд, эпизоде он видит фундамент, на котором в итоге было воздвигнуто "великое здание Римской папской церкви". И хотя сам Амвросий не был папой, его роль в истории формирования папства была весьма существенной (Caspar. P. 274—275).

Однако ближайшим последствием этого эпизода явилось то, что император поспешил избавиться от опеки властного епископа и принял меры к тому, чтобы к Амвросию не поступала информация о решениях, принимаемых в консистории. Кроме того, историки отмечают, что в 389—390 гг. симпатии Феодосия даже несколько склонились в пользу языческой партии, виднейшим представителям которой император предоставил почетные посты и свое дружественное расположение во время визита в Рим (Geffcken. P. 170—171; Matthews, 1975. Р. 231-234; Seeck. P. 224, 529).

Впрочем, Амвросия по-прежнему информировали о решениях консистория, несмотря на строжайший запрет императора, и епископ всё так же держал руку на пульсе государственной жизни (Amb. Ер. 51,2). Новое столкновение между императором и епископом произошло по гораздо более значительному поводу, чем сожжение синагоги в отдаленном городке. Правда, на этот раз дело совершенно не касалось религии.

В середине 390 г.9 в Фессалонике произошло восстание. Созомен сообщает, что поводом к нему явился отказ начальника иллирийских войск Ботерика освободить из тюрьмы для участия в играх популярного возницу, обвиненного в "постыдном искушении виночерпия" (Soz. VII, 25). Возможно, этот возница попал под действие закона от 14 мая 390 г., направленного против мужской проституции, или закона от 6 августа 390 г., согласно которому лица, уличенные в гомосексуализме, наказывались публичным сожжением (CTh IX, 7, 6)10. Возмущенная толпа, жаждавшая зрелищ, лишила жизни несчастного Ботерика и, возможно, других должностных лиц города11. Мы не располагаем никакими данными о масштабах этого восстания в Фессалонике. Можно полагать, что стихийное возмущение толпы быстро успокоилось, так как уже очень скоро жители города, как ни в чем не бывало, собрались в цирк на игры по приглашению императора.

Когда Феодосии впервые узнал о случившемся, он пришел в ярость и отдал распоряжение жестоко наказать виновных, а так как выявить таковых было весьма сложно, то, по свидетельству Созомена, было приказано предать смерти определенное количество первых встречных (Soz. VII, 25). Феодорит пишет, что царский гнев "неправосудно обнажил меч" на всех, даже невиновных (Theod. V, 17).

Видимо, зная вспыльчивый характер Феодосия, многие просили его проявить милосердие по отношению к виновным в нарушении общественного мира. По свидетельству Павлина, епископ Амвросий заручился обещанием Феодосия, что милость будет проявлена (Paul. 24)12. Однако то ли Феодосии нарушил обещание, то ли его указ об отмене первого распоряжения пришел слишком поздно, то ли перестарались подчиненные императора — кровавое событие свершилось13. Собравшиеся в цирке по приглашению, которое, по свидетельству некоторых источников, коварно исходило от самого императора, жители Фессалоники были окружены солдатами, устроившими беспощадную резню. Источники расходятся в определении ее масштабов и продолжительности, но сам факт кровавого злодеяния ни у кого не вызывает сомнения. Так, Павлин сообщает, что резня продолжалась почти 3 часа (Paul. 24); Феодорит говорит о 7000 убитых (Theod. V, 17); Феофан (IX в.) в хронографе (1, 15) называет цифру 15000; Созомен пишет, что погибло много невинных, но не называет их числа, хотя приводит подробности резни (Soz. VII, 25); Руфин передает, что солдаты убивали каждого встречного (RuF. 11, 18)14. Даже если считать все эти данные преувеличенными, само событие произвело потрясающее впечатление на Римскую империю.

Известие о случившемся дошло до Амвросия, когда он проводил собор в Медиолане. "Не было никого, — писал он императору, — кто не сокрушался бы, никто не воспринял это равнодушно, не было оправдания твоему деянию в обществе Амвросия" (Amb. Ер. 51,6). Сам Феодосии в это время в Медиолане отсутствовал, и за три дня до его приезда Амвросий покинул город, сославшись-на болезнь. Однако истинной причиной внезапного отъезда епископа было его стремление избежать встречи с императором (Amb. Ер. 51, 5). Из места своей добровольной ссылки он направил тайное письмо Феодосию15.

Амвросий начинает это письмо с традиционных заверений в своих добрых чувствах к императору и благодарит Феодосия за его благодеяния. Вместе с тем, епископ сетует на то, что император лишил его возможности влиять на решения консистория. При этом он признается, что некоторое из того, что в нем решалось доходило до него, но, подчиняясь воле императора, он сам принял меры к тому, чтобы ему не сообщали об этих решениях, и такая позиция была для него очень мучительна (Amb. Ер. 51, 2—3).

Далее епископ отмечает существенную черту Феодосия - горячность, которую в зависимости от воздействия окружающих тот либо быстро обращает в милосердие, либо разжигает до такой степени, что едва сам может ее удерживать. Амвросий оправдывает свое прежнее молчание на этот счет смирением и боязнью лишиться почтения к себе как священнику императора (Amb. Ер. 51, 4—5).

Упоминая о происшедшем в Фессалонике и реакции на это участников Медиоланского собора, Амвросий пишет, что он не смог предотвратить этого события и что Феодосии опоздал отменить первоначальное распоряжение (Amb. Ер. 51, 6). Видимо, присутствовавшие на соборе епископы просили Амвросия обеспечить примирение Феодосия с богом, и он начинает в своем письме готовить для этого почву. Епископ стыдит императора, сравнивает его с библейским Давидом и, приводя цитаты из Библии, призывает к раскаянию и покаянию (Amb. Ер. 51, 7—11). Амвросий считает высшим достоинством Феодосия благочестие и призывает его одержать победу над дьяволом и не усугублять своего греха (Amb. Ер. 51, 12).

Наконец, епископ объявляет в довольно мягких выражениях об отлучении императора от церкви: он говорит, что не осмелится совершить богослужение, если Феодосии Пожелает присутствовать, и что Феодосии сможет совершить евхаристию только тогда, когда его жертва будет приемлема для бога (Amb. Ер. 51, 13, 15)16. В заключение епископ призывает императора следовать за ним, кто показывает ему бога, как пример (Amb. Ер. 51, 17).

В целом это письмо написано слишком мягко, чтобы говорить о решительной и непримиримой позиции Амвросия по отношению к императору. Э. Гиббон назвал это послание "жалкой рапсодией на возвышенный сюжет" (Гиббон. С. 262)17, и эта оценка недалека от истины. Епископ, как кажется, не столько сожалеет о происшедшем и о "невинной крови" погибших, сколько стремится добиться хотя бы формального примирения Феодосия с церковью, оставляя дверь в нее широко открытой и в буквальном смысле подталкивая туда императора18. Да и молитвы за Феодосия в условиях отлучения его от церкви явно не соотносятся с привычным для церковной литературы обликом Амвросия как стража справедливости и христианской морали. Тайный характер письма определенно указывает на то, что Амвросий добивался своеобразной сделки с Феодосием; император должен совершить покаяние, а в обмен на это церковь бралась не только замолить его грехи, но и успокоить общественное мнение.

У нас нет никаких точных сведений о реакции Феодосия на это послание Амвросия. Некоторые историки находят возможным связывать с этим его закон о 30-дневной отсрочке исполнения приговора о смертной казни (CTh IX, 40, 13), хотя датировка этого закона довольно сомнительна. Из источников также не совсем ясно, как в действительности происходило отлучение императора от церкви.

Наиболее подробное и красочное описание приводит Феодорит (Theod. V, 18), который повествует, приводя слова действующих лиц, о том, что Амвросий встретил Феодосия на пороге церкви и не позволил ему войти в храм19. Император подчинился и на протяжении 8-ми месяцев оплакивал свой грех. Попытку примирения между епископом и императором предпринял magister officiorum Руфин, но Амвросий обвинил его в том, что он посоветовал Феодосию такое убийство, и не согласился на переговоры. После этого Феодосии сам пошел к Амвросию и униженно прошел покаяние, предварительно издав по просьбе Амвросия закон о 30-дневной отсрочке приговора. Большинство исследователей считает этот пространный рассказ Феодорита фантазией, хотя Дадден, например, считает, что в нем есть отдельные детали, которые не являются выдумкой историка (Dudden. P. 389).

Другие авторы того времени в значительной степени менее многословны, чем Феодорит, и не приводят таких подробностей, хотя некоторые детали совпадают. Так, Созомен тоже говорит, что Амвросий не пустил Феодосия в храм в присутствии народа. Отлученный император смиренно удалился и все назначенное ему для покаяния время не носил царских украшений. Затем Феодосии всенародно исповедовал свой грех перед церковью и издал упомянутый выше закон об отсрочке приговора (Soz. VII, 25).

Руфин, наиболее близкий к событию историк, ограничивается всего одной фразой: "Когда в этом он был уличен священниками Италии, он признал свой проступок и, вину свою слезами обнаружив, на виду у всей церкви совершил публичное покаяние, и в назначенное время, и без царского достоинства терпеливо выполнил". После этого историк говорит об издании закона (Ruf. II, 18).

Биограф Амвросия Павлин пишет, что епископ, узнав о деянии Феодосия, лишил его возможности войти в церковь и посчитал невозможным церковное общение с ним, а также его участие в таинствах прежде, чем он совершит покаяние. Далее Павлин приводит диалог, в котором Феодосии ссылается на пример библейского Давида, тоже совершившего убийство, а Амвросий призывает императора следовать Давиду в том, что исправило его. Феодосии принял это близко к сердцу и совершил публичное покаяние, которое подготовило ему победу (Paul. 24).

О факте покаяния Феодосия упоминает Августин, который^ восхищаясь смирением императора, говорит, что оно так подействовало на толпу, что присутствовавшие при этом событии подданные молились и плакали вместе с простертым Феодосией. Любопытно, что Августин, также как и названный выше Руфин, не называет здесь имени Амвросия (Aug. DCD, V, 26).

Наконец, самый непосредственный свидетель — Амвросий говорит о покаянии Феодосия следующее: "Каждый бьш повергнут в уныние, что он сложил с себя царские знаки отличия и публично в церкви оплакивал грех свой, содеянный по обману и проискам других, со стонами и слезами просил прощения. Чего простые люди стыдятся, не устыдился император — принести публичное покаяние, и не было после этого ни одного дня, чтобы он не сожалел о том прегрешении" (Amb. DOT, 34).

Несмотря на разночтения, источники позволяют с большей или меньшей степенью достоверности воспроизвести следующую картину событий.

Получив письмо Амвросия, Феодосии не решился идти на конфронтацию с церковью и некоторое время не посещал храмов, но в то же время он попытался договориться с Амвросием, возможно, через того же Руфина. Последний вполне подходил для такой роли, но благодаря христианским почитателям Феодосия, которые пытались снять с императора ответственность за резню в ущерб репутации его советника, политическое убийство Руфина в 395 г. сделало из него готового козла отпущения (Matthews, 1975. Р. 235-236).

Во время переговоров Амвросий, по своему обыкновению, первое время упорствовал; вероятно, и Феодосии какое-то время сопротивлялся диктату церкви (Dudden. P. 388). В конце концов, стороны договорились о принятии императора в лоно церкви при условии публичного покаяния. Зафиксированный у Феодорита восьмимесячный срок отлучения императора от церкви современные исследователи считают преувеличенным (Paredi, 1964. Р. 415), хотя по правилам церкви срок покаяния для убийц был значительно длиннее: так, по правилам церковного благочиния (Канон 56) человекоубийца должен был в течение 4 лет носить траур, 5 лет не говорить ни слова, 7 лет лежать распростертым и 4 года стоять на ногах. Амвросий, несомненно, учитывал исключительность случая и высочайший ранг кающегося. Вероятно, отлучение продолжалось около трех месяцев — с конца сентября (с момента получения Феодосием письма Амвросия) до конца декабря (рождественские праздники) 390 г.20

Амвросий постарался устроить покаяние таким образом, чтобы, с одной стороны, эта процедура не унижала императорского достоинства, с другой стороны, чтобы показать его истинным христианином и раскаявшимся грешником. Феодосии же, соглашаясь пройти покаяние, не задумывался об исторических последствиях этого акта и преследовал сиюминутные пропагандистские цели. Считая себя христианским императором, он хотел доказать своим подданным то значение, которое имеет эта религия для него лично, да и бессмысленная резня в Фессалонике требовала если не объяснения, то хотя бы какого-то оправдания в глазах общественного мнения, особенно в глазах христиан. Следует учитывать и личный фактор — мягкость и уступчивость Феодосия, тем более по отношению к Амвросию после того, как епископ сумел показать возможности церковной власти. Возможно, согласиться на покаяние Феодосия могли заставить и семейные неурядицы^- раздоры в Константинополе между второй женой Галлой и сыном от первого брака Аркадием (Paredi, 1974, р. 116).

Вероятнее всего, покаяние императора происходило в узком кругу лиц, что, однако, позволило потом говорить о "публичности" этого акта. Кроме того, оно было совершено по строго продуманному сценарию. Важно отметить, что о покаянии Феодосия не говорит ни один источник, написанный при жизни императора, да и в последующем о нем умалчивают Сократ и Зосим. Видимо, церковь постаралась как-то ограничить огласку этого факта или придать этой огласке соответствующую тенденциозность. Впервые публично об этом говорит сам Амвросий на могиле императора (Amb. DOT, 34), причем, очевидно, тогда епископ еще не осознавал подлинного значения этого события. Лишь постепенно, по мере осознания этого значения, само событие стало обрастать домыслами, фантазиями и легендами, Формирование легенды о покаянии в основном приходится на начало V в., после смерти основных действующих лиц, и у Феодо-рита эта легенда зафиксирована уже в относительно цельном и законченном виде. Настоящую же оценку покаяние Феодосия начало получать только в эпоху средневековья с ростом папской власти.

Современная историография в основном едина в оценке значения публичного покаяния Феодосия. В нем исследователи видят триумф церковной власти над светской (King. P. 69; Paredi, 1964. Р. 310), поворотный пункт в истории (Greenslade. P. 78; Dudden. P. 391), прогресс человеческий и гражданский (Paredi, 1974. Р. 118), пример того, что власть и свобода клира доказали здесь способность быть бастионом общественной свободы и закона (Campenhausen. P. 271), установление жизненного принципа западного общества (Frend, 1984. Р. 625), победу христианского морального порядка над волей правителя (Clark. Р. 178). Нет недостатка и в исторических аналогиях: одни находят здесь зародыш длительного конфликта между папством и империей и сравнивают Амвросия с Григорием VII, провозгласившим право свергать императоров (Greenslade. P. 78); другие ставят значение победы Амвросия выше, чем примирение Наполеона с богом и Генриха IV в Каноссе с римским папой (Paribeni. Р. 623; Schieffer. S. 333-370).

На наш взгляд, при оценке этого события следует иметь в виду, по меньшей мере, три фактора. Во-первых, конкретную историческую обстановку в западной части Римской империи, где Феодосии не чувствовал себя достаточно прочно и где баланс сил складывался не в пользу императорской власти, что окажется очевидным уже в V веке. Во-вторых, представляется, что это была своеобразная сделка между церковью и императором, в которой каждая из сторон имела в тот момент свои выгоды. В-третьих, личный фактор: индивидуальность Амвросия и характер его взаимоотношений с императорами конца IV в., личность Феодосия и его специфическое отношение к церкви и Амвросию21. Оценивая это событие, не следует преувеличивать моральную сторону победы церкви, которая символическим актом прощала императору убийство многих невинных людей и давала понять, что нет такого преступления, которого нельзя было бы искупить, если оно не направлено непосредственно против самой церкви. Вместе с тем не следует думать, будто именно возможность покаяния развязала руки многим средневековым правителям для кровавых злодеяний.

И всё же подлинное значение этого события состоит в том, что это был определенный пункт поворота человечества от дикого варварства к гуманной цивилизации. Установление морального контроля общества, выразителем интересов которого явилась христианская церковь, над деяниями человека, облеченного высшей властью в государстве, представляется крупным шагом на пути к подлинной цивилизованности. Торжество законности и общечеловеческой морали над волей правителя не стали с тех пор общим правилом. Человечеству и европейской цивилизации еще предстоял длительный путь, но начало было положено: прецедент с Феодосией никогда не был забыт и постоянно напоминал властителям человеческих судеб об их обязанностях перед обществом.

Важно отметить, что покаяние Феодосия наглядно доказало возможность превосходства церковной власти над светской, хотя до полного торжества папизма было еще далеко. Тем не менее, возвышение церкви над государством стало фактом, который, несомненно, демонстрировал итог христианизации IV века и символизировал формирование христианской Римской империи. В этом смысле историки справедливо усматривают в правлении Феодосия завершающий этап христианизации Римской империи, начатой Константином.