"Нетерпимость" Валента на востоке

Впрочем, нужно учитывать еще и то, что религиозный мир в это время существовал лишь в западной части Римской империи. На востоке Валент, соправитель Валентиниана и его брат, проводил политику религиозных крайностей в еще более жестких формах, чем Констанций. Правда, эти жестокие крайности распространялись только на явных противников арианства, ярым приверженцем которого был сам император, и почти не касались сторонников других религий, в том числе и язычества.

Валент был назначен соправителем и получил в свое управление восточную часть империи вскоре после провозглашения самого Валентиниана⁴⁶². Не последней причиной выбора императора было то, что Валент признавал превосходство старшего брата и видел в нем своего благодетеля, но в отличие от Валентиниана, который, по всей видимости, склонялся к никейскому символу, Валент был крещен ариан-ским епископом Евдоксием⁴⁶³(Socr. IV, 1; Theod. IV, 12) и поставил главной целью своей религиозной политики защиту арианства и подавление всех его противников. Проарианская политика Валента определялась не столько его догматическими пристрастиями и не столько верой его супруги⁴⁶⁴, сколько явным перевесом на востоке в то время сторонников арианства и началом обращения в арианскую разновидность христианства готов (Поснов. С. 232), наседавших на границы Римской империи.

Как и его предшественник Констанций, Валент начал с изгнания епископов никейской ориентации: из Антиохии в Армению был сослан Мелетий, из Самосата во Фракию Евсевий, из Лаодикии в Аравию Пелагий (Theod. IV, 13). Аналогичная участь постигла и других священников⁴⁶⁵. Однако в отличие от Констанция Валент не, стремился подкрепить свои действия решениями церковных соборов, хотя и при нем они, разумеется, проходили. По всей вероятности, тщетность такого рода форумов казалась ему слишком очевидной, чтобы тратить государственные средства на то, что можно было решить подписанием обычного императорского указа⁴⁶⁶.

Впрочем, Валент не ограничился только изгнанием своих религиозных оппонентов. Случившееся в самом начале его правления восстание Проко-пия сделало его подозрительным и заставило проявлять чрезмерную заботливость о личной безопасности⁴⁶⁷. Вероятно, опасаясь возможных заговоров со стороны оппозиционной части церкви⁴⁶⁸, Валент совершал против священников неслыханные по своей жестокости и коварству преступления. Так, Сократ передает, что еще до восстания Прокопия всех, кто не хотел общаться с арианским епископом Евзоем, поставленным вместо изгнанного Мелетия, он изгнал из антиохийских церквей, подверг различным мучениям и казням, а многих утопил в реке Оронте (Socr. TV, 2). Нередко против религиозных оппонентов применялись даже воинские отряды (Socr. IV, 15; Theod. IV, 17). Но самое страшное наказание постигло делегацию из 70 священников, которые подали Валенту жалобу на претерпеваемые ими насилия. По приказу императора корабль, на который их поместили, был подожжен, и все они погибли, не получив погребения (Socr. IV, 16). После этого излюбленной мерой казни, применяемой Валентом для священников, стало утопление (Socr. IV, 17). При этом в своих преследованиях Валент не пощадил даже египетских монахов (Socr. IV, 24), которые были образцом благочестия для всего христианского мира.

По поводу отношения Валента к язычеству и другим нехристианским религиям источники не дают почти никаких сведений. Вероятнее всего, как и его брат, Валент терпимо относился к язычеству (Greenslade, р. 29; Morisson, р. 27), сосредоточив основное внимание в религиозной политике на борьбе с противниками арианства.

Григорий Богослов так характеризует религиозную политику Валента: "Изгнания, описания имуществ, явное и тайное коварство; обольщения словами, где представлялся к тому случай; насилие, где не помогала лесть; изгнание из церквей исповедников правой веры, введение в церковь тех, которые держались пагубного учения императора, которые отыскивали нечестивые рукописи и составляли еще более нечестивые сочинения; сожжение пресвитеров на море; нечестивые военачальники, которые не персов побеждали, не скифов покоряли, не варварский какой-нибудь народ преследовали, но ополчались против церквей, издевались над алтарями, бескровное священнодействие обагряли кровью людей и жертв и оскверняли чистоту дев величайшим поруганием" (Greg. Naz. Or. 43)⁴⁶⁹.

Впрочем, характеристика Аммиана содержит другие акценты. "Он был верен и надежен в дружбе, строго карал честолюбивые происки, сурово поддерживал военную и гражданскую дисциплину, был всегда до боязливости настороже, чтобы кто-либо под предлогом родства с ним не возносился слишком высоко, был очень осторожен в предоставлении и лишении чинов, добросовестнейшим образом охранял провинции, которые он берег от убытков, как свой собственный дом, с особенным старанием смягчал тяжесть податей, не допускал увеличения никаких налогов, был снисходителен во взыскании недоимок и являлся злобным и жестоким врагом проворовавшихся и уличенных в казнокрадстве правителей провинций. Восток не помнит лучшего в этом отношении времени ни при каком другом императоре. Щедр он был со всеми, но в меру... В стремлении заполучить большие богатства он не знал меры, не был вынослив в бранных трудах и только выставлял для вида свою закаленность, был склонен к жестокости. Он был мало образован, не прошел курса ни военного, ни изящного образования; охотно искал с ущербом для других пользы и выгод себе самому; особенно невыносим он бывал в тех случаях, когда преступления неуважения или оскорбления величества предоставляли ему возможность выступать против жизни и состояния людей богатых. Невыносимо было в нем и то, что хотя он хотел, чтобы казалось, будто он подчиняет все процессы и следствия действию законов, и, поручая рассмотрение дел наилучшим Из тех, кто состояли судьями, но в действительности он творил повсюду свой личный произвол. Он был груб в обращении, раздражителен, охотно выслушивал доносы, не отличая правды от лжи: эти недостатки даже в простых обыденных отношениях частной жизни ведут к весьма неприятным последствиям. От природы он был ленив и нерешителен" (Amm. Marc. XXXI, 14, 1—6).

Таким образом, в течение 40 лет после смерти Константина христианизация испытала взлеты и падения, и линия обращения Римской империи оказалась зигзагообразной и неровной. Применительно к этому времени, вряд ли можно говорить о религиозной политике Римской империи, но о религиозных политиках⁴⁷⁰римских императоров (Morisson. Р. 27). Однако греко-римский мир предпринял большой и необратимый шаг к христианскому государству⁴⁷¹. За это время христианская церковь сумела еще больше укрепиться и расширить свое влияние, а, главное, приобрести множество новых сторонников. Эти 40 лет оказались временем накопления "критической массы", которая должна была вызвать мощные импульсы для христианизации в последние два десятилетия IV столетия.