Неоконченный отрывок

В стропилах воздух ухает, как сыч.

Скрипит ольха у дальнего колодца.

Бегущий лес пытается настичь

бегущие поля. И удается

порой березам вырваться вперед

и вклиниться в позиции озимых

шеренгой или попросту вразброд,

особенно на склоне и в низинах.

Но озими, величия полны,

спасаясь от лесного гарнизона,

готовы превратиться в валуны,

как нимфы из побасенок Назона.

Эгей, эгей! Холмистый край, ответь,

к кому здесь лучше присоединиться?

К погоне, за которую медведь?

К бегущим, за которых медуница?

В ответ – рванье сырой галиматьи

ольшаника с водою в голенищах

да взвизгиванья чибиса – судьи

осенних состязаний среди нищих.

1965, Норенская Осень в Норенской

Мы возвращаемся с поля. Ветер

гремит перевернутыми колоколами ведер,

коверкает голые прутья ветел,

бросает землю на валуны.

Лошади бьются среди оглобель

черными корзинами вздутых ребер,

обращают оскаленный профиль

к ржавому зубью бороны.

Ветер сучит замерзший щавель,

пучит платки и косынки, шарит

в льняных подолах старух, превращает

их в тряпичные кочаны.

Харкая, кашляя, глядя долу,

словно ножницами по подолу,

бабы стригут сапогами к дому,

рвутся на свои топчаны.

В складках мелькают резинки ножниц.

Зрачки слезятся виденьем рожиц,

гонимых ветром в глаза колхозниц,

как ливень гонит подобья лиц

в голые стекла. Под боронами

борозды разбегаются пред валунами.

Ветер расшвыривает над волнами

рыхлого поля кулигу птиц.

Эти виденья – последний признак

внутренней жизни, которой близок

всякий возникший снаружи призрак,

если его не спугнет вконец

благовест ступицы, лязг тележный,

вниз головой в колее колесной

перевернувшийся мир телесный,

реющий в тучах живой скворец.

Небо темней; не глаза, но грабли

первыми видят сырые кровли,

вырисовывающиеся на гребне

холма – вернее, бугра вдали.

Три версты еще будет с лишним.

Дождь панует в просторе нищем,

и липнут к кирзовым голенищам

бурые комья родной земли.

1965

Песенка

Пришла весна. Наконец

в деревне у нас кузнец.

На нем литовский пиджак

и армейский кушак.

Новый кузнец у нас

по имени Альгердас.

Он в кузнице ест и пьет

и подковы кует.

Он носит, увы, кольцо.

Но делят усы лицо,

словно военный шрам,

пополам, пополам.

Он в кузнице ест и спит.

И видит во сне копыт

виноградную гроздь,

и видит во сне он гвоздь.

Кузнец, он дружит с огнем.

Приятно думать о нем

и смотреть ему вслед

девушке в двадцать лет!

1965, Норенская Песенка о свободе44

Булату Окуджаве

Ах, свобода, ах, свобода.

Ты – пятое время года.

Ты – листик на ветке ели.

Ты – восьмой день недели.

Ах, свобода, ах, свобода.

У меня одна забота:

почему на свете нет завода,

где бы делалась свобода?

Даже если, как считал ученый,

ее делают из буквы черной,

не хватает нам бумаги белой.

Нет свободы, как ее ни делай.

Почему летает в небе птичка?

У нее, наверно, есть привычка.

Почему на свете нет завода,

где бы делалась свобода?

Даже если, как считал философ,

ее делают из нас, отбросов,

не хватает равенства и братства,

чтобы в камере одной собраться.

Почему не тонет в море рыбка?

Может быть, произошла ошибка?

Отчего, что птичке с рыбкой можно,

для простого человека сложно?

Ах, свобода, ах, свобода.

На тебя не наступает мода.

В чем гуляли мы и в чем сидели,

мы бы сняли и тебя надели.

Почему у дождевой у тучки

есть куда податься от могучей кучки?

Почему на свете нет завода,

где бы делалась свобода?

Ах, свобода, ах, свобода.

У тебя своя погода.

У тебя – капризный климат.

Ты наступишь, но тебя не примут.

1965

* * *

Пустые, перевернутые лодки

похожи на солдатские пилотки

и думать заставляют о войне,

приковывая зрение к волне.

Хотя они – по‑своему – лишь эхо

частей, не развивающих успеха,

того десятибалльного ура,

что шлюпку опрокинуло вчера.