Услышу и отзовусь

Сбились со счета дни, и Борей покидает озимь,

ночью при свете свечи пересчитывает стропила.

Будто ты вымолвила негромко: осень,

осень со всех сторон меня обступила.

Затихает, и вновь туч на звезды охота

вспыхивает, и дрожит в замешательстве легком стреха.

С уст твоих слетают времена года,

жизнь мою превращая, как леса и овраги, в эхо.

Это твое, тихий дождь, шум, подхваченный чащей,

так что сердце в груди шумит, как ивовый веник.

Но безучастней, чем ты, в тысячу раз безучастней,

молча глядит на меня (в стороне) можжевельник.

Темным лицом вперед (но как бы взапуски с тучей)

чем‑то близким воде ботфортами в ямах брызжу,

благословляя родства с природой единственный случай,

будто за тысячу верст взор твой печальный вижу.

Разрывай мои сны, если хочешь. Безумствуй в яви.

Заливай до краев этот след мой в полях мышиных.

Как Сибелиус пой, умолкать, умолкать не вправе,

говори же со мной и гуди и свисти в вершинах.

Через смерть и поля, через жизни, страданья, версты

улыбайся, шепчи, заливайся слезами – сладость

дальней речи своей, как летучую мышь, как звезды,

кутай в тучах ночных, посылая мне боль и радость.

Дальше, дальше! где плоть уж не внемлет душе, где в уши

не вливается звук, а ныряет с душою вровень,

я услышу тебя и отвечу, быть может, глуше,

чем сейчас, но за все, в чем я не был и был виновен.

И за тенью моей он последует – как? с любовью?

Нет! скорей повлечет его склонность воды к движенью.

Но вернется к тебе, как великий прибой к изголовью,

как вожатого Дант, уступая уничтоженью.

И охватит тебя тишиной и посмертной славой

и земной клеветой, не снискавшей меж туч успеха,

то сиротство из нот, не берущих выше октавой,

чем возьмет забытье и навеки смолкшее эхо.

осень 1964

* * *

K. Z.

Все дальше от твоей страны,

все дальше на восток, на север.

Но барвинка дрожащий стебель

не эхо ли восьмой струны,

природой и самой судьбой

(что видно по цветку‑проныре),

нет, кажется, одной тобой

пришпиленной к российской лире.

ноябрь – декабрь 1964

* * *

Оставив простодушного скупца,

считающего выдохи и вдохи,

войной или изгнанием певца

доказывая подлинность эпохи,

действительность поклон календарю

кладет и челобитную вручает

на прошлое. И новую зарю

от Вечности в награду получает.

ноябрь – декабрь 1964

* * *

Сокол ясный, головы

не клони на скатерть.

Все страдания, увы,

оттого, что заперт.

Ручкой, юноша, не мучь

запертую дверку.

Пистолет похож на ключ,

лишь бородка кверху.

ноябрь – декабрь 1964

Сонет

«Седой венец достался мне недаром...»

Анна Ахматова

Выбрасывая на берег словарь,

злоречьем торжествуя над удушьем,

пусть море осаждает календарь

со всех сторон: минувшим и грядущим.

Швыряя в стекла пригоршней янтарь,

осенним днем, за стеклами ревущим,

и гребнем, ослепительно цветущим,

когда гремит за окнами январь,

захлестывая дни, – пускай гудит,

сжимает сердце и в глаза глядит.

Но, подступая к самому лицу,

оно уступит в блеске своенравном

седому, серебристому венцу,

взнесенному над тернием и лавром!

ноябрь – декабрь 1964