Михаилу Барышникову

Раньше мы поливали газон из лейки,

в комара попадали из трехлинейки,

жука сажали, как турка, на кол.

И жук не жужжал, комар не плакал.

Теперь поливают нас, и все реже – ливень.

Кто хочет сует нам в ребро свой бивень.

Что до жука и его жужжанья,

всюду сходят с ума машины для подражанья.

Видно, время бежит, но не в часах, а прямо.

И впереди, говорят, не гора, но яма.

И рассказывают, кто приезжал оттуда,

что погода там лучше, когда нам худо.

Помнишь скромный музей, где не раз видали

одного реалиста шедевр «Не дали»?

Был ли это музей? Отчего не назвать музеем

то, на что мы теперь глазеем?

Уехать, что ли, в Испанию, где испанцы

увлекаются боксом и любят танцы,

когда они ставят ногу, как розу в вазу,

и когда убивают быка, то сразу.

Но говорят, что пропеллер замер.

Что – особенно голые – мы тяжелей, чем мрамор:

столько лет отталкивались от панели

каблуком, что в итоге окаменели.

Лучше, видно, остаться. Лечь, постелив на сене,

чтобы плававший при свечах в теплом, как суп, бассейне,

чью каплю еще хранит ресница,

знал, где найти нас, решив присниться.

Видимо, низкая облачность может вправду смутить пилота:

как будто там кто‑то стирает что‑то,

не уступающее по силе

света тому, что в душе носили.

1992

Михаилу Барышникову (поздний вариант)

Раньше мы поливали газон из лейки.

В комара попадали из трехлинейки.

Жука сажали, как турка, на кол.

И жук не жужжал, комар не плакал.

Теперь поливают нас, и все реже – ливень.

Кто хочет сует нам в ребро свой бивень.

Что до жука и его жужжанья,

всюду сходят с ума машины для подражанья.

Видно, время бежит; но не как часы, а прямо.

И впереди, говорят, не гора, а яма.

И рассказывают, кто приезжал оттуда,

что погода там лучше, когда нам худо.

Помнишь скромный музей, где не раз видали

одного реалиста шедевр «Не дали»?

Был ли это музей? Отчего не назвать музеем

то, на что мы теперь глазеем?

Уехать, что ли, в Испанию, где испанцы

увлекаются боксом и любят танцы;

когда они ставят ногу – как розу в вазу,

и когда убивают быка – то сразу.

Разве что облачность может смутить пилота;

как будто там кто‑то стирает что‑то

не уступающее по силе

света тому, что в душе носили.

<1993>

Надпись на книге

Когда ветер стихает и листья пастушьей сумки

еще шуршат по инерции или благодаря

безмятежности – этому свойству зелени ‑

и глаз задерживается на рисунке

обоев, на цифре календаря,

на облигации, траченной колизеями

ноликов, ты – если ты был прижит

под вопли вихря враждебного, яблочка, ругань кормчего ‑

различишь в тишине, как перо шуршит,

помогая зеленой траве произнести «все кончено».

<1993>

* * *

Наряду с отоплением в каждом доме

существует система отсутствия. Спрятанные в стене

ее беззвучные батареи

наводняют жилье неразбавленной пустотой

круглый год, независимо от погоды,

работая, видимо, от сети

на сырье, поставляемом смертью, арестом или

просто ревностью. Эта температура

поднимается к вечеру. Один оборот ключа,

и вы оказываетесь там, где нету

никого: как тысячу лет назад

или несколько раньше: в эпоху оледененья,

до эволюции. Узурпированное пространство

никогда не отказывается от своей

необитаемости, напоминая

сильно зарвавшейся обезьяне

об исконном, доледниковом праве

пустоты на жилплощадь. Отсутствие есть всего лишь

домашний адрес небытия,

предпочитающего в итоге,

под занавес, будучи буржуа,

валунам или бурому мху обои.

Чем подробней их джунгли, тем несчастнее обезьяна.

<1993>

* * *

Не слишком известный пейзаж, улучшенный наводнением.

Видны только кроны деревьев, шпили и купола.

Хочется что‑то сказать, захлебываясь, с волнением,

но из множества слов уцелело одно «была».

Так отражаются к старости в зеркале бровь и лысина,

но никакого лица, не говоря – муде.

Повсюду сплошное размытое устно‑письменно,

сверху – рваное облако и ты стоишь в воде.

Скорей всего, место действия – где‑то в сырой Голландии,

еще до внедренья плотины, кружев, имен де Фриз

или ван Дайк. Либо – в Азии, в тропиках, где заладили

дожди, разрыхляя почву; но ты не рис.

Ясно, что долго накапливалось – в день или в год по капле, чьи

пресные качества грезят о новых соленых га.

И впору поднять перископом ребенка на плечи,

чтоб разглядеть, как дымят вдали корабли врага.

1993