Посвящение

Ни ты, читатель, ни ультрамарин

за шторой, ни коричневая мебель,

ни сдача с лучшей пачки балерин,

ни лампы хищно вывернутый стебель

– как уголь, данный шахтой на‑гора,

и железнодорожное крушенье ‑

к тому, что у меня из‑под пера

стремится, не имеет отношенья.

Ты для меня не существуешь; я

в глазах твоих – кириллица, названья...

Но сходство двух систем небытия

сильнее, чем двух форм существованья.

Листай меня поэтому – пока

не грянет текст полуночного гимна.

Ты – все или никто, и языка

безадресная искренность взаимна.

<1987>

Послесловие

I

Годы проходят. На бурой стене дворца

появляется трещина. Слепая швея наконец продевает нитку

в золотое ушко. И Святое Семейство, опав с лица,

приближается на один миллиметр к Египту.

Видимый мир заселен большинством живых.

Улицы освещены ярким, но посторонним

светом. И по ночам астроном

скурпулезно подсчитывает количество чаевых.

II

Я уже не способен припомнить, когда и где

произошло событье. То или иное.

Вчера? Несколько дней назад? В воде?

В воздухе? В местном саду? Со мною?

Да и само событье – допустим взрыв,

наводненье, ложь бабы, огни Кузбасса ‑

ничего не помнит, тем самым скрыв

либо меня, либо тех, кто спасся.

III

Это, видимо, значит, что мы теперь заодно

с жизнью. Что я сделался тоже частью

шелестящей материи, чье сукно

заражает кожу бесцветной мастью.

Я теперь тоже в профиль, верно, не отличим

от какой‑нибудь латки, складки, трико паяца,

долей и величин, следствий или причин ‑

от того, чего можно не знать, сильно хотеть, бояться.

IV

Тронь меня – и ты тронешь сухой репей,

сырость, присущую вечеру или полдню,

каменоломню города, ширь степей,

тех, кого нет в живых, но кого я помню.

Тронь меня – и ты заденешь то,

что существует помимо меня, не веря

мне, моему лицу, пальто,

то, в чьих глазах мы, в итоге, всегда потеря.

V

Я говорю с тобой, и не моя вина,

если не слышно. Сумма дней, намозолив

человеку глаза, так же влияет на

связки. Мой голос глух, но, думаю, не назойлив.

Это – чтоб лучше слышать кукареку, тик‑так,

в сердце пластинки шаркающую иголку.

Это – чтоб ты не заметил, когда я умолкну, как

Красная Шапочка не сказала волку.

1986

Резиденция

Небольшой особняк на проспекте Сарданапала.

Пара чугунных львов с комплексом задних лап.

Фортепьяно в гостиной, точно лакей‑арап,

скалит зубы, в которых, короткопала

и близорука, ковыряет средь бела дня

внучка хозяина. Пахнет лавандой. Всюду,

даже в кухне, лоснится, дразня посуду,

образ, в масле, мыслителя, чья родня

доживает в Европе. И отсюда – тома Золя,

Бальзака, канделябры, балясины, капители

и вообще колоннада, в чьем стройном теле

размещены установки класса «земля‑земля».

Но уютней всего в восточном – его – крыле.

В окнах спальни синеет ольшаник, не то орешник,

и сверчок верещит, не говоря уже о скворешнях

с их сверхчувствительными реле.

Здесь можно вечером щелкнуть дверным замком,

остаться в одной сиреневой телогрейке.

Вдалеке воронье гнездо как шахна еврейки,

с которой был в молодости знаком,

но, спасибо, расстались. И ничто так не клонит в сон,

как восьмизначные цифры, составленные в колонку,

да предсмертные вопли сознавшегося во всем

сына, записанные на пленку.

1983