И. Т. Вепрева - Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху - 2005

личественного изменения, подготавливающий качественные изме$ нения; вообще развитие» [СОШ, 1999, 906]. Однако наряду с тож$ деством понятий существует и их дифференциация. Так, эволю$ ция, понимаемая как постепенность, непрерывность изменений, может быть противопоставлена революционному, скачкообразно$ му движению [Котюрова, 1998, 10]. В одной из последних работ И. А. Стернин, анализируя современное состояние языка, также разграничивает эти понятия: «Эволюция отражает изменения, про$ исходящие внутри языка по его собственным законам; развитие отражает приспособление языка к изменяющимся (под влиянием внешних факторов) условиям его функционирования» [Стернин, 2000, 70]. Динамика языка может представлять и трехчастную структуру: эволюция, развитие и совершенствование языка [см.: Рождественский, 2000, 223—239]. При этом развитие имеет ступен$ чатый характер и сводится к следующим основным формам: ди$ вергенция и образование новых языков, усложнение системы язы$ ка, разделение литературного языка на функциональные подсис$ темы и рост словаря. Э в о л ю ц и я я з ы к а — это изменение без заметного количественного роста и качественного усложнения. Эволюция и развитие по$разному проявляются в разных областях системы языка. «Процессы развития касаются главным образом лексики, сфер общения, новых материалов и орудий речи; про$ цессы эволюции касаются почти исключительно языкового строя» [Рождественский, 2000, 238]. Совершенствование языка, проявля$ ясь в развитии языка, возникает, по Рождественскому, вследствие сознательного воздействия человека на язык. С другой стороны, в основе совершенствования лежит идея оценочного отношения к изменениям в языке, которая ведет свою историю от антично$ сти, Средних веков и эпохи Возрождения, когда зримые отклоне$ ния оценивались как порча языка. В современных работах про$ гресс в развитии языка связывается с развитием возможностей выразить новое содержание, совершенство языка — это «богатство словаря, функционально$стилистическая специализация языковых средств, углубленная семантическая дифференциация граммати$ ческих форм» [Мечковская, 1994, 184]. К этой точке зрения примыкает и Р. А. Будагов, утверждая, что процесс развития не$ отделим от процесса совершенствования при условии, «если раз$ вивается вся культура народа, говорящего на данном языке» [Бу$ дагов, 1977, 60].

Завершая обзор различных точек зрения на соотношение син$ хронии и диахронии, мы полагаем, что высокодинамический ха$ рактер развития русского языка на современном этапе позволяет говорить о том, что изучение метаязыковой деятельности, фикси$ рующей синхронно$функциональное ощущение диахронных изме$ нений, т. е. изменений в процессе их осуществления, относится

кклассу синхронных исследований диахронных языковых фактов. Таким образом, общность социокультурного и языкового опы$

та говорящих в рамках одного временного периода создает опре$ деленную целостность и однородность знаний языкового коллек$ тива, которые подвергаются рефлексивному осмыслению. Роль метаязыкового обыденного сознания исключительно велика, по$ тому что осмыслению подвергаются наиболее значимые для дан$ ного синхронного среза и данной культурно$языковой общности как элементы речевой деятельности, так и ключевые концепты эпохи. Вербализация метаязыковой деятельности является одним из компонентов языковой ситуации. Обыденные представления «формируются и эксплицируются лишь будучи «растворенными» в практическом опыте, и эта нерасчлененность познавательного и практического определяет меру рациональной системности мета$ языкового сознания» [Ростова, 2000, 51]. Задача лингвистов состо$ ит в изучении закономерностей вербализации метаязыкового со$ знания и особенностей отраженного в нем объективного и уни$ версального содержания.

МЕТАТЕКСТ И РЕФЛЕКСИВ: ТЕРМИНОЛОГИЧЕСКИЕ РЯДЫ И ТИПОЛОГИЯ

Обоснование ключевого термина

В фокусе внимания исследователей, изучающих метаязыковую деятельность говорящего, находится проблема «метатекста» и кор$ релятивных с этим термином понятий «метаязык», «метаречь», «метатеория», «метасемиоз», «метасредства», «металингвистика», «метакоммуникация», «метадискурс» и др. Остановимся на терми$ не м е т а я з ы к в его отнесенности к другим терминам ряда.

В специальной литературе термин «метаязык» употребляется неоднозначно. Во$первых, традиционное использование термина «метаязык» соответствует философскому и логическому употреб$ лению: «язык второго порядка», «по отношению к которому ес$ тественный человеческий язык выступает как “язык$объект”, т. е. как предмет языковедческого исследования» [ЛЭС, 1990, 297], как ЯЗЫК2, создаваемый через логико$аналитическую работу, как описательная модель языка [Залевская, 1999, 32]. В когнитивной лингвистике эта оппозиция определяется через термины и$язык и э$язык (I'language, E'language), введенные Н. Хомским для проти$ вопоставления интериоризированных данных о языке внешнему, экстериоризированному проявлению языка, т. е. «для противопо$ ставления знаний о языке реальным формам его функционирова$ ния» [КСКТ, 1996, 30]. Согласно этому пониманию язык представ$ ляет собой объединение языка$объекта ЯЗЫК1 и метаязыка ЯЗЫК2, на котором мы говорим о ЯЗЫКЕ1.

Во$вторых, семантический метаязык противопоставляется язы$ ку$объекту как другая знаковая система, «позволяющая более не$ посредственно отразить структуру выражений объектного языка, тем самым выявляя, объективируя ее» [Кобозева, 2000, 266]. По$ строение такого универсального семантического метаязыка, на$ пример, предпринято А. Вежбицкой в виде словаря семантических примитивов, который к концу 90$х годов вырос до 60 единиц [см.: Wierzbicka, 1999]. Попытки создания «алфавитов человеческой мысли» [см.: Мельчук, 1974; Апресян, 1974; Апресян и др., 1978; Богуславский, 1980], кроме теоретического, носят прикладной ха$ рактер: созданные метаязыки используются для автоматизирован$ ного анализа текстов на естественных языках.

Кроме неоднозначной интерпретации понятия «метаязык», ос$ тается открытым вопрос о соотношении терминов «метаязык» и «метатекст». Литературоведение оперирует понятием м е т а т е к с$ т а при характеристике зоны ассоциативных связей (подтекста) [Лотман, 1981]. При художественном переводе в качестве метатек$ ста выступает переведенный художественный текст наряду с ори$ гинальным [см.: Арнольд, 1974; Лилова, 1985; Комиссаров, 1973; Сорокин, Ярославцева, 1985, 118—122; Федоров, 1968; Шаховский, Сорокин, Томашева, 1998, 69—120]. В лингвистической практике сложилось представление о метатексте как результате метаязыковой деятельности говорящего, как речевом явлении в виде последова$

тельности «вербальных знаков, организующих цельное, связное из$ ложение определенной области научного знания» [Ростова, 2000, 52], как высказывании о высказывании [Вежбицка, 1978, 404], тек$ сте о тексте (discourse about discourse), как «вторичном тексте с вер$ бализованным прагматическим содержанием» [Турунен, 1999, 311].

Если рассматривать термин «метатекст» с позиций лингвисти$ ки текста, следует признать его несостоятельность: в большинстве случаев мы не можем констатировать представленность в речевой структуре, обозначаемой как «метатекст» и взятой в изолирован$ ном от основного текста виде, универсальных текстовых катего$ рий: целостности, связности, смысловой завершенности, относи$ тельной оформленности [см. об этом: Гиндин, 1977; Гальперин, 1981; Зарубина, 1981; Купина, 1983; Купина, Битенская, 1994, 214—233; Москальская, 1981; Николаева, 1978; Солганик, 1973]. В современной лингвистике в рамках теории речевой деятельно$ сти наряду с термином «текст» начинает употребляться термин «дискурс», многозначность которого говорит о том, что термин не устоялся в современном научном обиходе (см., например, развер$ нутое сопоставление конкурирующих терминов «текст» и «дис$ курс» в монографии И. Н. Борисовой [2001, 175 — 188]). Авторы, пользующиеся данным термином, непременно уточняют его сущ$ ностные признаки, указывая тот аспект терминологической семан$ тики, который им важен. Возможность отнесения метаязыковой деятельности к дискурсивной, а не текстовой видится в такой сущностной черте дискурса, как ослабление нормоцентрических требований к формам смысловой и структурной организации про$ дуктов дискурсивной деятельности [Борисова, 2001, 186—187]. Исследователь дискурса оставляет показатели целостности и связ$ ности лингвистике текста и на первый план выдвигает анализ точки зрения адресанта, «предпочтения, оценки, эмоции говоря$ щего по отношению к действительности и адресату» [Форманов$ ская, 2001, 19]. Продуктом коммуникации в рамках дискурсивно$ го подхода может быть неканонический текст. Статус неканони$ ческого текста определяется не характером структуры текста, не его размерами, а его цельностью, т. е. «функционально$коммуни$ кативной соотнесенностью текста с одним объектом, простым или сложным» [Сахарный, 1986, 92]. Данная цельность как инвариант содержания может быть реализована в текстах, различных по сте$ пени развернутости и структуры, — от канонических до «текстов$

примитивов» (Сахарный). Материал исследования позволяет говорить о дискурсивной природе метаязыковой деятельности, так как реф$ лексивы могут быть представлены в различных текстовых формах: 1) как канонический текст$рефлексив, отдельное речевое произведение; 2) как рефлексивы внутри целого текста: а) в виде авторского попут$ ного замечания, словесной реплики, ремарки, комментирующих ос$ новной текст, б) в виде метаязыкового высказывания, 3) в виде це$ почки взаимосвязанных высказываний — текстового фрагмента.

Объем метатекстовых конструкций, комментирующих основной текст, определяется по$разному. Существует широкое и узкое по$ нимание «метатекста» [см.: Ростова, 2000, 53—55]. При широком подходе «метатекст» понимается как строевой компонент текста, выполняющий иллокутивную функцию, связанную с «речевыми шагами говорящего по порождению текста» [см.: Шаймиев, 1999, 71], функцию координации адресата в речевом потоке [Кормили$ цына, Ерастова, 2000, 252], являющуюся отражением его речево$ го поведения [см.: Рябцева, 1994]. Основы широкого понимания заложены в работе А. Вежбицкой «Метатекст в тексте» [1978]. А. Вежбицка анализирует метатекстовые образования типа В на' стоящем разделе я буду говорить о …, Приведу пример…, повторяю, что… и др. Для такого «метатекста» характерно ситуативно$праг$ матическое содержание. Исследователи, обращающиеся к данно$ му типу метатекстов, анализируют функциональную нагрузку дан$ ных метаоператоров [см.: Шаймиев, 1999; Гак, 1994], устанавли$ вают композиционно$синтаксические аспекты функционирования, выявляют соотнесенность с различными элементами прагматиче$ ского содержания [см.: Шаймиев, 1996], разрабатывают типологию метаконструкций с точки зрения клишированности и креативно$ сти [см.: Кормилицына, Ерастова, 2000] и лингводидактические задачи метатекстов [см.: Турунен, 1999]. Метатекстовые конструк$ ции включают разнообразные способы проявления речевых так$ тик говорящего и слушающего, «метаорганизаторы высказывания» упорядочивают композицию текста, связывают компоненты тек$ ста, отражают стратегию автора при производстве текста.

Подобное понимание метатекста укладывается в трактовку язы$ кового сознания как механизма организации речевого высказыва$ ния, поскольку дифференциальным признаком метатекста являет$ ся «его ориентация на конкретную речевую ситуацию создания или/и восприятия конкретного текста» [Шаймиев, 1996, 80]. Ши$

7 6 Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху

рокое понимание природы метатекста позволяет расширить набор метаконструкций. Кроме «ленты с метатекстом» (А. Вежбицка), исследуются единицы с имплицитным метатекстовым содержани$ ем, например различные языковые трансформации, которые по$ зволяют выявить интенции и речевые тактики говорящего, — пе$ реносы, синонимические замены, парафразы, сравнения и др. [см.: Скат, 1990].

При узком понимании метатекстов к ним относят вербальную экспликацию по поводу лексической единицы, представляющую собой «разнообразный комментарий к выбору слова» [Норман, 1994, 40], развернутый носителями языка подчас до уровня суж$ дения о языке [Булыгина, Шмелев, 2000, 11]. В данном понима$ нии метатекст как результат осознания языковой действительно$ сти также является эксплицированным проявлением метаязыково$ го сознания. В этом отношении достаточно условно можно принять исследовательское толкование широкого и узкого пони$ мания термина «метатекст» [Ростова, 2000, 52—55]. С одной сто$ роны, процесс выбора слова, безусловно, представляет собой лишь один частный аспект речевой деятельности. С другой стороны, не$ расчлененность для обыденного сознания языкового средства с тем, для чего оно используется, позволяет считать метаязыковые высказывания исследовательской базой для выявления мировоз$ зренческих установок языковой личности, социокультурных умо$ настроений, психологического состояния человека и общества в целом. В данном случае «язык является средством выхода на об$ раз мира» [Залевская, 1999, 36]. В условиях кардинальной смены социально$экономических устоев государства, когда интенсифици$ руется психическая и интеллектуальная деятельность индивида по обновлению и перестройке концептуального мира, метаязыковой комментарий по поводу актуальной лексической единицы дает возможность проследить проявления этих изменений.

Уточним используемый в данной работе термин «рефлексив»: р е ф л е к с и в понимается нами как м е т а я з ы к о в о й к о м м е н т а р и й п о п о в о д у у п о т р е б л е н и я а к$ т у а л ь н о й л е к с и ч е с к о й е д и н и ц ы.

Выбор особого термина продиктован, во$первых, разным со$ держательным объемом термина «метатекст»; во$вторых, обилием терминологических единиц, характеризующих метавысказывания по поводу слова. Термин «рефлексив» находится в одном ряду с

такими терминологическими единицами, как «оценка речи» [Шварцкопф, 1970], «контекст$мнение» [Лукьянова, 1986], «мета$ языковые высказывания» [Булыгина, Шмелев, 2000], «словесное самомоделирование» [Ляпон, 1989], «показания метаязыкового сознания» [Блинова, 1989], «метатекст» [Ростова, 2000]. На наш взгляд, в перечисленных выше терминах есть несколько недостат$ ков: одни из них акцентируют лишь отдельные особенности ме$ таязыковых высказываний, другие неудобны для использования в силу их громоздкости. Выбранный нами термин «рефлексив» под$ черкивает главную, родовую черту метаязыковых образований — н а л и ч и е я з ы к о в о й р е ф л е к с и и, направленность языкового сознания на познание самого себя. Подобная трактов$ ка рефлексии восходит к терминологическому толкованию Джо$ на Локка. Рефлексия, с его точки зрения, это «особое опериро$ вание субъекта с собственным сознанием, порождающее в резуль$ тате идеи об этом сознании» [Лефевр, 1990, 25] сознательное отслеживание и анализ собственной мысли. Несмотря на видимую простоту термина «рефлексив», мы должны признать некоторые его недостатки. Рефлексив — не новый для лингвистики термин. Известно его традиционное использование в грамматике для обо$ значения кореферентных ситуаций и средств их выражения, на$ пример местоимений, которые ни в каком контексте не могут иметь независимую референцию, т. е. «референция рефлексива всегда совпадает с референцией некоторого антецедента» [Рудниц$ кая, 2001, 83]. К рефлексивным средствам относятся местоимения себя, сам, возвратные глаголы [см.: Берестнев, 2001], возвратные конструкции, основанные на кореферентности подлежащего и дополнения, которые Т. Гивон называет «подлинными рефлекси$ вами» [Givon, 1990, 628]; одним из средств модус$диктумной ко$ референтности является ряд рефлективных лексем [см.: Ким, 1995], грамматические приемы, особым образом маркирующие субъектно$объектную кореферентность (у Л. Фальца они получа$ ют название рефлексивных стратегий [Faltz, 1985]).

Понятие метаязыковой (языковой, речевой) рефлексии завое$ вывает «права гражданства» по мере возрастающего интереса лин$ гвистов к метаязыковой деятельности говорящих. Можно сослать$ ся на ряд работ, в которых термин «рефлексив» активно исполь$ зуется по отношению к языковой рефлексии [Шмелева, 1999; Васильев, 2000; Кормилицына, 2000б; Шейгал, 2000 и др.].

Необходимо отметить, что наряду с выделенными аспектами понимания метаязыковой деятельности языковая рефлексия может трактоваться недифференцированно, как «рефлексия по отноше$ нию ко всему, что имеет какое$либо отношение к языку и его использованию» [Васильев, 2000, 31]. Такое понимание находим, например, у Б. М. Гаспарова [1996]; Е. И. Шейгал в классифика$ ционную схему рефлексивов включает и метаязыковой коммента$ рий целого текста [Шейгал, 2000, 237].

Корпус исследуемых в данной работе рефлексивов позволяет выделить рефлексию по отношению к слову, словоформе, фразе$ ологизму, высказыванию. Однако основной массив материала включает метаязыковую реакцию на слово. Наше обращение к языковой рефлексии прежде всего над словом обусловлено значи$ мостью этого языкового феномена в системе языка и в концеп$ туальной системе. Слово является основной единицей этих сис$ тем, роль слова признается все большим числом лингвистов, пси$ хологов и специалистов по психологии речи. По словам Г. Осгуда, все процессы речевой деятельности можно представить как про$ текающие между лексиконом и неким оперативным механизмом, выстраивающим слова и словоподобные единицы в последователь$ ности.

На разных этапах развития лингвистики ученые разных на$ правлений неизменно отмечали важную роль лексической еди$ ницы, значимость слова при функционировании. И. Б. Левон$ тина в книге «Язык о языке» [2000], посвященной исследованию метаязыка «естественной лингвистики», пишет: «Слово слово за$ мечательно тем, что, будучи совершенно обычным, без всякого налета книжности, очень употребительным словом русского язы$ ка, оно в то же время чрезвычайно лингвистично — в том смыс$ ле, что содержание его отражает рефлексию языка над самим собой. Можно сказать, что концепт слова — это квинтэссенция «наивной лингвистики», то есть того представления о языке, которое человек не выучивает в школе, а неосознанно воспри$ нимает из самого языка. Не случайно для лингвистики научной слово слово неудобно, и она зачастую стремится заменить его чем$то другим» [Левонтина, 2000, 290]. Как металингвистическое имя слово слово обладает самой высокой частотностью употреб$ ления. Его показатель — 1039 на один миллион словоупотребле$ ний, при этом слово язык обладает меньшей частотностью, его

показатель — 204 словоупотребления на один миллион [см.: Ару$ тюнова, 2000, 15].

Слова являются фундаментом для построения речи. Граммати$ ка и словарь считаются главными компонентами любого языка. Именно слова являются манифестаторами, с помощью которых передается необходимая информация, слово является наиболее «осознаваемой оперативной единицей в потоке речи» [Кубрякова, 1991, 100]. Именно слово соединяет в себе два уровня сознания — вербальное и невербальное — и может «удержать» кусочек знания. Оно выполняет в этом случае важную функцию — служит сред$ ством доступа к той информации, которая содержится в памяти человека. «Слово выступает как тело знака для концепта, как но$ ситель определенного кванта информации» [Там же, 103].

Таким образом, выстраивая терминологический ряд единиц, используемых в работе, мы выделяем особый открытый тип ме$ таязыкового дискурса, единицей которого является м е т а я з ы к о$ в о е в ы с к а з ы в а н и е, названное нами рефлексивом, которое фокусирует свое внимание на семантически и аксиологически значимых языковых единицах, попадающих в поле метаязыково$ го сознания.

Речевая организация рефлексива

Современный метаязыковой дискурс представляет собой сложное многомерное образование, составные элементы кото$ рого получают различное языковое оформление. Определимся в общих закономерностях построения рефлексивов, которые не имеют жестко организованной формы и обычно достаточно ва$ риативны. Речевая организация рефлексива представляет собой «скорее систему возможных предпочтений, чем строгих предпи$ саний» [Ростова, 2000, 60]. Объединяет всю совокупность реф$ лексивов общность объекта — рефлексия носителя языка по по$ воду своего лексикона, разнообразная лингвистическая инфор$ мация о слове. Способность языка к автореференции в контексте манифестируется рядом формальных показателей — дискурсивных маркеров, метаоператоров. Формальным сигна$ лом к определению рефлексива служит прежде всего наличие в анализируемом отрезке метаоператора, к которому относится лексическая единица «слово», а также наиболее частотные «ре$

чевые слова» (В. Г. Гак), глаголы и существительные, обозна$ чающие речевые действия: речь, имя, говорить, называть, под' бирать, понимать, употреблять, использовать и др. К речевым глаголам относятся не только глаголы речевой деятельности, а, шире, глаголы подполя интеллектуальной деятельности [см.: Лексико$семантические группы русских глаголов, 1988, 47—55], куда входят слова, относящиеся к сфере знания, мышления, понимания, поскольку эти сферы в совокупности с речью «суть этапы единого мыслительно$речевого процесса, этапы взаимо$ связанные и постоянно переходящие друг в друга» [Гак, 1994, 10], а также глаголы подполей других видов деятельности, упот$ ребляющихся в переносном значении в сочетании с лексиче$ ской единицей «слово». Конструкции, в которых языковой объект имеет референцию к самому себе, «принято называть ав$ тонимным употреблением языкового знака» [Шмелев, 1996, 171]. В рефлексивах автонимным статусом характеризуются лек$ сические единицы, стоящие в позиции несогласованного при$ ложения при родовом обозначении: Слово «тайна» имеет только один эпитет: «коммерческая» (АИФ, 2002, янв.); Ненавижу это слово «сенсация» (КП, 1999, дек.); Как угодно можно относить' ся к слову «перестройка», но она меня действительно перестрои' ла (ОРТ, Доброе утро, 29.03.02.) и т. д. Однако во многих кон$ текстах не всегда четко обеспечивается автонимное понимание имени, способ определения метаязыковой конструкции может зависеть от целого ряда факторов, и прежде всего от функцио$ нального типа рефлексива и коммуникативного модуса говоря$ щего [Рябцева, 1994]. Типологии рефлексивов мы уделим осо$ бое внимание в следующем подразделе, поэтому здесь остано$ вимся на специфике способов выражения отношения говорящего к употребляемому слову.

Коммуникативный модус говорящего варьируется. Во$первых, субъект речи может комментировать слово или его употребление в данном контексте, сообщая о нем какую$либо информацию — данный тип рефлексива можно назвать метаязыковым коммен$ тарием, который по своей природе эпистемичен, пополняет ин$ формационный фонд адресата: Слово «авоська» впервые прозвучало со сцены именно из уст Райкина. Вообще'то этот монолог напи' сал Владимир Поляков, но в народ слово вошло с легкой руки Ар' кадия Исааковича (Телемир, 2001, март,); Термин «раскрутка»