И. Т. Вепрева - Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху - 2005

[см. об этом: Москович, 1969; Шмелева, 1993], и коррелирует с другой внутренней ценностью моды — универсальностью. С уни$ версальностью связана такая черта моды, как массовость. Мода носит глобальный характер, участники моды ощущают свою при$ надлежность к обширному, неопределенному целому. У русских существует представление о моде как об обычае, принятом за об$ разец. Рядом с образцом сразу появляется тема социального под$ ражания, воспроизведения, тенденция к социальному выравнива$ нию, выводящему отдельного человека на общую колею: Сначала он недвусмысленно дал понять Кремлю, что готов к конструктив' ному диалогу (надоела идиотская фраза, но никуда не денешься)

(АИФ, 1999, окт.); Я нашел одно модное слово и стал его использо' вать — я, ребята, в завязке (ОРТ, Пока все дома, 25.01.98); Ак' сессуары — очень важная часть имиджа (ох, не люблю я этого сло& ва, но куда деваться). …Для поднятия своего имиджа (все, после& дний раз, честное слово) лучше ездить не на такой машине, как у Вас (Men’s health, 2001, авг.).

За частотностью употребления слова стоят разные явления. Выше мы отмечали, что в основе активного употребления «сло$ ва$хронофакта» лежат внеязыковые причины, «в определенный отрезок времени слова приобретают исключительно важное зна$ чение и благодаря своей актуальной семантике становятся попу$ лярными у носителей языка» [Фомина, 1995, 208]: В августе 98'го года наш лексикон обогатился модным словечком «дефолт»; В 1992 году появилось громоздкое словосочетание «приватизационный чек», затем начинают использовать непонятное «ваучер», но к нему быст' ро привыкают, и оно становится модным; В 1997'м даже бабушки знали и обсуждали модное словечко «деноминация».

Указанные выше два признака слова — новизна и массовость употребления — являются достаточными для обыденного языко$ вого сознания, чтобы считать эти единицы модными. Наряду с широким пониманием модного слова обыденным сознанием, су$ ществует точка зрения лингвистов, изучающих феномен модного слова, которые сужают это понятие. Они утверждают, что «мод$ ное слово не может обозначать новый денотат, оно всегда явля$ ется новым обозначением известного явления» [Титкова, 1998, 151; см. об этом также: Розен, 1991, 145—146]. Охарактеризуем данную примету модного слова как один из ценностных компонентов модного объекта.

Модность словоупотребления может определяться и собствен$ но языковыми причинами. Скоротечность жизни слова часто оп$ ределяется эстетической потребностью говорящего к обновлению речи. Эта потребность реализуется в смене тела, формы языково$ го знака при тождестве содержания и определяется другой ценно$ стью моды — игрой, которая является универсальным элементом культуры. Мода циклична, прерывиста. Эстетика обновления фор$ мирует определенный «модный знаковый спрос», которому про$ тивостоит «модное знаковое предложение» со стороны культурных образцов, еще не ставших модными. Знаковый износ определяет потребность в замене знаковых средств и стимулирует поиск и отбор иных лексических единиц. Зачастую обновление форм при$ водит к обогащению содержания слова [см.: Колесов, 1999, 118]. Смена номинации постоянно фиксируется в метаязыковом созна$ нии говорящего. Языковое сознание выполняет в этом случае функцию идентификации, восстанавливая связь времен, через новую лексическую единицу осуществляет привязку реальных фактов истории к общественному опыту современности. Поме$ щенные в один контекст метаязыкового комментирования времен$ ные синонимы способствуют новой интерпретации фактов исто$ рии, новому ракурсу на эти факты, акт нового называния «отож$ дествляется с актом познания» [Арутюнова, 1977, 334]. Приведем ряд рефлексивов подобного типа: Раньше таких людей называли администраторами, сейчас — модным словечком «продюсер» (КП, 1999, нояб.); На первом выборном съезде Горбачев спасает себя от расправы, от импичмента, как сказали бы сейчас (НТВ, 25.05.99); Смотрит Петр на столы, исполненные в духе эпохи великого царя' преобразователя, да на стенники, что теперь называют «бра». «Они же на стене крепятся, отсюда и стенники», — объясняет Глазунов (МК$Урал, 1999, июнь); Она вершит правосудие с решительностью бывшего вохровца, ныне почтительно именуемого «секьюрити» (Об$ щая газета, 1999, дек.); То, что на рекламном языке называется «слоган», а в старину называлось «девиз» (Уральская жизнь, 1999, авг.); Он по'прежнему излучает то знакомое с юности обаяние, ха' ризму, как теперь говорят (КП, 1999, февр.);. Любой, кому за со' рок, помнит эти хиты советской эпохи (в ту пору они назывались шлягерами) (Там же, 1998, окт.); Что же до «лиц кавказской нацио' нальности», то в Москве моего детства все они считались «грузи' нами» (Новая газета, 2000, февр.); По большому счету я работаю

(раньше говорили «служу») в театре (4 канал + все ТВ, 2000, март); «Элита» — это такое слово'масхалат, которое любят набрасывать на себя те, кого раньше называли партхозактивом. Люди во власmu. Начальники. Большие и очень большие (МК$Урал, 2001, февр.); Ду' бинин делает неожиданный ход (сегодня его бы назвали блестящим пиаром) (МК$Урал, 2001, авг.); Теперь она реализатор на вещевом рынке (по'старому — просто продавец) (АИФ, 2000, июнь).

Последняя внутренняя ценность моды — демонстративность имеет корни в биологических аспектах своего существования, в стремлении быть внешне привлекательным для другого. Мода — одна из форм коммуникации, и демонстративность способствует быстрой и экспрессивной демонстрации своего «я». Для современ$ ной эпохи с ее динамизмом характерна непродолжительная и по$ верхностная коммуникация, где модное слово становится марке$ ром благодаря своей демонстративности. Наличие демонстратив$ ности обусловило то, что моду относят к поверхностным сторонам человеческого существования, поскольку в моде «быть» и «казать$ ся» практически совпадают. Именно поэтому мы обратили внима$ ние, что всему массиву рефлексивных высказываний, оцениваю$ щих лексическую единицу как модную, присуща дополнительная аура, передающая чувство$отношение к данному слову в диапазоне неодобрения. Этот негативный оттенок часто проявляется через употребление диминутивных единиц «словечко», «словцо», кото$ рые встречаются наряду с нейтральной единицей «слово». Иссле$ дователи отмечают особую роль в создании эмоциональной нагру$ женности текста субъективно$оценочных существительных [см.: Рудник$Карват, 1998]. Диминутивы являются одним из ярких зна$ ков наших эмоционально$оценочных состояний и отношений:

Модное словцо «любер» превратилось в изрядно раскрученный лейбл, под которым в Люберцах стали проходить соревнования по тяже' лой атлетике и бодибилдингу (МК$Урал, 2000, янв.); Раньше их называли просто «певец» или «певица». Теперь употребляют модное словечко «проект». Каждый год на нашей эстраде появляются де' сятки новых «проектов» (Там же, март). Действенными операто$ рами оценки, как мы отмечали выше, являются также глаголы не люблю, не нравится, наиболее индивидуализированные предикаты сенсорно$вкусовой оценки: Вы знаете, мне не очень нравится мод' ное слово «стилист», поэтому я предпочитаю называть себя парик' махером'модельером (Там же, 1999, нояб.); Вообще я терпеть не

могу модное слово «имидж» — не наше слово, не русское. Лучше, по' моему, — образ (МК$Урал, 2000, нояб.).

Представляется, что причины предвзято негативного отноше$ ния к модному слову нужно искать в особенностях русского ха$ рактера. Во$первых, для русского человека сущностные признаки явления всегда важнее внешней стороны, поэтому неосознанно$ му осуждению подвергается одна из атрибутивных ценностей моды — признак демонстративности. Мода не может быть скры$ той, она всегда на виду. Потому что моду относят к поверхност$ ным сторонам человеческого существования, «мы и можем полу$ чать удовольствие, одновременно мы и глубоко страдаем от свя$ занного с этим распада рациональности, когда разум попадает во власть простого, чистого чередования знаков» [Бодрийяр, 2000, 170]. Во$вторых, массовое подражание какому$либо модному об$ разцу создает стандартность употребления слова, которая часто осознается как симптом нарушения языковой экологии. Русским человеком стандартность воспринимается как недостаток. См., на$ пример, рефлексив по поводу слова «стандарт»: Слово «стандарт» у нас не любят, и это вполне естественно для страны, где нацио' нальным развлечением являются вечные поиски «третьего пути». Впрочем, слово и впрямь унылое. Кому хочется жить по стандарту, одеваться по стандарту, работать по стандарту, учиться по стан' дарту? (МК$Урал, 2000, апр.).

Все участники моды следуют одним и тем же стандартам, обо$ значающим одни и те же атрибутивные ценности. Но за этим ценностным единством кроется многообразие ценностей, которые мы, вслед за Гофманом, назвали внешними (денотативными). Ре$ шение «за» или «против» модного слова принимается неоднознач$ но, и за оценочным компонентом в структуре рефлексивного вы$ сказывания кроется множество «я» со своими устремлениями и интересами. Участники моды по$своему истолковывают те или иные атрибутивные ценности. Будучи внешними для структуры моды, денотативные ценности в то же время «составляют наибо$ лее сильный мотивационный слой» [Гофман, 2000, 32]. Многие оценки зависят от прагматически релевантных характеристик чле$ нов социума — возраста, пола, образования, социальной ориен$ тации.

Если обратиться к языковой практике современной России, можно выделить ряд модных тенденций в современном русском

языке. Они особенно остро проявляются на современном этапе развития, поскольку для него характерна усиленная тенденция обновления языка в связи с переходом к новым видам обществен$ но$экономических отношений, характерна склонность к переиме$ новыванию «старого» новыми именами. Мода обеспечивает воз$ можность разрыва с ближайшим прошлым. С одной стороны, желание уйти от словоупотреблений советской эпохи, а с другой стороны, ориентация на западные ценности, чрезмерное увлече$ ние английским языком — именно эти два основных фактора, связанные между собой, определяют динамику модных языковых изменений в современном русском языке.

Стремление уйти от канцелярских оборотов советского языка, от обезличенных официально$деловых штампов приводят к тому, что современная говорящая Россия, кроме иностранных слов, ста$ ла увлекаться сниженной разговорной лексикой, основу которой составляет общий жаргон: Та же богема, а сегодня тусовка, — вполне мифологическая конструкция (Художественный журнал, 1997, № 18); В предвыборные денечки на потенциальных избирателей вы' валили такую кучу г…, извините, информации, что впору растерять' ся (МК$Урал, 1999, дек.); Ответ вы найдете в любой брошюрке по психологии для лохов (пардон, для неспециалистов) (Там же, 2000, сент.).

В основе распространения моды лежат психологические меха$ низмы, а именно: внушение, подражание, идентификация. Эф$ фект эмоционального заражения, внушения основан на авторите$ те, доверии к источнику информации. В основе механизма под$ ражания лежит эффект просачивания вниз, низшие по социальной лестнице подражают высшим, провинция — центру и т. д. Под$ тверждением действия этих механизмов может быть следующий языковой факт. В следующем подразделе мы обратимся к харак$ теристике бурной негативной реакции общественности на упот$ ребление В. В. Путиным сниженного оборота «мочить в сортире», неуместного в официальной речи. Прошло почти три года после этого языкового факта. Все последние современные контексты подтверждают широкую употребительность глагола мочить (замо' чить) в значении «убить». Иронический контекст к настоящему времени практически исчез, а слово стало восприниматься как разговорное. В качестве примера приведем контекст из сентябрь$ ского номера газеты «Аргументы и факты» за 2001 г., где лидер

1 4 6 Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху

партии «Яблоко» Г. Явлинский употребляет это выражение без всякой иронии: «Израиль со своей мощью давно бы мог устроить палестинцам полномасштабную войну, замочив всех без разбора. Но они предпочитают убивать главарей, а не мирное население» (АИФ, 2001, сент.).

Модным ореолом престижности обладают и иностранные, заим$ ствованные слова, особенно малознакомые большинству членов соци$ ума. Отношение к иностранному слову на протяжении истории рус$ ского литературного языка всегда было противоречивым и выстраи$ валось как оппозиция принятия — непринятия иностранного слова. В определенной степени мода на иностранное слово определяется психологическим климатом эпохи, социальным критерием концепту$ ального напряжения (см. анализ этого явления в следующей главе).

Рефлексивы текущего момента отражают приоритетный харак$ тер русского слова перед иностранным: Слово «бизнесмен» мне не нравится. Есть же русские слова — купец, предприниматель, лавоч' ник (ОРТ, Час пик, 15.12.96); У нас никогда не было слова «тело' хранитель». Оно мне и не нравится. У нас есть слово «охранник»

(ОРТ, Как это было, 07.11.99); Поганое слово появилось — «секс' символ». А раньше какое слово'то было — «герой» (ОРТ, Чтобы по$ мнили, 15.09.99). Хотя экзотическое происхождение модного слова может быть и источником привлекательности: На влюбленных ло' пухов яркие названия типа «мурена», «лагуна», «чароит» действу& ют завораживающе. Конечно, какой'нибудь «ВАЗ'21083'Торнадо» звучит аппетитней, чем «красное зубило». А между тем речь идет об одном автомобиле» (КП, 2000, апр.).

При длительном употреблении модного слова оно начинает оцениваться как негативное явление, смена положительной оцен$ ки на отрицательную сигнализирует о возможной смене модного стандарта, поскольку «мода снедаема своего рода суицидальным желанием, которое реализуется в тот самый момент, когда она достигает своего апогея» [Бодрийяр, 2000, 171]: Еще 5 лет назад было модно слово «консенсус» — оно просто всех, что называется, достало. А сейчас его и не слышно (КП, 1998, февр.); Народ… От частого и бессовестного употребления слово это так истерлось, истрескалось и выцвело, что теперь невозможно определить его истинное значение (Россиянин, 1993, март); «Правовое государ' ство» — заезженное словосочетание, набившее оскомину (ОРТ, Час пик, 17.12.97); От слова «центризм» избирателю, похоже, скоро

будет становиться дурно — настолько умудрились затаскать этот термин в последние месяцы (МК$Урал, 1999, июль). Слово, выхо$ дя из разряда модных, может переместиться в пассивный запас языка либо, потеряв свой модный ореол, стать нейтральным.

Итак, подведем итоги проведенным наблюдениям. Метаязы$ ковые высказывания вербализуют обыденное языковое сознание и позволяют выделить ядерные зоны знания о динамике языка, которые являются существенно важными в речевой деятельности современной языковой личности. Анализ рефлексивов позволяет сделать вывод, что самонаблюдение над языком субъекта речи обращено к пониманию природы и механизмов порождения и функционирования речи. На базе рефлексивов возможно выявле$ ние взаимодополняющих противоположных тенденций внутри динамической системы языка, победа одной из которых осуществ$ ляется скачком. Укажем некоторые из них: стабильность и измен$ чивость, экспрессивность и стандартность, мода на словоупотреб$ ление и идиосинкразия на слово; неразрывная связь плана выра$ жения и плана содержания словесного знака и относительное существование и развитие каждой из сторон знака.

Высказанная обыденная рефлексия по поводу динамики слова в языке — это интерпретация, которая помогает не только соори$ ентироваться коммуникантам в процессе общения, но и выявить определенные стадии жизни слова в языке, к которым относятся 1) фиксация первого знакомства со словом; 2) стадия интереса, стремления познать лексическую единицу; 3) период активного функционирования слова; 4) стадия стабилизации, потери исклю$ чительности; 5) возможное исчезновение вследствие замены либо возможное возобновление, обусловленное общественными потреб$ ностями. Каждый этап жизни слова сопровождается многообрази$ ем выражения оценочного отношения субъекта речи к употребляе$ мой единице, которое относится в большей мере к концептуальной сфере языка.

Стилистический критерий

Метаязыковая способность языковой личности вербально реа$ гировать на стилистически маркированную единицу, включаемую в текст, интенсивно проявляет себя в современной публицистике. Коммуникативные рефлексивы в изоляции от текстов, в которых

они употребляются, образуют особого рода дискурс, отражающий формирование стилистических норм нового времени.

Русский язык, дискурс, отражающий коммуникативные страте$ гии языковой личности, на рубеже веков приспосабливается к переменам в жизни общества, чутко реагирует на изменения в социуме. «Своего рода лабораторией, в которой возникают и оп$ робуются стилистические инновации литературного языка» [Цол$ лер, 1993, 73], является язык публицистики, которому в значитель$ ной степени свойственна экстралингвистическая зависимость.

Ученые отмечают общую тенденцию к стилистической сни$ женности речи. Существенной приметой этого процесса является «отказ от прежней официозности» и «усиление разговорной струи, экспрессивной составляющей текста» [Сиротинина, 1999, 16], при этом «обычное разговорное теснит нормативные варианты» [Ко$ лесов, 1999, 145]. Либерализация норм литературного языка обус$ ловила использование сниженной лексики (просторечной, жаргон$ ной и арготической, грубо вульгарной) не только в устной, но и в письменной форме речи. Ученые, метафорически осмысливая сложившуюся ситуацию, говорят об ухудшении лингвистического здоровья общества, «детской болезни увлечения жаргоном, инвек$ тивной лексикой», «вирусе разрушения». Экспансия разговорных средств обозначается в литературе с помощью гипербол: «волна разговорности буквально захлестнула» язык и перерастает в «вал разговорности», наблюдается «массированное вторжение разговор$ ной стихии в узус репрезентативного языкового употребления» [Нещименко, 2000, 117]. О невзыскательности нынешнего языко$ вого вкуса и торжестве «третьей культуры» пишут В. Г. Костома$ ров [1999], Л. Ферм [1994], В. Шапошников [1998] и др.

Масштабность трансформации публицистических текстов ос$ мысляется как диалектический процесс: «с одной стороны, по сравнению с тоталитарно$административной системой происходит демократизация языка, что должно рассматриваться как положи$ тельное явление, с другой же стороны, демократизация языка пе$ рерастает в своеобразную языковую вседозволенность со всеми ее негативными последствиями» [Ширяев, 2000, 198], «в разнуздан$ ность» [Земская, 1997, 200], в вульгаризацию, которая трактуется как «издержки общего процесса демократизации русского литера$ турного языка» [Сковородников, 2000, 156]. Отсюда полярные оце$ ночные характеристики стилистических изменений в современном

русском языке: с одной стороны, либерализация, демократизация языка как «форма языкового сопротивления» [Купина, 1999, 7]; с другой стороны, вульгаризация, люмпенизация и даже кримина$ лизация языка. Таким образом, на современном этапе развития русского языка динамизм языковых норм, отражающий действие одного из законов диалектики — единства и борьбы противопо$ ложностей, — проявился, в частности, в разрешении одной из языковых антиномий между стандартом и экспрессией в пользу последней.

Констатация тенденции к стилистической сниженности речи, выводы о стилистической нейтрализации (стирание стилистиче$ ской окраски) разговорной лексики воспринимаются как загряз$ нение языка, «временная атрофия эстетического компонента нор$ мативной оценочности» [Бурукина, 2000, 32]. Многие факты ли$ тературной речи, «одобряемые современной нормой, в прошлом могли оцениваться как неправильности» [Крысин, 2000, 105]. Именно поэтому предлагаются различные варианты решения куль$ турно$речевых проблем: «Наше время — время новой социологи$ ческой и нормативной этики и эстетики. Нам необходимо поэто$ му представлять учение о культуре речи как об орудии социаль$ ной солидарности и симпатии» [Граудина, 1996, 172].

«Высокодинамический тип эволюции» [Там же, 413] стилис$ тических норм привел к возрастанию роли метаязыковой дея$ тельности носителя языка, дающего оценку употребляемому зна$ ку с точки зрения уместности употребления в конкретных ситу$ ациях общения. Анализ речемыслительных процессов, связанных с нормативно$стилистическим выбором, находится в контексте современных исследований, ориентированных на производителя речи.

Одной из функций языка как объекта языкового сознания яв$ ляется оценочная функция, суть которой — оценка языковых еди$ ниц «в нормативном, стилистическом, эстетическом, темпораль$ ном аспектах» [Ейгер, 1988, 59]. Оценка речи, по Шварцкопфу, это «реакция говорящих и слушающих (пишущих и читающих) на использование языковых средств в процессе функционирования речи, оценочные характеристики, даваемые в процессе речи ее участниками, относящиеся к ней самой (чужой и своей) и экс$ плицитно в ней выраженные» [Шварцкопф, 1996, 415]. Наш ма$ териал позволяет утверждать, что языковая личность в любую эпо$

ху развития родного языка, а в переломную особенно, не теряет своей «языковой бдительности».

Объектом нашего исследования в данном подразделе являют$ ся коммуникативные рефлексивы, которые относятся к стилисти$ ческой критике уместности/неуместности употребления слова, свидетельствующей о размывании границ функциональных стилей и расшатывании литературной нормы.

Как мы указывали выше, польза языковой нормы состоит в том, что языковой стандарт, будучи устойчивым и повторяемым, усваивается носителем языка и обеспечивает автоматизм речевой деятельности, экономит усилия при порождении и восприятии речи. Разрушение языкового стандарта за счет включения в речь стилистически маркированной единицы приводит к нарушению автоматизма речепроизводства. Процесс становится осознанным, происходит интеграция бессознательного и осознаваемого.

Как автоматические, так и осознанные процессы порождения речи предполагают наличие разных степеней постоянного контро$ ля за речевой деятельностью. «В языковом сознании существует блок контроля, который поддерживает мышление говорящего в состоянии «языковой бдительности» [Шварцкопф, 1971, 9]. В язы$ ковом сознании говорящего всегда идет сопоставление данного факта речи с нормативным эталоном. Этот сложный по природе процесс обычно сжат во времени и замедляется при переходе с низшего уровня бессознательного на высший, в сферу осознания.

Исследование естественного речемыслительного процесса, по$ средством которого «облако мысли проливается дождем слов» (Л. С. Выготский), недоступно глазу исследователя, но о нем мож$ но судить по эксплицируемым в речи метаязыковым оценочным высказываниям, и в этом видится вспомогательная «методологи$ ческая роль оценок» [Шварцкопф, 1996, 420]. Речемыслительные процессы, ориентированные на нормативно$стилистический вы$ бор, будучи наименее автоматизированными, протекая под боль$ шим контролем сознания, «способны относительно легко пере$ страиваться в соответствии с новыми требованиями, продиктован$ ными обществом» [Мечковская, 1994, 141]. При этом эксплицированные оценки речи напрямую связаны с сознатель$ но$культурным началом в языке.

Активизация исследовательского интереса к оценкам речи со$ провождается обостренным вниманием к проблемам культуры