И. Т. Вепрева - Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху - 2005

«Русский язык и современность. Проблемы и перспективы разви$ тия русистики», — произошла ли перестройка языковой системы или же наблюдаемые изменения касаются только функциониро$ вания языка. Доклад Ю. Н. Караулова и материалы почтовой дис$ куссии, в которой приняли участие крупные ученые страны [см.: Караулов, 1991], были осмыслены и прокомментированы в более поздних работах лингвистов [см., например: Костомаров, 1999; Земская, 1996; Кестер$Тома, 1998]. В последнее десятилетие актив$ ные языковые процессы не ослабили свою динамику, поэтому исследователи по$прежнему обращаются к этому вопросу.

В своих рассуждениях ученые чаще всего приходят к выводу, что социально$экономические события в России «привнесли суще$ ственные изменения, в первую очередь, в функционирование рус$ ского языка» (Витт) [цит. по: Кестер$Тома, 1998, 9]. Хотя, как пи$ шет В. Г. Костомаров, приходится «сомневаться в том, что все про$ исходящее проходит мимолетно, никак не затрагивая систему русского языка» [Костомаров, 1999, 293]. Исследователь приходит к выводу о заметном сдвиге в соотношении нейтральных и марки$ рованных средств выражения. Эти сдвиги в «устоявшемся балансе центра и периферии» явно относятся к системе, а не к функцио$ нированию языка. Все системные изменения начинаются в речи, и некоторые особенности современной речи можно понимать как потенции будущего изменения языка. Наметившиеся изменения можно углядеть «только в пространстве большого времени» [Коле$ сов, 1999, 16]. В. В. Колесов в этой связи отмечает: система языка сжимается и упрощается, тогда как функции ее единиц расширя$ ются. В последних работах намечается тенденция к выводам ин$ тегративного характера, устремленность к всестороннему охвату проблемы. В частности, Е. А. Земская пишет: «Что происходит с русским языком в конце XX столетия? Оценивая состояние языка, необходимо разграничивать три вида процессов: 1) в условиях функционирования языка, 2) в построении текста, 3) в системе язы$ ка» [Земская, 2000, 31]. Монография «Русский язык конца XX сто$ летия (1985—1995)» [1996] — результат такого комплексного описа$ ния. Первая часть работы посвящена активным процессам, проис$ ходящим в сфере языка, во второй части рассматриваются проблемы коммуникативно$прагматического характера.

Изучение активных языковых процессов происходит в тесной связи с уровневой характеристикой языковых изменений. Не уг$

2 2 Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху

лубляясь в теоретическое осмысление проблемы изменений в язы$ ке или речи, ученые обращаются к конкретному анализу употреб$ ления единиц отдельных уровней. Поуровневое описание языко$ вых изменений, безусловно, дает возможность фундаментально исследовать активные процессы в современной лингвосфере. «Ди$ намизация языковой системы, как показывает их диагностика, коснулась практически всех ее уровней, хотя, естественно, каждый уровень имеет в этом отношении свою специфику и свой масштаб динамичности» [Мокиенко, 1998, 38].

Впечатление языковой «революции» у современника возника$ ет на фоне скачкообразного развития словаря, бурного притока новых слов. К описанию изменений в лексической семантике, к динамическим явлениям в словаре обращаются О. П. Ермакова [1996, 2000], А. Д. Дуличенко [1993], Г. Н. Скляревская [1996, 2001], К. Ласорса$Съедина [2000], Э. А. Столярова [2000] и др. Описаны языковые изменения на фонетическом уровне [см.: Во$ ронцова, 1996; Шапошников, 1998], словообразовательные инно$ вации [Земская, 1992, 1996; Николина, 1998], активные процессы в грамматике и синтаксисе [Гловинская, 1996, 1998; Ильина, 1996; Норман, 1998].

Следующий аспект исследования активных процессов в языке можно назвать коммуникативно$прагматическим. В поле зрения ученых попадают изменения, связанные с функционированием языка в речи, изучается специфика слова и текста различной функциональной направленности [см., например: Богданов, 2001; Золотова, Онипенко, Сидорова, 1998; Иссерс, 1999; Мартьянова, 2001; Русский язык в его функционировании, 1993; Текст: стерео$ тип и творчество, 1998; Седов, 1998; Федосюк, 1998 и др.]. Актив$ ные процессы в языке исследуются в рамках теории речевых жан$ ров [см. содержательный обзор в работах: Федосюк, 1997; Жанры речи, 1997, 1999]. Одно из важных достоинств указанного — вы$ работанные им объективные методы, позволяющие объяснить многие особенности функционирования языка в речи [см.: Федо$ сюк, 2000, 261].

Еще один аспект современных исследований — это социолингвистический взгляд на языковые изменения с целью установления причинно$следственных связей между языковыми и социальными изменениями, поиски коррелятивных отношений между языком и социальной средой [Беликов, Крысин, 2001;

Крысин, 1996, 2000а, 2001б, 2001в; Михальченко, 1999; Стернин, 1998, 2000а, 2000б; Социальная лингвистика в Российской Фе$ дерации, 1998]. Так, например, политическая свобода, свобода слова, отмена политической цензуры проявились в активизации политического дискурса, развитии полемических форм диалога, возрастании роли устной речи, изменениях в языке публицисти$ ки, проникновении в публичную речь большого объема снижен$ ной и маргинальной лексики. Политический плюрализм приво$ дит к структурной перестройке политического лексикона [см. об этом: Воробьева, 2000; Шейгал, 2000], к расширению границ речевой свободы, к использованию манипулятивных приемов в публичной речи [см.: Купина, 2000, 99—101]. Развитие рыночной экономики активизирует процесс заимствования экономической терминологии [см.: Китайгородская, 1996; Комлев, 1992а], спо$ собствует восстановлению историзмов, формирует рекламный язык [см., например: Кохтев, 1991а, 1991б, 1991в; Кривоносов, 2001; Морозова, 2001; Седакова,1997; Толкунова, 1998; Чередни$ ченко, 1999а, 1999б]. Открытость российского общества являет$ ся одной из причин активного вхождения в современный лекси$ кон иноязычной лексики [см., например: Скляревская, 2001, 178—180]. Нестабильность в политическом и экономическом по$ ложении страны, социальная, политическая и имущественная по$ ляризация общества современной России привели к агрессивно$ сти общения, которая проявляется в росте удельного веса кон$ фликтного общения, повышении доли оценочной лексики в речевом потоке, увеличении количества грубых и нецензурных выражений [см.: Жельвис, 1997а, 1997б, 1999; Шалина, 1998; Лингвокультурологические проблемы толерантности, 2001]. Тех$ ническое перевооружение быта стимулирует широкое распро$ странение английских заимствований, уменьшение объема пись$ ма и чтения, ведет к ослаблению навыков понимания и интер$ претации письменного текста. Смена общественно$политической парадигмы привела к смене коммуникативной парадигмы, кото$ рая проявляется в «орализации, диалогизации, плюрализации, персонификации общения» [Стернин, 2000а, 13].

Особый — культурно$речевой, оценочный взгляд на измене$ ния, происходящие в родном языке, достаточно типичен для со$ временного общества. На упомянутой выше научной конферен$ ции 1991 года обсуждалось современное состояние языка, ана$

лизировались активные процессы в современном языке с оценоч$ ной точки зрения (приводят ли эти изменения к порче языка?). В ходе подготовки конференции Н. Ю. Шведова высказала мысль о том, что функционирование русского языка в современ$ ных условиях ведет к большому количеству «отрицательного» языкового материала, что вызывает беспокойство о состоянии языка. В этом контексте состояние языка воспринималось как болезненное, удручающее, тревожное. Результаты почтовой дис$ куссии показали, что русисты оптимистично смотрят на измене$ ния в языке, связывая их прежде всего с процессом функциони$ рования, а не с перестройкой самой языковой системы. Подобная поляризация взглядов — оптимистическая, оценочно$нейтральная, аналитически бесстрастная точка зрения, с одной стороны, и пес$ симистическая, оценочно$окрашенная (безусловно, с пейоративной окраской), субъективная, с другой стороны, присутствует в потоке работ, посвященных текущей языковой жизни. Тревожная озабо$ ченность филологов по поводу низкой языковой компетенции современных носителей языка вполне объяснима и уместна, но степень агрессивности некоторых лингвистических работ иног$ да выходит за рамки допустимого, особенно когда авторы не разграничивают две ипостаси языка — язык$систему и язык$спо$ собность. Приведем в качестве примера достаточно развернутую цитату, свидетельствующую о крайне негативном оценивании культурно$речевого состояния современной России: «В настоя$ щее время все большее число специалистов в области языкозна$ ния, культурологии, этнопсихологии бьют тревогу по поводу рас$ пада русского языка: в утрате языкового эталона как основы эт$ нокультуры проявляется болезнь русской души. Наглядным воплощением духовной заразы, поразившей телесный лик рус$ ского языка, служит массовое распространение в разговорном обиходе нецензурных выражений, насыщение речи жаргоном криминальных слоев общества. Сатанинское зло этих вирусов человеческой свободы во всей полноте обнажилось в трагическом изломе русской истории 1917 года. Деградация языка — симптом крайнего духовного оскуднения народа, его нравственного раз$ ложения. Для спасения последнего оплота «русской души» сегод$ ня требуются экстраординарные меры — духовная реанимация умирающего этнического организма, беспощадная борьба с бе$ зумием «русской речи»» [Гореликов, Лисицына, 1999, 22—23].

Подобные односторонние оценки современной речи, относящи$ еся к аспекту экологии языка, отдельными вкраплениями вклю$ чаются и в работы других исследователей. Эмоциональны труды А. Д. Дуличенко. Например, его статья об активном пополнении словарного запаса современного языка носит негативно$оценоч$ ное название «От агрессии слов к ономастическому перевороту. (Заметки о русском языке перестроечного времени)» [Дуличен$ ко, 1993, 277]. Тревожно$оценочно звучат слова В. В. Колесова: «…наше время, трудно сказать какое: время язычества или язы' ческое безвременье (курсив автора. — И. В.)» [Колесов, 1999, 3]. Экологический взгляд на язык характерен для трудов А. П. Ско$ вородникова [1993], А. Д. Васильева [2000], в работах которых выражены умеренно пуристические оценки языковой ситуации

всовременной России. Наряду с озабоченностью ученых совре$ менным языковым состоянием присутствует и оптимистический взгляд на происходящее в русском языке. «Я считаю, что про$ исходит не порча языка, а его раскрепощение. Раскрепощение, высокая экспрессивность, возможность свободно выражать свои мысли и чувства, игры с языком и при помощи языка — вот что характерно для русского языка нашего времени», — пишет Е. А. Земская [Земская, 2000, 46]. «Мне думается, что все ска$ занное о резком падении уровня речевой культуры — правда. Но это не вся правда. На самом деле общая картина речевой практики русского общества иная. Она не хуже, не лучше, она просто имеет другие очертания», — продолжает мысль Е. А. Зем$ ской и В. И. Коньков [Коньков, 2001, 44]. Г. Н. Скляревская развивает положения, приведенные выше: «Процессы, происхо$ дящие в русском языке на рубеже веков, только на первый взгляд производят впечатление языковых катаклизмов — в дей$ ствительности они реализуют гибкость и жизнеспособность со$ временной языковой системы, в них больше закономерного, чем случайного и больше вселяющего надежду, чем катастрофического» [Скляревская, 2001, 202]. Таким образом, один и тот же факт текущей языковой жизни может получать

влингвистической литературе разную оценочную интепрета$ цию, ср.: стилистический полифонизм современного дискурса может определяться, с одной стороны, как лингвистическая мозаика [Земская, 1997, 1999], с другой стороны, как стилевой винегрет [Аннушкин, 2000, 14].

РЕЧЕВОЕ ПОВЕДЕНИЕ НОСИТЕЛЯ СОВРЕМЕННОГО РУССКОГО ЯЗЫКА

Характеристика активных языковых процессов была бы непол$ ной без анализа изменений, происходящих в современной рече$ вой коммуникации. Демократизация российского общества, глас$ ность обусловили появление «концептуальной, оценочной и язы$ ковой свободы» [Стернин, 2000, 16]. Многоаспектный фактор свободы стимулировал усиление личностного начала, особенно в публичной речи [см.: Панов, 1988; Земская, 1996; Кормилицына, 2000а], коммуникативного права говорящего на открытое самовы$ ражение, на «возможность подвергать индивидуально$субъектив$ ным оценкам любой предмет речи и компонент коммуникативно$ го акта» [Матвеева, 2000, 50]. Инфантилизм сознания советского человека, порождавший «инфантилизм высказывания» [Капанад$ зе, 1997, 48], сменился особой экспрессивностью публицистиче$ ского текста, который открыто проясняет позицию автора, субъек$ тивную оценку говорящего.

В связи с происходящими изменениями в политической и эко$ номической жизни общества пересматриваются и сложившиеся представления человека о мире. Обновление концептуального мира носителя языка, концептуализация знаний о преобразую$ щемся мире при представлении их в языковой форме сопровож$ дается оценочной интерпретацией языкового знака, которая про$ является в феномене метаязыкового комментирования, в обо$ стренной рефлексии носителя языка. Языковая картина мира связана с ценностной ориентированностью человека в окружаю$ щей жизни. Для того чтобы познать объект, человек делает его до некоторой степени субъективным [Солганик, 1981, 73], так пол$ нее и глубже постигаются свойства объекта. Субъективность пред$ полагает превалирование коннотативного компонента в слове над денотативным. Особенно богатой сферой коннотативного значе$ ния обладают те понятия, которые жизненно необходимы чело$ веку, на освоение которых он тратит усилия. В экспрессивных контекстах употребления слова реализуется принцип ценностной ориентации человека в мире. Языковая личность с помощью ин$ троспекции стремится разобраться в обстоятельствах появления и функционирования слова, дать ему оценку, осмыслить по$новому

значения слов, реализуя функцию «сверх того», передавая с помо$ щью метаязыкового комментария «информацию не о мире вооб$ ще, а о человеке» [Мурзин, 1998б, 11] в процессе его самовыра$ жения.

Исследовательский интерес к изучению метаязыкового обыден$ ного сознания отмечен давно и определяется разными задачами. Так, С. И. Карцевский связывает активность метавысказываний с «социально$политическим сдвигом», «новыми фактами жизни», которые определяли «исключительно эмоциональное к ним отно$ шение со стороны по$новому дифференцированного общества» [Карцевский, 2000, 277], В. В. Виноградов считает, что анализ личных или общественно$групповых оценок разнообразных рече$ вых явлений необходим для изучения «всей полноты современной речевой жизни» [Виноградов, 1964, 9]. При этом «разная степень авторитетности информантов не имеет значения, так как речь идет не о результате лингвистического анализа, а просто о содержании сознания любого носителя языка» [Винокур, 1959, 423].

Без учета языкового сознания рядового носителя языка карти$ на языковой жизни социума будет неполной, «обыденное созна$ ние — это не сознание второго сорта» [Голев, 2000, 41]. В свое время Хомский настаивал на том, что данными для лингвистики должны являться интуитивные суждения о языке, и теория языка должна быть построена так, чтобы истолковать эти подсознатель$ ные суждения [цит. по: Лабов, 1975а, 100]. Исследователи долж$ ны понимать, что «народная точка зрения, взятая сама по себе, есть часть социолингвистической ситуации и заслуживает самосто$ ятельного рассмотрения» [Брайт, 1975, 37]. При эмпирическом изучении процесса языковых изменений одной из проблем явля$ ется проблема оценки, решение которой состоит в нахождении субъективных коррелятов объективных изменений в языке. Таки$ ми коррелятами, по мнению У. Лабова, являются неосознанные субъективные реакции информантов на различные значения язы$ ковой переменной [Лабов, 1975б, 202]. Вербализованная рефлек$ сивная реакция наших современников на активные языковые про$ цессы является «поучительным материалом по истории зарожде$ ния вольномыслия» [Хлебда, 1999, 65].

В отечественной лингвистике обыденные представления о язы$ ке — это прежде всего предмет диалектологических изысканий [см., например: Блинова, 1973, 1984, 1989; Ростова, 2000; Люти$

2 8 Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху

кова, 1999; Лукьянова, 1986; Никитина, 1989, 1993 и др.], которые посвящены изучению речи «людей устной культуры с необучен$ ным языковым сознанием, малограмотных носителей традицион$ ного слоя диалекта» [Ростова, 2000, 48]. Действительно, в народ$ ных говорах заключен значительный пласт представлений народ$ ной культуры о языке и речевой деятельности. Параллельно с исследованием диалектного материала лингвисты обращаются к обыденному сознанию «так называемых средних носителей рус$ ского языка» [Кестер$Тома, 1998, 8], обычного человека — «наив$ ного лингвиста» [Норман, 1994, 5], «природного лингвиста» [Ви$ ноградов, 1995, 34], носителей живой современной речи [Косто$ маров, Шварцкопф, 1966; Шварцкопф, 1970, 1971, 1988, 1996; Булыгина, Шмелев, 1998; Шмелева, 1999; Вепрева, 1997, 1998, 2000в; Шаймиев, 1999; Кормилицына, 1998], писательскому мета$ языковому сознанию [Ляпон, 1989, 1992, 1995, 1998], к обыден$ ному сознанию нелингвистов, представителей разных нефилоло$ гических специальностей — юристов [Лебедева, 2000; Голев, 2000; Осипов, 2000], журналистов [Васильев, 2000; Вепрева, 2000а, 2000б], политиков [Шейгал, 2000]. Безусловный научный интерес представляет развитие метаязыковых способностей у детей [см.: Тульвисте, 1990; Clark, 1978; Slobin, 1978; Marshall, Morton, 1978; Karmiloff$Smith, 1986].

В лингвистике проблема традиционного донаучного знания языка была поставлена на обсуждение в работе Хенигсвальда, по которой развернулась дискуссия на конференции в 1964 году в Калифорнийском университете UCLA (University of Califorina, Los Angeles). Социолингвистический аспект проблемы заключался в выяснении различий между тем, как люди используют язык, и тем, что они думают о своем языковом поведении и языковом поведении других. Эта последняя сфера интересов была названа «народной лингвистикой» (folk$linguistics) [Hoenigswald, 1966]. Обыденное языковое сознание изучалось на материале беспись$ менных языков Азии, Африки и Америки [см. об этом: Albert, 1964; Bricher, 1974; Fox, 1974; Jackson, 1974; Keenan, 1974; Stress, 1974; Bauman, 1975; Scribner, Gole, 1978].

Другой аспект исследований, связанный с донаучными знани$ ями о языке, относится к составлению тезаурусов, синоптические схемы которых выводятся из анализа лексики данного языка. Та$ кие схемы отражают наивную картину мира. Так, разрабатывая

систему понятий для такого словаря, Р. Халлиг и В. Вартбург по$ ставили перед собой цель отразить в ней «то представление о мире, которое характерно для среднего интеллигентного носите$ ля языка и основано на донаучных общих понятиях, предостав$ ляемых в его распоряжение языком» [Hallig, Wartburg, 1952]. Это представление о мире они назвали «наивным реализмом» [цит. по: Кобозева, 2000, 131]. Многие лингвисты проблему разработки метатекста связывают с именем А. Вежбицкой, либо с ее lingua mentalis, воплощающими понятийную основу «наивной картины мира» [Вежбицка, 1983], либо с анализом метатекста как речево$ го явления [Вежбицка, 1978].

Было бы наивно предполагать, что опора только на метаязы$ ковой комментарий может реконструировать картину мира чело$ века, воссоздать исторически меняющееся мировоззрение языко$ вого коллектива, хотя особенностью метаязыкового знания явля$ ется то, что оно входит одновременно в языковое и когнитивное сознание индивида. Эксплицитное их проявление прямо связа$ но с развитием когнитивного сознания. Помимо этого языково$ го феномена, как, впрочем, и всего языка в целом, в культуре существует много других кодов, несущих в себе такого рода сви$ детельства. Однако данные языковые факты обязательно необхо$ димо учитывать. Современная речевая действительность откры$ вает уникальные возможности комплексного анализа метаязыко$ вого дискурса, позволяющего рассмотреть вербализованные продукты речемыслительной деятельности как социокультурно значимую речевую деятельность, как феномен коммуникативной и концептуальной деятельности русской языковой личности на рубеже веков.