И. Т. Вепрева - Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху - 2005

Усиление метаязыковой концептуальной деятельности индиви$ да на современном этапе связано в первую очередь с д и н а м и$ ч е с к и м критерием, а именно с высокодинамическим развити$ ем когнитивного сознания, следствием которого является пере$ стройка мировоззренческих установок, приспосабливающих человека к общественно$экономическим изменениям.

Интенсивные процессы в политической и экономической жиз$ ни России находят свое отражение в смене концептуальных сте$ реотипов. Обновление концептуального мира носителя языка, концептуализация новых знаний о преобразующемся мире при представлении их в языковой форме сопровождается вербализаци$ ей оценочной интерпретации языкового знака с помощью рефлек$ сива. Современная действительность способствует формированию новых культурных стереотипов сознания, новых мифов. Рефлек$ сивы являются способом фиксации нового опыта, а зачастую и средством его формирования, оказываясь этнолингвистической переменной, влияющей на направление языковых процессов в современном языке новейшего времени, например: Выражение «Средние русские» — это не класс и не элита. «Средние русские» — по'настоящему средние. Они настороженно относятся ко всем и всему, что отличается от них самих, от их привычных взглядов и манеры поведения. «Средние русские» не терпят слишком умных и инициативных, они аплодируют В. Путину, когда тот «прижима' ет» олигархов и «мочит» чеченцев. «Средние русские» — это огром' ная масса населения, президентом которого и является Владимир Владимирович. Это и хорошо, и плохо лично для него (АИФ, 2001, янв.). Объектом рефлексии является новый концепт «средний рус$ ский». Индивидуальное осмысление этого понятия включает его в парадигму концептуального ряда нового времени: новый русский, старый русский, старый новый русский, сверхновый русский и др. [см.: Вепрева, 1997].

Стилистический критерий коррелирует на уровне концептуаль$ ных рефлексивов с к с е н о р а з л и ч и т е л ь н ы м (с о$ ц и а л ь н ы м) к р и т е р и е м. Корреляция возможна на основе дихотомии «свой» — «чужой»: говорящий всегда коорди$ нирует свой личный языковой и когнитивный опыт с опытом дру$ гого. На коммуникативном уровне эта координация проявляется в использовании стилистически маркированных единиц, ориенти$ рованных на чужое слово, на столкновение в тексте двух сфер

языка. Фактором, обусловливающим этот критерий на концепту$ альном уровне, является мировоззренческая установка языковой личности в социально неоднородном обществе. Оценивая одни и те же факты, носители языка реализуют разные мировоззренче$ ские установки с помощью характеризованных речевых действий в рамках базовой системы координат «свой» — «чужой». Рефлек$ сивы в этом случае часто выполняют социально$оценочную функ$ цию. Под социальной оценкой понимается оценка, производимая сознательно и целенаправленно со стороны партий и социальных групп [см.: Заварзина, 1998, 10], оценка, носящая идеологизирован$ ный характер. «Идеология представляет собой такую картину мира, которая «истолковывает» действительность не с целью ее объектив$ ного познания, а с целью сублимирующего оправдания тех или иных групповых интересов» [Косиков, 2001, 10].

Рефлексивы, формирующие социальную (в широком смысле) установку, отражающие социальные потребности индивида, со$ ставляют один из уровней социально$психологической структуры личности — уровень ценностных ориентаций [см.: Руденский, 1996, 82]. Социальная установка входит, наряду с другими, в кон$ цептуальный каркас (данный термин используется для обозначе$ ния структур, объединяющих индивидуальные концептуальные си$ стемы на уровне социальной организации и передающих, кроме объективных данных, и субъективные моменты в человеческом познании [см.: Сокулер, 1988, 174]).

Метаязыковые социально$оценочные высказывания дают воз$ можность охарактеризовать психологическое состояние общества на данный момент, его социокультурные настроения. В качестве примера приведем намеренно агрессивные оценочные рефлекси$ вы, извлеченные из оппозиционной прессы: Зюганов произнес в общем'то крамольную для всякого православного фразу: «Настрое' ние масс явно клонится влево». Только точнее было бы сказать не «влево», а налево, т. е. в сторону дьявола, золотого тельца. Бес все' гда тянет человека в левую сторону, потому что стоит за его ле' вым плечом. Все партии, созданные с помощью еврейского золотого капитала (а компартия — одна из них), являются левыми партия' ми, т. е. сатанинскими. К ним же относятся и все демократиче' ские партии (Россиянин, 1995, № 3).

Д е р и в а ц и о н н ы й критерий на концептуальном уровне реализуется как идеологическая переориентация концептосферы.

При реформировании российской экономики, политическом пе$ реустройстве страны произошла идеологическая ломка обществен$ ной модели поведения. Следствием этого процесса стало, во$пер$ вых, переосмысление лексики политического и экономического дискурсов; во$вторых, стирание с многих нейтральных по сути слов пейоративной оценки, появившейся в советское время, оце$ ночных идеологических добавок, приращений советского време$ ни и, шире, формирование новых коннотативных смыслов [см.: Купина, 2000]. Приведем в качестве примера рефлексив периода перестройки: Заметьте, слово «коммерциализация», которое приме' нительно к спорту было у нас таким же ругательным, как и «про' фессионалы», перекочевало из раздела «Их нравы» в рубрику «Наши достижения» (Огонек, 1989, № 3).

На наших глазах в современной речи наблюдается разнона$ правленность оценочных смыслов данных единиц, связанная с динамикой развития рыночных и политических отношений в стра$ не, например: Сейчас слово «демократия» стало ругательством, а раньше, в перестройку, было гимном (А. Макаров, Радио 101, 17.12.98).

Л и ч н о с т н ы й критерий на концептуальном уровне вы$ является в метавысказываниях, фиксирующих индивидуальные концептуальные признаки, отличные от признаков, характеризу$ ющих концептосферу другой языковой личности. Образ, состав$ ляющий содержание концепта в сознании индивида, подвергает$ ся определенной стандартизации. Концепты могут быть общена$ циональными, групповыми и личными. Кроме личных концептов, индивидуальные черты проявляют себя и в стандартизованных концептах. Эти черты «обусловливают в некоторых ситуациях воп$ росы типа „в каком смысле вы говорите о…?“, „что вы понимае$ те под…?“ и т. п.» [Попова, Стернин, 2001, 71]. Индивидуальность вычленения концептуальных признаков особенно ярко проявля$ ется при интерпретации личностно значимых абстрактных поня$ тий [см.: Воркачев, 2001, 49], например: — Марк Анатольевич, скажите, у вас есть своя формула любви и что такое «счастье» для вас? — Счастье — это воспоминание о радостных моментах в жиз' ни, которые ты, к сожалению, не умеешь оценить в тот момент, когда ты их переживаешь. Я так устроен, что, когда случаются счастливые моменты, я их не ощущаю. А по прошествии некоторо' го времени вдруг осознаешь, что это были мгновения, которыми нуж'

1 1 4 Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху

но было дорожить. А что касается любви, то на такой безгранич' ный вопрос я могу сказать: лично мне больше всего в женщинах и мужчинах нравится чувство юмора. Юмор для меня является самым ценным и прекрасным качеством человеческого характера (МК$Урал, 2000, нояб.).

Концептуальные рефлексивы, как и рефлексивы коммуника$ тивные, могут включать характеристику концепта по разным ос$ нованиям напряжения: например, приведенный выше рефлексив о «средних русских», кроме указания на новизну концепта, носит личностный характер, не совпадающий с общепринятым толкова$ нием понятия «средний класс». Таким образом, в сфере концеп$ туальных рефлексивов, так же как и в сфере коммуникативных, можно выделить 8 классов нормативности.

Вместе с тем структура концептуальных рефлексивов двупла$ нова. Поскольку связь рефлексива со звеном концептуального контроля осуществляется всегда через слово в речи, постольку планом выражения концептуальных рефлексивов являются реф$ лексивы коммуникативные. Коммуникативные рефлексивы, вы$ ступая, с одной стороны, в качестве формы для выражения кон$ цептуального рефлексива, с другой стороны, способа существова$ ния и выражения содержания коммуникативного напряжения, представляют собой две разнородные по своей природе субстан$ ции, объединенные в дискурсивном пространстве в функциональ$ ное целое.

Из сказанного выше следует, что коммуникативный рефлексив имеет двоякую природу. В своей основной функции такой рефлек$ сив является содержательным фактом, самостоятельным явлени$ ем, структурной организацией собственного содержания, связан$ ного с маркированием очага коммуникативного напряжения на речепорождающем уровне. Но у коммуникативного рефлексива есть вторичная функция: по отношению к концептуальному реф$ лексиву коммуникативный рефлексив есть его форма. Происходит своеобразное удвоение формы коммуникативного рефлексива: он существует как содержательная структура и одновременно пред$ ставляет форму концептуального рефлексива. Каждый класс кон$ цептуальных рефлексивов может быть оформлен как коммуника$ тивный рефлексив любой разновидности.

Этим обстоятельством объясняется, например, трудность опре$ деления типа рефлексива — коммуникативного или концептуаль$

ного — в тех коммуникативных ситуациях, когда в рефлексиве интерпретируется сигнификативное содержание фактов речи через толкование. В одном случае это может быть пояснение смысла малоизвестного термина для ликвидации коммуникативного на$ пряжения, и значение слова определяется как языковой феномен; в другом случае происходит и обсуждение того, что стоит за сло$ вом. Наш материал фиксирует также рефлексивно симметричные высказывания, которые могут являться проявлением разной язы$ ковой ментальности, определяться социальным фактором напря$ жения и в то же время быть тождественными по какому$либо критерию коммуникативных рефлексивов. Например, может быть различным отношение к активному употреблению заимствованной лексики в один и тот же временной период в разных социальных группах: Новые, незнакомые, а потому заманчивые слова — конвер' тируемость, конвергентность, плюрализм, конверсия, инвестиция, ротация (Словарь перестройки, 1992) — Космополиты, невежды и чужеземцы по дурости и по злому умыслу засоряют великий русский язык такими никчемными и бессмысленными словечками, как хоб' би, консенсус, импичмент (Истоки, 1992, № 6). Ср.: Долго спорили, нужно ли внедрять чужое и малопонятное слово «фермер». Не луч' ше ли привычное — крестьянин. Спросили деревенский народ. И они все хором: только фермер! Это свободный человек (Словарь пере$ стройки, 1992) — Я сам — фермер (слова лучше не нашли) (Отече$ ство, 1992, дек.).

ВЫВОДЫ

Предложенная типология рефлексивов позволяет выявить те участки речемыслительной деятельности индивида, которые тре$ буют активного сознательного участия языковой личности в со$ здании текста, мотивированного вхождения в речевое дискурсив$ ное пространство, демонстрируют гибкость мышления, его спо$ собность включаться в новые ситуации, функционировать в новом языковом материале. Обычно языковая рефлексия, отражая сущ$ ностный компонент языкового сознания, ограничивается тенден$ цией к невербализации языкового сознания как внутреннего ка$ чества, как подсознательной работы по выбору языковых знаков в процессе общения. Отмеченная особенность обусловливает, с од$

ной стороны, потенциальную возможность и готовность к верба$ лизации метаязыкового компонента сознания; с другой стороны — факультативность проявления в речи языковой рефлексии.

Проявление языковой рефлексии может быть связано с любым словом, метаязыковая деятельность говорящего субъекта движет$ ся в непрерывном и разноплановом спектре модальных оценок. Но прежде всего функциональные типы рефлексивов реализуют свой потенциал в тех активных зонах языкового сознания, кото$ рые связаны с разрушением языковых и концептуальных стерео$ типов, формированием новых, с речемыслительной и социально$ психологической ориентацией человека в современном мире.

Рефлексивно пристрастную помеченность получают языковые единицы, релевантные для речевой деятельности, вызывающие напряжение, а также те единицы, которые репрезентируют полез$ ные продукты мыслительных процессов.

Нами было выделено четыре фактора напряжения, которые стимулируют вербализацию метаязыкового сознания на речепо$ рождающем уровне, и соответственно — как результат — четыре классификационных критерия: динамический, стилистический, деривационный и личностный. Данные факторы активизируют ме$ таязыковую деятельность также на концептуальном уровне, вы$ ступая в преломленном виде как динамический, ксеноразличи$ тельный (или социальный), деривационный и личностный крите$ рии. Нами была определена двойная природа коммуникативного рефлексива, выступающего в речевом пространстве, во$первых, в качестве структурно$содержательной единицы, метацензора ком$ муникативного напряжения; во$вторых, в качестве плана выраже$ ния концептуального метацензора.

В переломные периоды общественного развития увеличивает$ ся роль тех коммуникативных и концептуальных рефлексивов, которые являются этнолингвистической переменной, определяю$ щей направление живых языковых процессов.

ГЛАВА 2

КОММУНИКАТИВНЫЕ РЕФЛЕКСИВЫ

ПОСТАНОВКА ВОПРОСА

Коммуникативные рефлексивы раскрывают движение мысли человека в коммуникации, вербализируют усилия для нахожде$ ния нужной лексической единицы, адекватной коммуникатив$ ному замыслу говорящего, эксплицируют автокоррекцию, если стихийный процесс не обеспечил этой точности. Мы наблюда$ ем «плод аналитико$синтетической работы ума… доказательство интеллектуальных усилий по преодолению автоматизма речевых действий» [Хлебда, 1999, 63], установку на «речемыслительное творчество» [Там же, 67]. Коммуникативные рефлексивы пред$ ставляют собой метаязыковое дискурсивное пространство созна$ тельных поисков путей самовыражения, что позволяет говорить о творческом характере данных вербализованных актов мысли$ тельной деятельности, о креативном характере языковой спо$ собности говорящего, о возможной трактовке этого типа реф$ лексивов как проявлении языковой игры в широком понима$ нии этого термина — так, как понимал языковую игру Л. Витгенштейн, связывающий с нею употребление языка в опре$ деленной сфере общения [см.: Витгенштейн, 1985] (см. также, например, высказывания Л. В. Щербы о спонтанном рече$ производстве как о сложной игре «сложного речевого механиз$ ма человека в условиях конкретной обстановки данного момен$ та» [Щерба, 1974, 25] и У. Л. Чейфа о том, что «употребление языка — процесс гораздо более творческий, чем это обычно считается» [Чейф, 2001, 30]).

В коммуникативных рефлексивах вербализуются механизмы саморегуляции и самоорганизации речевой деятельности, реагиру$ ющие на очаги напряжения, связанные с разграничением норма$ тивных и ненормативных речевых зон.

Структура данной главы отражает характеристику четырех раз$ новидностей коммуникативных рефлексивов, выделенных на ос$ новании критериев оценки нормативности, — динамического, сти$ листического, деривационного и личностного.

Коммуникативная ситуация предполагает участие в процессе общения обоих коммуникантов, а следовательно, двусторонний лингвокультурный контроль при коммуникации. Рефлексивы — это акты симметричного метаязыкового комментирования фактов речи как говорящего/пишущего, так и слушающего/читающего. Поэтому обратимся к характеристике коммуникативной роли ад$ ресата в структуре коммуникативного акта.

КОММУНИКАТИВНОЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ АДРЕСАНТА И АДРЕСАТА

В главе первой мы охарактеризовали, каким образом говоря$ щий обеспечивает понятность речи, опираясь, в частности, на ме$ таязыковые «подпорки» в речевых зонах напряжения. Определим$ ся в действиях воспринимающего, получателя речи.

Проблема, стоящая перед исследователями, — установить, яв$ ляются ли говорение и слушание различными проявлениями од$ ной лингвистической способности или это два разных умения, отличающиеся друг от друга [см.: Миллер, 1968, 250].

Традиционной моделью коммуникативного акта является ин$ формационно$кодовая модель коммуникации, которая основана на идентичности информации как говорящего, так и слушающе$ го. Оба обладают идентичными языковыми (де)кодирующими ус$ тройствами и «процессорами», что обусловливает симметричный характер процедур кодирования и декодирования, общность содер$ жания знаний как отправителя, так и получателя информации [см.: Абрамова, 2001, 76; Макаров, 1998, 22; Чепкина, 2000, 19]. Иногда исследователи подчеркивают неодинаковый процедурный режим говорящего и слушающего, разный характер кодирущих и декодирующих когнитивных операций: «деятельность говорящего имеет ономасиологический характер, а деятельность слушающе$ го — семасиологический» [Телия, 1996, 102]. Известна также и ан$ тиномия говорящего и слушающего в аспекте объема и средств подачи информации: экономия средств говорящим и требование подробной и избыточной информации слушающим. В данной мо$ дели активной фигурой является говорящий/пишущий, а адресат пассивен и находится на более низком информационном уровне.

Поэтому семантическое правило «равнения вниз» требует «содер$ жательного ориентирования сообщения на самый низкий по уров$ ню контингент реципиентов» [Комлев, 1992, 198].

Традиционная модель, опирающаяся «на фундамент примитив$ ной интерсубъективности» [Макаров, 1998, 23], — сделать сооб$ щение общим при существовании общего кода — подвергается критике, поскольку понимание предполагает не только декодиро$ вание, но и активное участие адресата в процессе общения. На смену информационно$кодовой модели приходит интеракционная модель, где общение представляет собой не одностороннее воздей$ ствие говорящего на слушающего, а коммуникативное взаимодей$ ствие двух равноправных субъектов, субъект$субъектный тип от$ ношений [Михальская, 1996, 61], реализацию потребности в психологическом равноправии коммуникантов. Восприятие выска$ зывания — это уже не расшифровка замысла, а интерпретация высказывания на основе знаний адресата [Демьянков, 1981, 376]. Понимать определяется как «оценочный метапредикат» [Демьян$ ков, 1983, 66], толкуемый через нейтральный предикат интерпре' тировать, поскольку понятие интерпретация нейтрально по отно$ шению к распределению ролей в структуре коммуникативного акта. Интерпретационный механизм в связи с целями интерпре$ тации может обслуживать разные сферы языка — как говорение, так и понимание [см.: Сидорова, 1990, 22].

Понимание речи представляется продуктом нескольких когни$ тивных подсистем: помимо знаний, активную роль играют мне$ ния, отношения, установки, эмоции, человеческие навыки. Вто$ ричная коммуникативная деятельность не становится прямым дуб$ лированием деятельности отправителя сообщения [см. об этом: Сидоров, 1987, 25]. В понимании сочетаются интерпретационный и оценочный компоненты [см.: Нахратова, 1990, 9]. Так, в каче$ стве одной из установок может быть гештальт$психологический феномен «фигура — фон» [Варфоломеев, 2002, 57], «критерий су$ щественности» [Акофф, Эмери, 1974, 84], в соответствии с кото$ рым адресат сам определяет, какую информацию он воспримет, а какую упустит. Субъективное ощущение значимости или незна$ чимости свойства [см.: Жельвис, 1997а, 65] позволяет адресату по$разному реагировать на любой стимул. Например, ответ на вопрос, что такое настоящая литература, на сегодняшний день лежит в сфере субъективного читательского восприятия. «Так, неаккурат$

1 2 0 Языковая рефлексия в постсоветскую эпоху

ность в расстановке знаков препинания нынешняя критика бла$ госклонно объяснит особенностью авторской пунктуации, образ$ ную и лексическую бедность — концептуальным минимумом, не$ оригинальность и плагиат — интертекстуальностью» [Шаманский, 2001, 59].

Интеракционная модель получает развитие в направлении, на$ званном «семантикой возможных миров» [Демьянков, 1983, 60], суть которого в следующем: при понимании чужой речи некото$ рый внутренний («модельный») мир строится из внутренних ре$ сурсов интерпретатора, а не усваивается поэлементно из чужого внутреннего мира (ср. в связи с этим положением высказывание А. А. Потебни: «Речь только возбуждает умственную деятельность понимающего, который, понимая, мыслит своею собственною мыслью» [Потебня, 1976, 95]).

Подобный взгляд на акт понимания по$разному представляет$ ся различным исследователям. Оригинальное преломление процес$ са понимания представлено в биологической концепции чилий$ ского ученого У. Марутаны. Определяя процесс познания как су$ губо биологический феномен и все живые системы, включая человека, в качестве замкнутых и самореферентных, Марутана утверждает, что функция языка «…состоит в том, чтобы ориенти$ ровать ориентируемого в его когнитивной области, не обращая внимания на когнитивную область ориентирующего» [Марутана, 1996, 119]. Никакой передачи мысли между говорящим и слуша$ ющим не происходит, слушатель сам создает информацию в ре$ зультате независимой внутренней операции над собственным со$ стоянием, а сообщение является лишь причиной выбора того, куда ориентировать свою когнитивную область. Языковое взаимо$ действие возникает на основе независимых друг от друга систем отсчета каждого из участников разговора как процесс непрерыв$ ной ориентации.

В связи с проблемой понимания возникла идея разработки общей теории интерпретации. В частности, лингвистические ос$ новы теории интерпретации разработаны В. З. Демьянковым [1981; 1982; 1983; 1989]. Понятие лингвистической интерпретации связывается с герменевтикой, в которой тема интерпретации яв$ ляется основной [см.: Богин, 1986; 1998]. По мнению Г. И. Боги$ на, на начало 2000 года герменевтике известно 105 техник пони$ мания [Богин, 2002, 23]. Особой ветвью является исследование