2. Столкновение ценностей модернизации и традиционализма

В начале XX в. практически все общество России было втянуто в процесс модернизации, промышленного и буржу­азного развития. Но из-за социокультурной инверсии этот процесс деформировался. В правительстве деятельность либеральных поли­тиков сталкивалась с деятельностью традиционалистов, стремив­шихся использовать достигнутые успехи прежде всего для ее уси­ления на международной арене, участия в колониальном разделе мира. Часть капиталистов, особенно текстильные фабриканты, были заинтересованы в развитии внутреннего рынка, но основная их масса надеялась на правительственные заказы и субсидии, участие в военном производстве. С ними была солидарна значи­тельная часть дворянства, видевшая в государстве свою опору в деле кабальной эксплуатации крестьянства и «придворного пред­принимательства». Так формировался блок сторонников государ­ственного традиционализма.

С другой стороны, рабочие и крестьяне, потребности которых росли под влиянием все большего участия в рыночных отношениях, смотрели на процесс модернизации потребительски. Они были не способны возглавить или стимулировать его. Их требования сво­дились к реализации принципа социальной справедливости при распределении доходов, полученных от промышленного развития. Выступления масс могли способствовать демократизации жизни страны. Но традиционные ценности, которые народ стремился сделать основой общественного развития, угрожали развитию прогресса. Большевики меньше сверялись с марксистской традицией. Они считали возможным в революционной борьбе действовать одно­временно против самодержавия и против буржуазии. При этом обеспечение демократических свобод было лишь промежуточной целью, которая по мере развития идеологии большевизма все более становилась формальной. В партии устанавливалась строгая дисциплина, делалась невозможной свобода мнений, так как пар­тия мыслилась как союз единомышленников. Такая партия отры­валась от европейской политической традиции, основанной на демократизме. В ней проявлялся зародыш тоталитаризма, т.е. контроля за всеми сторонами поведения члена партии. Зато она в большей мере соответствовала общинному идеалу массы русских рабочих, не требовала от* них непонятных им компромиссов, четко делила мир на «своих» и «чужих», причем в «чужие» попадали все «господа», а не только царь и придворные. Правда, по численности меньшевистские организации к 1907 г. опережали большевистские. Большевиков было 46 тыс., меньше­виков 107 тыс. Это объяснялось более мягкими условиями членства в организациях меньшевиков. Кроме того, к меньшевикам при­мыкали наиболее развитые рабочие — печатники, металлисты, железнодорожники (особенно в Петербурге и на юге страны), а к большевикам — менее развитые — деревообделочники, портные, пищевики и т. п. Развитые рабочие были более политизированы, охотнее входили в члены партии, в то время как неразвитые лишь содействовали ей в периоды активизации борьбы. Всего в органи­зациях социал-демократов было до 60% рабочих.

Либеральная эволюция рабочего движения в России в начале XX в. была невозможна. Это подтверждали попытки правительства использовать либералов для «приручения» рабочих. Для этого в 1901—1905 гг. в стране проводилась политика «полицейского со­циализма» — создания рабочих организаций под опекой полиции. Ее инициатором был шеф московской охранки С. В. Зубатов. Он использовал для занятий с рабочими либеральную интеллигенцию. Кроме Москвы, организации «зубатовцев» были созданы в Петер­бурге, Одессе и Минске. Но скоро выяснилось, что массе рабочих чуждо стремление к постепенному улучшению своего положения посредством образования и экономической борьбы. Деятельность «зубатовцев» в Одессе уже в 1903 г. привела к первой в России всеобщей стачке, в которой приняло участие 200 тыс. человек, а их деятельность в Петербурге спровоцировала начало революции 1905—1907 гг. Рабочие выбирали путь политической борьбы против самодержавия.

Завершающим этапом формирования политических партий в предреволюционный период были попытки сплочения всех оппо­зиционных сил, выработки ими совместной программы действий. Инициатором этого процесса в 1902 г. выступили эсеры. Однако его замедляли споры либералов и революционеров о путях борьбы. Первый съезд оппозиционных сил удалось провести лишь в самый канун революции, в ноябре 1904 г. в Париже. В нем участвовали партии эсеров, «Союз освобождения», польские и латышские со­циал-демократы, революционные партии из Грузии, Армении и Финляндии. Тем самым удалось объединить значительную часть либералов, революционеров и деятелей национально-освободитель­ных движений. Программа, принятая на съезде, включала свер­жение самодержавия, замену его свободным демократическим ре­жимом власти, национальное самоопределение. Но главная цель — создание координационного комитета оппозиционных сил — до­стигнута не была.

Итогом процесса оформления политических движений в России в начале XX в. стало сложное переплетение в них традиционных идеалов и идеалов модернизации. При этом стремление к мирному развитию на основе модернизации подрывалось нежеланием са­модержавия идти на какие-либо уступки либералам, а революци­онное движение — единственная реальная сила, способная открыть дорогу модернизации, — было глубоко заражено влиянием идеалов традиционной народной культуры, по сути своей противостоявшим идеалам модернизации. До поры до времени это противоречие оставалось скрытым для самих революционеров, рассматривавших идеалы социальной справедливости в понятиях европейской де­мократической традиции, а не в общем контексте традиционной народной культуры. Так объективные противоречия модернизации, определившие социокультурные инверсии 2-й половины XIX в., были закреплены в политических программах общественных сил России.

Напрасно наиболее трезвые и европейски просвещенные умы России предупреждали, что этот путь гибелен, что на Западе много и других учений, нейтрализующих учение о социализме, обогащающих его, что нельзя, пользуясь плодами с древа европейской цивилизации, забывать о ее сложной корневой системе, что было бы трагическим заблуждением считать, что одна-единственная теория, взятая с Запада, может стать фундаментом всей русской жизни, что таким путем мы сможем привить себе европейскую цивилизацию. Это будет на самом деле очередной фасадной вывеской, на которой будут написаны евро­пейские слова, а скрывать она будет дикость и варварство.

Так и получилось. Вместо того, чтобы вестернизировать Россию, большевики снесли и те европейские институты, которые снова пустили корни на нашей земле; земельную и иную частную собственность, суд присяжных, земское самоуправление, попытались уничтожить христи­анство даже в его сервилистском православном облике и т.п. Россия со времен ее «московизации» строилась, как огромный военный лагерь, как Орда, готовая по приказу вождя-императора к любым боевым действиям. Подточенное европеизацией самодержавие ослабело и не могло выполнять роль ядра войска. Большевики создали новое ядро — партию, организованную как боевой отряд, спаянный железной дис­циплиной. Они перехватили инициативу у самодержавия, забравши его роль, роль вожака орды. И выдвинув лозунг «грабь награбленное», заявив, что достаточно истребить правящий класс и богачей, чтобы зажить как в Европе, большевики по сути дела пробудили — никогда до конца не засыпавшее — степное начало в русском человеке. И Русь пошла за большевиками, сквозь их европейские лозунги (странно сочета­ясь) просвечивало привычное — «ханской сабли сталь» (А. Блок). Блок в «Скифах» это зафиксировал гениально, почувствовал, что Россия снова стала Степью. Даже в жестокости Ленина и его сподвижников к народу узнавалось родное — московско-татарское. «Ленин есть головное выра­жение национальной стихии» — писал Троцкий. Да и возвра­щение столицы в Москву по решению Ленина было достаточно символичным.