Eryomenko_uchebnik

никнуть мысль об абсолютном противопоставлении господствующим

вфеодально-средневековом обществе официальным установлениям (и вообще в любом обществе) карнавально-праздничного поведения как следствие некоего свободомыслия, более прогрессивного по сравнению с официальным мировоззрением.На самом же деле такого, доходящего до антагонизма и чреватого крушением общественных основ, противопоставления не было в случае карнавала и, вероятно, не может быть в случае с большинством бытующих в обществе праздников» [76, с. 122]. И еще раз подчеркивает эту мысль: «Не следует забывать, что карнавал не существовал сам по себе. Он выступал элементом более сложного целого, а именно общественной жизни эпохи средневековой Европы, подчиняясь социальной системе того времени и осуществляя предписанные ею специфические функции» [76, с. 122]. И развивает мысль: «В карнавале принимали участие и низы и верхи, т. е. все сословия, в совокупности составляющие тогда «народ» [76, с. 123]. И в заключение констатирует: «Сам карнавал и та идеальная жизнь, которую он воссоздавал на площади, имели значение «нормы», узаконенной обществом. Кстати говоря, этим обстоятельством объясняется отчасти тот факт, что проводимая высшим духовенством решительная борьба с карнавалом затянулась на много столетий» [76, с. 123].

По-другому было на Руси.

«Народный праздник – карнавал в том классическом виде в каком он был представлен в ряде западноевропейских стран (Италия, Германия, Франция), не сложился в России в силу прежде всего социальных причин, так как аграрно-языческое празднество, откуда ведет свое происхождение карнавал, очень рано истощило свои силы

вборьбе с таким сильным противником, как русская православная церковь и русское централизованное государство 9. Отдельные попытки создать в России карнавальное празднество по типу европей-

9 В дополнение следует заметить, что христианство на Руси было воспринято из строгой и высокой Византии, а не из обмирщвленного уже к тому времени его западного варианта. «Унаследованный Россией от Византии более строгий чин богослужения и более активная борьба православных церковников с язычеством не давали возможности проникнуть в богослужение мирским и комическим элементам»,– пишет Чечётин А. И. в своей книге «Основы драматургии театрализованных представлений: История и теория.» – М.: Просвещение, 1981.- 192 с. С. 46.

51

ского, предпринятые, в частности, Петром I и Екатериной II, не могли иметь успеха по двум причинам. Во первых, эти усилия предпринимались «сверху», что противоречило духу и принципам карнавала как антитезы официальному строю жизни. Во вторых, эти усилия по насаждению карнавала проводились в тот период, когда аграрный праздник уже в значительной степени был ассимилирован православной религией, в силу чего карнавал не мог собрать вокруг себя карнавально-праздничных традиций и объединить их» [76, с. 39–40].

Говоря о празднике в свете религиозной гипотезы его происхождения, в том числе и о средневековых карнавалах, следует не забывать основную, извечную его устремленность к Свету, Счастью, Любви, в каких бы формах эта устремленность (пусть даже на первый взгляд грубых и уродливых 10) не проявлялась.

Один из самых авторитетных историков ХХ века по Средневековью Жак Ле Гофф, исследуя психологию средневекового человека, заглядывая в глубины его сердца, пишет: «Любовь к Свету, авторитет телесного были глубоко свойственны средневековому мироощущению. Можно, однако, задаться вопросом, что больше прельщало людей Средневековья: очарование видимости, воспринимаемое чувствами, или скрывающиеся за внешностью абстрактные понятия – светлая энергия и сила». И отвечает: «За цветовой фантасмагорией стоял страх перед мраком, жажда света, который есть спасение» [71, с. 407].

Жизнь средневекового человека (как и всех людей до Средневековья) была глубоко религиозной жизнью, гораздо больше религиозной, чем социализированной. «Дьявол и Добрый Бог – вот пара, которая доминировала в жизни средневекового христианства и борьба которой объясняла в глазах человека Средних веков каждую событийную деталь» [71, с. 194].

И, конечно, трудно представить себе средневекового человека безрелигиозным, атеистом, озабоченным социальными проблемами более

10 Праздничная свобода,– пишет А. Мазаев о праздничной свободе карнавала,– выступала чаще всего в своей превратной форме как «свобода от», характеризовавшаяся всплеском эксцесса, и напоминала то, что можно назвать социальным параксизмом, предполагающим публичную демонстрацию грубых, инстинктивнобиологических и неупорядочных элементов человеческой жизни» С. 118. Праздник как социально-художественное явление. Опыт историко-теоретического исследования.- М.: Наука,1978 г.

52

проблем вечного спасения, хотя еретиков и других маргиналов в сфере духовной и материальной было предостаточно. Средневековый человек подвергалсянасилиюнетолькоразногородамошенников толкователей, но и обычных грабителей. «Чувство неуверенности – вот что влияло на умы и души людей Средневековья и определяло их поведение. Неуверенность в материальной обеспеченности и неуверенность духовная. Церковь видела спасение от этой неуверенности, как было показано, лишь в одном: в солидарности членов каждой общественной группы, в предотвращении разрыва связей внутри этих групп вследствие возвышения или падения того или иного из них» [71, с. 393].

Народ критиковал аббатов, но не саму Церковь, не религию, не Бога. Хотя исключительные случаи и бывали, и отступничество от Бога (апостасия), как замечают некоторые исследователи, начинается на Западе уже с XY века 11, но в массе своей это отступничество как тотальное явление начнется позже. Не забудем также, что народ это не только низы, но и верхи, не только простецы, но и мудрецы, не только фольклор, но и многовековая литературная традиция. «Различая «ученую» и «фольклорную» традиции в средневековой культуре, – пишет А. Я. Гуревич в послесловии к книге Жака Ле Гоффа «Цивилизация средневекового Запада», – не нужно упускать из виду, что они не только противостояли одна другой, но и были атрибутами (в разных «пропорциях» и сочетаниях) одного и того же сознания».

Таким образом, католическая Церковь насколько понимала и могла объединяла людей в их движении к Свету, сохраняла жизнь различных социальных групп, сводила их в единое общественное русло.

В конце XYIII века сделать это она уже не смогла. Начались дру- гие праздники – революционные 12.

11Усиление «материалистической и атеистической идеологии, зарождение которой в XV веке знаменовало начало так называемой апостасии – процесса отпадения человека от Бога, охлаждения религиозного чувства вследствие снова возникшего у потомков Адама и Евы желания «самим стать как боги», поставить в центр картины мира себя. Чтобы это выглядело убедительно, было необходимо принизить Бога, свести Его роль в бытии к минимуму, а еще лучше к нулю». (В. Тростников. Православная цивилизация. Исторические корни и отличительные черты. Издательский Дом Никиты Михалкова «Сибирский цирюльник». – М.: 2004.- С. 42–43.)

12«К революционному типу праздника прежде всего относятся цеховые празд-

нества в Нидерландах XYI в., за которыми в истории закрепилось название так называемых «риторических камер». Эти «камеры» или «кружки», интересны именно как

53

В результате прямого включения праздника в классовую борьбу сложился особый тип массового празднества, а именно революционный. Своим возникновением он обязан молодой буржуазии, выступившей против феодальной и церковной власти. Тогда-то впервые в своей истории праздник был использован в качестве инструмента завоевания политической свободы» [76, с. 127]. Зародились эти праздники в ХYI веке, разразились масштабными празднествами Французской революции в XYIII веке, заполыхали по всему миру после Октября 1917 года в ХХ веке. Включенные в борьбу за социальную справедливость отдельных классов, они незаметно отклонились от воспевания общей для всех Справедливости. Праздник стал орудием достижения власти, богатства, благоденствия. Но как потом оказалось, – также не для всех. Праздник резко сменил свой вертикальный небесный вектор на земной, горизонтальный. Если Франция еще сохраняла в празднествах своих Бога, хотя и заменила Его на «Верховное Существо», то Октябрь в России пошел дальше: он упразднил и Бога, и «Верховное Существо» французов, отменил Небо, Дух, душу. ХХ век расщепил атом и на основе высвобожденной энергии создал атомную бомбу, расщепил праздник, высвободил из него Бога и произвел в сердцах и умах людей взрыв страшнее атомного.

«Отпадение общества от Церкви и ценности христианской культуры, утрата веры и порождённых ею традиционных верований, привело, таким образом, к возникновению множественных пустот в современном сознании, которые и стали заполняться искусственно создаваемыми моделями и теоретическими конструкциями – псевдоидеями, которые претендуют на статус Истины с её исчерпывающим объяснением мироздания» [90, с. 106].

Небо в душах людей было уничтожено, Земля стала последней

ареной борьбы классов гладиаторов.

пример (причем самый ранний) праздника, вовлеченного ходом истории в классовую борьбу, развязанную буржуазным классом за свои права. Они во многом содействовали развитию духа солидарности и классового сознания, который проявился в форме политической войны в годы первой буржуазной революции, вспыхнувшей в Нидерландах в 1566 г. «Риторические камеры» подготовили живое участие широких слоев населения в разрешении моральных, богословских и политических вопросов, сыграв весьма определенную роль в деле осознания молодой буржуазией своих классовых интересов и противопоставления их старым общественным порядкам и отношениям». (С. 127. МазаевА..И. Праздник как социально-художественное явление. Опыт историко-теоретического исследования. М.: Наука,1978).

54

На авансцену истории вышла масса. Массовые праздники стали знамением времени. «Толпа, возникшая на авансцене общества, внезапно стала зримой. Прежде она, возникая, оставалась незаметной, теснилась где-то в глубине сцены; теперь она вышла к рампе – и сегодня это главный персонаж. Солистов больше нет – один хор» [94, с. 17].

Первые революционные праздники Франции и России хотя и были новы и неожиданны по своему содержанию, но часто выливались в старые формы (а где было их иначе взять, не имея своих традиций): они напоминали мистериальные шествия, крестные ходы, с тою разницей, что вместо хоругвей и икон неслись знамена и портреты новоявленных богов вождей. «Уже весной 1918 года по стране прокатился стихийный всплеск «театральной инициативы» масс. В Петрограде, Москве, Ярославле, других крупных городах на местах недавних демонстраций и уличных боёв устраиваются многолюдные действа. Они были призваны подчеркнуть эпохальное значение Октября, показать глубину разрыва с прошлым, наглядно воплотить в зримых образах народные чаяния и надежды, связанные с социализмом. Весь период военного коммунизма, несмотря на скудные материальные возможности, изобилует агитационными представлениями под открытым небом, вроде «Мистерии освобождённого труда» у здания Биржи на Неве или инсценировки «Взятие Зимнего». В них участвуют тысячи красноармейцев, молодых рабочих, учащихся, профессиональных и самодеятельных артистов» [49, с. 51]. Энергия освобожденных социальных слоев, эйфория широких народных масс, экстатическое ликование по поводу гибели старого мира требовали широкого постановочного размаха – массовые праздники стали знамением времени. «На Западе двадцатые – тридцатые годы тоже стали временем бурного развития массовых зрелищ и праздников. И многие культурные явления тогдашних Европы и Америки оказываются созвучны поискам и установкам советских режиссёров, художников и идеологов. В Англии шекспировские пьесы ставятся на открытом воздухе, собирая до 100 тысяч зрителей; в США приобретают небывалую популярность голливудские шоу и педженты (pagents) – драматизированные шествия на повозках; в Германии разыгрываются, казалось бы, давно позабытые религиозные и исторические мистерии, растут уличные народные театры; в Швейцарии

55

и Италии получают новую жизнь традиционные карнавалы, в Испании – коррида и т. д. В промежуток между двумя мировыми войнами карнавальный дух буквально витал над Европой и Америкой» [49, с. 53]. Массовые эмоции требовали массовых форм. Одной из таких форм была инсценировка. «Инсценировка – это своеобразная театрально-праздничная форма, полуигра, полуспектакль, получившая в годы революции огромное распространение. Ее тематика – революционная борьба, взятая в самом общем и основном: «восставшие парижане против версальцев», «рабочие против самодержавия», «революционный пролетариат против керенщины», «Красная Армия против белых» и т. п.» [76, с. 312]. Но уже к 20 году в России инсценировка исчерпала себя. «Все инсценировки (исключая самые ранние,вкоторыхнапервомпланестояликультурно-просветительные задачи) демонстрировали прежде всего то, против чего революция направлена, что она призвана разрушить. Но они бессильны были показать, за что революция в конечном итоге боролась и что должна была созидать. Революция раскрывалась здесь скорее как конец старого, нежели как начало нового мира. Инсценировку больше интересует сам революционный сдвиг в истории, чем последствия этого сдвига в их положительном значении» [76, с. 330]. Инсценировка «идеологически и психологически доделывала то, что физически совершила сама революция – разрушение старого мира» [76, с. 331]. Инсценировка призывала «славить революционную бурю ради самой бури» [76, с. 331]. Но буря сама по себе не созидательна. Очистительный её пафос должен поддерживаться творчеством масс, которые воспевали только разрушение. «Поражает, какую большую роль в праздниках предвоенных лет играло насилие: сцены расправ над «империалистами», «социал-предателями», «вредителями», «кулаками». Возможно, все эти действия, носившие игровой характер, воспринимались празднующими не как насилие, но скорее как демонстрация силы, шутка, карнавальное убийство. Однако такой юмор не столь невинен. Можно вспомнить, что в 1929 году во время «процесса Промпартии» рабочие шли по Москве с плакатами, на которых красовалось одно-единственное слово: «Смерть!». То же самое повторилось во время процессов 1937–1938 годов. Было ли это выражением присущей тоталитаризму агрессивности, или сокровенный

56

смысл демонстрации заключался в том, чтобы канализировать, убаюкивать свой собственный страх?» [49, с. 56]. Разрушение старого мира до основания – пафос всех революций, а возведение нового – их основная проблема*12. Нужду в созидательном положительном идеале, в необходимости яркой выразительной декларации его, в уверенности скорого его достижения, испытывает всякая революция по своему свершению, иначе она гибнет, не поддерживаемая массами. Но и обретя идеал (позаимствовав его) она все-таки гибнет вскоре, пожирая своих творцов и народ, поддержавший ее. Заимствуя, переделывая, оскверняя традиционные праздники, революция не боится ни Бога, ни людей. Театрализуются похороны Рождества, Комсомольская Пасха. «Так, во время одного из рождественских праздников рабочие завода «Пролетарка» в Твери выбросили 1200 икон

исожгли их в присутствии 3000 зрителей. Этому символическому акту предшествовала демонстрация детей рабочих. На Енакиевском руднике было сожжено 870 икон. От «обычного» карнавального кощунства это действие отличалось лишь одним – оно было «слишком сильным». Сжечь иконы и похоронить Рождество можно лишь единожды. Когда осмеяние побеждает окончательно, – оно лишается смысла: исчезает внутреннее напряжение, и весь ритуал неизбежно вырождается в набор механических, никак не переживаемых действий. Свой стихийный дух праздники стали утрачивать довольно быстро» [49, с. 52]. С первых же дней революционной бури Патриарх Тихон останавливает обезумевший народ: «Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это поистине дело сатанинское, за которое подлежите вы огню геенскому в жизни будущей – загробной и страшному проклятию потомства в жизни настоящей – земной. Властью, данной Нам от Бога, запрещаем вам приступать к Тайнам Христовым, анафематствуем вас, если только носите ещё имена христианские

ихотя по рождению своему принадлежите к Церкви Православной» [127, с. 83]. Но это – глас вопиющего в пустыне. В пустыне человеческого безумия. «Губкомом РКСМ ведётся под руководством Агитпропа подготовка к «Комсомольской пасхе». Согласно директивы центра кампании этой преподан пропагандистский характер. Уличные демонстрации запрещены. Вся кампания должна проводиться

57

в стенах рабочих дворцов и клубов. Работа к подготовке Комсомольской Пасхи ведётся по всей губернии, в уездах избы-читальни снабжаются соответствующей литературой» [97]. «В уездах проводилась антирелигиозная пропаганда. Проведена везде «Комсомольская Пасха», создан ряд кружков «Безбожников», где читаются лекции по религиозным вопросам мироздания, науки и религии. В дни Пасхи и перед Пасхой устраивались везде вечера, ставились спектакли, концерты, доклады. Кампания везде прошла успешно. Всюду принимали участие крестьяне и рабочие» [98]. Радостные революционные начинания заканчиваются трагическими последствиями. Через гипертрофированные формы культуры легче управлять массовым сознанием. Потому в советском государстве театрализованные массовые действа получили такой фантастический размах. Коллективное сознание породило монументального идеологического монстра, который пожрал основную массу своих родителей. «Общеизвестно, что для культурного процесса наиболее благоприятным является эволюционный путь. Это связано даже с сущностью термина, самого понятия «культура», которое понимается и как «возделывание поколениями вековой земли. И если культуру прошлого не признавать, то тогда всё надо начинать сначала, то есть создавать свою новую культуру. В октябре 1917 года был взят курс, в том числе, и на культурную революцию» [67, с. 283]. Это печальные выводы из революционных веков Нового времени. Мир должен очнуться, чтобы не исчезнуть в хаосе революционных потрясений и их последствий, должен вернуться к религиозным истокам своим, должен строить жизнь на Земле по законам Неба. «Культура свидетельствует о духовном состоянии человеческого сознания и породившего её общества. Анализируя основные тенденции новой культуры, сознательно или неосознанно предавшей себя в распоряжение духам века сего, православное сознание принимает её именно как свидетельство трагического разрыва современного человека с Творцом и Спасителем мира. Трезвое понимание эпохи, в которую мы живём, может предостеречь от некоторых тонких и завуалированных соблазнов, которыми переполнена современная жизнь, и хотя бы отчасти отразить её агрессивное посягательство на душу каждого человека. В этой ситуации становится особенно актуальным православное культурное делание,

58

возрождающее правосланую культуру, цель которой – преображение человеческой души и мира» [90, с. 268–269]. Мир должен осознать превосходство Божественного над человеческим, Духовного над телесным, Праздничного над бытовым. Мир должен устремлять все помыслы свои на достижение общего для всех Праздника. Вектор Небесного в Празднике должен быть восстановлен. Мир должен вернуться Домой. Человек должен осознать смысл своего праздничного существования, смысл жизни. Иначе – недостойная жизнь

ивечная Смерть. Правда, нерелигиозное сознание не пугается такой перспективы, оно спешит в этой временной жизни сотворить себе праздник на скорую руку. Но мы видим, что эти скороспелые праздники рассыпаются во времени как прах, а сияние вечного Праздника

исквозь темноту безрелигиозных эпох зовет человека к достойной его Вечной Жизни. «Когда Бог создал Мир – Он сделал Себе Праздник, – пишет режиссер Владислав Панфилов в журнале «Праздник» – А поскольку Мир был создан для всех, значит, и Праздник был создан для всех» [101, с. 14]. Мы согласны с представлением автора о Празднике для всех, хотя он для красного словца и преувели-

чил причину возникновения Праздника, ибо Бог не нуждается

вПразднике для Себя, так как Сам есть Праздник, Совершенство и Чистое Благо. Но то, что Он создал мир как Праздник («И увидел Бог, что это хорошо». /Быт. 1:10/, «И вот, хорошо весьма» /Быт. 1:31/ – это несомненно. И то, что Он призвал нас в этот Праздник. Призвал разделить с Собой Блаженство Божественной Жизни. Ничего выше этого не может быть. С этой радостью мы живем, обмениваемся друг с другом, увеличивая ее, приветствуем друг друга. «Праздник – это энергообмен, обмен радостной энергией. Мы както забываем, что «радость» и «радуга» – однокоренные слова. «И сказал Бог: вот знамение завета, который Я поставлю между Мною и между вами и между всякою душою живою, которая с вами,

вроды навсегда: Я полагаю радугу Мою в облаке, чтобы она была знамением завета между Мною и между землею». /Быт. Гл. 9/.

Мне кажется, что Бог даровал людям праздник как радость, напоминание о рае. И входить в праздник надо, как в рай, не отягощенным бытом, будничными заботами, тоской, с чистой душой и добрыми помыслами» [100, с. 23]. Мы разделяем радость с автором этих слов

59

иподчеркиваем, что именно такое праздничное мировоззрение и должен иметь режиссер-постановщик праздников, о чем мы и говорили во Введении к этому пособию. Подобное мировоззрение не повредит

илюбому человеку на Земле.

Без праздника невозможно представить себе жизни ни человека, ни общества.

Без праздника не может существовать ни одна из этих «систем» ни раздельно, ни вместе.

Без праздника, его радостного, ликующего восприятия Абсолютных ценностей и постоянного стремления к ним невозможна сама Жизнь.

Вот еще несколько цитат, подтверждающих эти мысли, утверждающих ценность праздника на Земле.

«Праздники – наиболее древний и постоянно воспроизводимый элемент культуры, который в отдельные периоды истории способен переживать упадок, но не может исчезнуть совсем. С его утратой общество лишилось бы, по-видимому, одного из существенных компонентов своей человечности, во первых, и необходимого для своего нормального бытия источника, во вторых». [76, с. 9].

«Всеобщность праздников позволяет считать их начиная с эпохи каменного века постоянным элементом человеческой культуры, позволяет рассматривать соблюдение праздников как одну из основных форм коллективного поведения людей» [46, с. 58].

«Праздник, будучи «первичной формой культуры», продолжает существовать в условиях, когда уже появились и полностью оформились более развитые типы и виды эстетической культуры, в частности искусство» [76, с. 80].

Если говорить по большому счету, что мы и пытаемся делать, праздник – реально существующая в этом мире идеальная модель мира другого. Еще раз подчеркнем: не просто предлагаемых обстоятельств какого-либо конкретного празднуемого события, но модель, образ Высшего мира, просвечивающего через каждый конкретный праздник, пронизывающий, восхищающий души к своему Идеальному Бытию. «Праздник – особого типа модель реальной действительности, которая воспроизводит наиболее естественные и экзистенциальные ее моменты, переводя их на язык своих игровых правил – ритуалов и символов» [76, с. 167]. Более того, праздник не только

60