Свержение самодержавия (27 февраля-3 марта)

27 февраля стал переломным днем в революционных событиях ранней весны 1917 г. Решимость и последовательность выступлений рабочих, их твердость перед угрозой расстрелов и репрессий не могли не поколебать уверенности солдат Петроградского гарнизона в правильности отдаваемых им приказов и не вызвать сочувствия к требованиям народа. Расквартированные в столице полки, в основном гвардейские, всегда находились на особом счету. Это были элитные части русской армии. За годы войны положение в столичном гарни­зоне резко изменилось. С одной стороны, в запасных батальо­нах появилось много о эвакуированных» солдат, тех, кто уже побывал на фронте, получил ранения или был выведен с пере­довой в краткосрочный отпуск. Настроение этих бывалых сол­дат, уставших от войны, во многом определяло общую атмос­феру отчуждения и даже недовольства начальством, царившую в казармах. С другой стороны, в этих же полках были созданы так называемые «учебные команды» - подразделения, где го­товили унтер-офицеров и младших командиров, наиболее по­страдавший в ходе боев корпус военнослужащих. Как прави­ло, «учебные команды» отличались дисциплинированностью и исполнительностью. Однако среди них было немало вновь призванных солдат, отнюдь не горевших желанием немедлен­но оказаться на фронте, что, как видно, сближало их с «эваку­ированными». Не случайно зачинщиками солдатского бунта, разразившегося утром 27 февраля, стала «учебная команда» запасного батальона гвардейского Волынского полка.

Убив офицера и захватив оружие, волынцы вышли на ули­цу, привлекая на свою сторону солдат других полков, располо­женных рядом, - Литовского и Преображенского. Стихия бун­та завораживала своим порывом к свободе, заставляя забыть о верности воинскому долгу и присяге. Число восставших сол­дат к утру 27 февраля составило 25 тыс. чел. и к ним присоеди­нялись все новые части, к вечеру на их сторону перешло уже около 70 тыс. чел. - более половины Петроградского гарнизо­на. Солдатские массы заполнили улицы города. Восставшие громили полицейские участки. Повсюду шла погоня за стражами порядка и офицерами. Их вылавливали, обезоружива­ли, нередко расстреливая на месте; грабили магазины, скла­ды, арсеналы с оружием; штурмом был взят Дом предваритель­ного заключения и здание окружного суда. Из тюрем были выпущены заключенные, среди которых оказались единицы революционеров, арестованных в последние дни, но немало уго­ловников.

Власть оказалась совершенно неспособной остановить про­исходящее. Приказы Хабалова не выполнялись, верных ему войск оставалось все меньше. Рассчитывать можно было толь­ко на батальон Измайловского полка и сводный отряд полков­ника Кутепова, случайно оказавшегося в эти дни в столице. Воля режима была парализована.

Между тем, прорвавшись через оцепление Московского пол­ка по Литейному мосту, толпы восставших солдат вышли к Финляндскому вокзалу и соединились с рабочими Выборгской стороны, встретивших их красными знаменами и лозунгами «Долой самодержавие!», «Да здравствует демократическая республика!».

Политический характер происходящего не вызывал сомне­ний. Царская символика и атрибутика уничтожались. Двугла­вые орлы сбивали с фронтонов зданий. Вопрос о замене пре­жней власти был уже предопределен размахом и силой выступлений.

К середине дня 27 февраля объединенные полки солдат и рабочих пришли к Таврическому дворцу, где уже с утра собра­лись депутаты Государственной Думы, представители полити­ческих партий. Здесь же были делегаты от воинских частей, заводов и фабрик, активисты революционного подполья. По предложению социалистов был сформирован Временный испол­ком Совета рабочих депутатов. В его состав вошли известные социал-демократы и эсеры: Н. Чхеидзе, А. Керенский, М. Ско­белев, Н. Суханов, Н. Капелинский, Э. Соколовский, П. Краси­ков (Павлович), П. Александрович, К. Гвоздев, Н. Соколов, К. Гриневич, Г. Панков, П. Залуцкий и А. Шляпников. Из 15 членов исполкома лишь двое последних принадлежали к край­не левому крылу революционеров и были большевиками. Прав­да, и остальные недостатком радикализма не страдали. Собрав­шись вечером на первое заседание, члены исполкома Совета тут же решили вопрос об обороне и продовольственном снаб­жении. А тем временем в другой части Таврического дворца шло неофициальное заседание депутатов распущенной нака­нуне царем Думы. Известие о царском указе от 26 февраля о прекращении (вплоть до апреля) работы Думы дошло до мно­гих депутатов только в зале заседания и часть из них (Некра­сов, Ефремов, Керенский) призывали не подчиняться ему, а продолжать свою сессию. Всеобщее ликование царило в залах, кабинетах и коридорах дворца, наполнившихся к концу дня толпами восторженных людей с винтовками и красными бан­тами на одежде. Наконец, депутаты достигли компромисса, удовлетворившего всех, за исключением крайне правых. Было признано необходимым создать особый орган, который был на­зван «Временным комитетом членов Государственной Думы для водворения порядка в столице и для сношения с лицами и уч­реждениями». Комитет возглавил председатель Думы М. Родзянко, а в его состав вошли лидеры Прогрессивного блока:

П. Милюков, Н. Некрасов, А. Коновалов, С. Шидловский, В. Шульгин, И. Дмитрюков, М. Караулов, В. Львов, В. Ржевс­кий, а в качестве представителей революционной демократии -меньшевик Н. Чхеидзе и трудовик А. Керенский, попеременно заседавший то в Совете, то в комитете, и произносивший где только возможно патетические речи, приветствующие револю­цию, народ и свободу.

Временный комитет Государственной Думы старался пере­хватить власть и взять инициативу по управлению городом и государством в свои руки. Прежде всего был установлен конт­роль над телеграфом и железнодорожным транспортом. Депу­тат Думы А. Бубликов, назначенный комиссаром на транспор­те, передал во все уголки страны телеграммы о начавшейся революции, о падении старого режима и о необходимости стро­гого выполнения распоряжений новой власти.

Правительство князя Голицына, собравшись на экстренное заседание, признало свою недееспособность, решило объявить об отставке Протопопова, сославшись на его болезнь, и обрати­лось с ходатайством о назначении над оставшимися верными войсками «популярного военачальника» и о составе ответствен­ного министерства. Царь сместил Хабалова, заменив его геро­ем Галицийской битвы генералом Н. Ивановым. Он наделил его широкими полномочиями для водворения порядка и пере­дал в его распоряжение снятые с фронта войска. Вместе с тем Николай II признал, что «перемены в личном составе мини­стерства при данных обстоятельствах недопустимы». Плохая информированность царя подавала ему надежду, что он может лично справиться с «данными обстоятельствами». Однако вре­мя было упущено. Как отмечал в своих мемуарах Милюков, «в этот момент в столице России не было ни царя, ни Думы, ни Совета министров. Беспорядки приняли обличье форменной революции».

Сведения о стремительно меняющейся обстановке в Петрог­раде вовремя не доходили в Ставку. Видимо, этим объясняет­ся запись 27 февраля, в день восстания столичного гарнизона, в дневнике Николая II «Отвратительное чувство быть далеко и получать отрывочные неспокойные известия». Рано утром 28 февраля из Могилева отошли 2 литерных поезда («А» и «Б») — для царя и свиты. Впоследствии некоторые современники оце­нят отъезд Николая II из Могилева как роковую ошибку, из-за которой была утрачена связь между государем. Ставкой, Цар­ским Селом и Петроградом. Его противники и недруги восполь­зовались этим обстоятельством. Однако оставаться далее в не­ведении было невыносимым для царя. К тому же он опасался за судьбу близких, которые могли подвергнуться нападению со стороны мятежных войск. Беспокойство отца за жизнь се­мьи, отягощенное заболеванием корью великих княжон, усу­гублялось сознанием серьезнейшей ответственности за будущее государства.

В течение суток литерные поезда двигались по своему мар­шруту беспрепятственно, но ранним утром 1 марта 1917 г. у Малой Вишеры были получены сведения, что дальше двигать­ся небезопасно: восставшие солдаты якобы уже заняли стан­ции Любань и Тосно (на самом деле это было не так). До Пет­рограда оставалось каких-нибудь 150 верст, но связи со Ставкой или с Царским Селом не было. Царь принял решение ехать в Псков, в штаб Северного фронта, откуда по телеграфу можно было прояснить ситуацию. Кружным путем через Бологое-Старую Руссу-Дно поезда проследовали в Псков, куда они при­были вечером 1 марта 1917 г.

За это время а Ставке, да и по всей стране в целом, произош­ли существенные изменения.

28 февраля для всех в столице было уже ясно, что происхо­дит революция. Восставшие солдаты полностью овладели го­родом, в их руках находилась Петропавловская крепость. Ад­миралтейство. Зимний дворец и другие важные объекты города. Царское правительство ушло в отставку, ряд министров был арестован. Скрывавшийся ранее Протопопов добровольно явился в Таврический дворец и сдался первому встречному солдату со словами: «Я - Протопопов». Власть в Петрограде осуществляли Временный комитет Государственной Думы и исполком Совета, единства между ними с самого начала не было. Временный комитет считал, что созданием ответствен­ного министерства в этой ситуации не обойтись, что от царя надо потребовать гораздо больших уступок, а именно - добиваться его отречения в пользу цесаревича Алексея при регентстве велико­го князя Михаила Александровича.

Настроение революционных солдат и рабочих стало, пожа­луй, главным фактором радикализации обстановки. Их лозун­ги и действия были гораздо более решительными, чем у уме­ренных оппозиционеров, оказавшихся на гребне поднявшейся волны, способной смести все на своем пути.

28 февраля и 1 марта Родзянко постоянно находился на свя­зи со Ставкой, главнокомандующими фронтами и флотами, информируя их о происходящем. М. Алексеев, ставший глав­ной фигурой в Ставке после отъезда Николая II, все больше склонялся к мысли о поддержке Временного комитета Госу­дарственной Думы и его линии.

Поздно вечером 1 марта 1917 г., когда царь уже находился в Пскове, Алексеев телеграфировал ему о том, что необходимо «призвать ответственное перед представителями народа мини­стерство» . Алексеева в этом вопросе горячо поддерживал глав­ком армией Северного фронта Н. Рузский, ссылаясь на мнение других главкомов фронтов. В конце концов царь уступил дав­лению со стороны военных и направил в Царское Село генера­лу Н. Иванову телеграмму «Прошу до моего приезда и доклада мне никаких мер не предпринимать». Тем самым он отказы­вался от силовых методов восстановления порядка и соглашал­ся с условиями думского комитета.

Между тем в Петрограде, в ночь с 1 на(2)марта, вопрос о вла­сти в стране получил неожиданное разрешение. В ходе перего­воров между Временным комитетом Государственной Думы и исполкомом Петросовета была достигнута договоренность об образовании Временного правительства во главе с прибывшим накануне из Москвы князем Г. Львовым - председателем Земского союза.

Георгий Евгеньевич Львов (1861—1925) был далеко не случайным чело­веком на российской политической арене. Видный деятель земского дви­жения, он еще в начале века примкнул к либеральной оппозиции. Во время русско-японской войны он был руководителем общеземской организации по оказанию помощи раненым и больным воинам. Во время первой миро­вой войны он возглавлял Всероссийский земский союз, а с 1915 г. - объе­диненный Союз земств и городов (Земгор). На этой должности он многи­ми рассматривался как один из официальных лидеров общественных группировок, противостоящих царизму. Был членом ряда масонских лож и имел поддержку различных политических сил от правых и умеренных до левых. Во всех составленных оппозицией за время войны списках он фигу­рировал либо в качестве премьера, либо министра внутренних дел. Хотя, по воспоминаниям П. Милюкова, именно он тратил «24 часа (а тогда ведь по­чва под ногами горела), чтобы отстоять кн. Львова против кандидатуры М. Родзянко». Однако, встав во главе правительства в роковое для России время, он не только не смог остановить распада страны, но подчас своими действиями немало способствовал тому. Умер он в эмиграции в крайней бедности.

В часы формирования Временного правительства между ге­нералом Рузским и Родзянко состоялся разговор по прямому проводу с одновременной передачей его сути в Ставку для Алек­сеева. Рузский сообщал в Петроград, что царь пошел на уступ­ки и согласился с созданием «ответственного министерства» и отменой экспедиций генерала Иванова. Но вместо слов одоб­рения со стороны Родзянко было передано, что «династичес­кий вопрос поставлен ребром», т.е. от царя требовали отрече­ния. Наступал решающий момент. Алексеев, контролируя положение в Ставке и на фронте, посчитал, что настало его вре­мя действовать, что именно он должен добиваться отстранения Николая II от престола. По своей инициативе Алексеев связал­ся с главкомами всех фронтов и флотов, чтобы заручившись их поддержкой, ему было сподручнее оказывать прямое дав­ление на государя. Все из оповещенных Алексеевым военачаль­ников, за исключением командующего Черноморским флотом вице-адмирала А. Колчака, оставившего циркуляр Алексеева без ответа, согласились на отречение Николая II в пользу цеса­ревича. Дядя царя главком Кавказского фронта великий князь Николай Николаевич телеграфировал: «Осенив себя крестным знамением, передайте ему Ваше наследие». Позиция армейс­кой верхушки не могла не оказывать должного воздействия на государя. По воспоминаниям генерала Савича, присутствовав­шего при получении телеграмм от главкомов, Николай II мол­ча ознакомившись с ними, выслушав мнения собравшихся генералов Рузского, Савича, Данилова, сказал: «Я решился. Я отказываюсь от престола», и перекрестился. Спешно были со­ставлены телеграммы Родзянко и Алексееву о решении царя. Но передача их по телеграфу несколько задержалась ввиду при­езда в Псков двух думских эмиссаров И. Гучкова и В. Шульги­на, посланных к царю за отречением.

На встрече с эмиссарами, поздно вечером 2 марта 1917 г., Николай II завил, однако, что он пересмотрел свое решение и, еще раз обдумав свое положение, пришел к заключению: вви­ду болезненности сына «мне следует отречься одновременно и за себя, и за него, так как разлучиться с ним я не могу». Слова государя вызвали некоторое замешательство у присутствующих. Согласно закону о престолонаследии, принятому еще при Пав­ле I, царствующий император мог отречься только за себя, даже если наследник престола несовершеннолетний. Впослед­ствии решение Николая II, нелегитимное с правовой точки зрения, трактовалось некоторыми современниками и истори­ками как своеобразный маневр, предпринятый им для продол­жения своего царствования. Концом этой драматической раз­вязки стало добровольное согласие государя покинуть престол и передать его своему брату Михаилу Александровичу. В зара­нее подготовленный в Ставке Манифест об отречении, Нико­лай II внес соответствующие изменения и 2 марта 1917 г. в 23 час. 40 мин. документ был подписан.

Затем, по просьбе Гучкова, царь подписал указы о назначе­нии главой правительства князя Г. Львова, верховным глав­нокомандующим армией великого князя Николая Николаеви­ча, командующим Петроградским военным округом генерала Л. Корнилова. В 1 час ночи 3 марта бывший царь уехал из Пско­ва в Могилев, записал в своем дневнике: «Кругом измена, и трусость, и обман ».

Остановившись, как обычно, в доме могилевского губерна­тора, но уже как частное лицо, Николай Романов прервал офи­циальные отношения со всеми. В этот же день, узнав об отре­чении Михаила Александровича от престола, он оставил в своем дневнике такую запись: «Бог знает, кто надоумил его под­писать такую гадость!»

Младший брат царя великий князь Михаил Александрович (1878-1918), горячо любимый сын императора Александра III. по характеру очень мало походил на своих отца и брата. Сочетавшись в 1912 г. морганатическим браком с Н Вульферент, до этого дважды разведенной, Михаил Александ­рович попал в немилость и был прощен только за свои боевые заслуги- во время войны сначала командовал «дикой дивизией», а затем занимал дол­жность генерал-инспектора кавалерии По отзывам знавших его людей, Михаил тяготился государственными делами, приняв раз и навсегда реше­ние не вступать на престол ни при каких обстоятельствах.

Утром 3 марта на квартиру княгини Путятиной на Милли­онной улице в Петрограде, где тайно с 28 февраля жил вели­кий князь Михаил Александрович, явилась представительная делегация новой власти с весьма характерным составом участ­ников: новый премьер Львов, Родзянко, Керенский, Некрасов, Терещенко, Ефремов, к которым вскоре присоединились толь­ко что вернувшиеся из Пскова Гучков и Шульгин. Большин­ство гостей, включая Родзянко и Львова, уговаривали велико­го князя не вступать на престол вплоть до определения будущей формы правления в России Учредительным собранием. Особую активность проявлял в этом плане А. Керенский, ссылающий­ся на широко распространившиеся антимонархические настро­ения среди народных масс. После некоторых колебаний Миха­ил Александрович внял уговорам и подписал Манифест об отказе от престола до решения Учредительного собрания. Как вспоми­нал Милюков (он и Гучков были противниками отречения Михаила), особенно радовался этому Керенский, который «был в восторге. Экзальтированным голосом он провозгласил: «Ваше Высочество, - Вы благородный человек! Теперь везде буду го­ворить это!».

События 3 марта фактически означали упразднение монар­хии в России, поскольку никто из царствующей династии не мог претендовать на трон в обход Михаила, передавшего всю полноту власти Временному правительству.