книги / Очерки истории теории архитектуры нового и новейшего времени.-1

совершая в целом деконструкцию классической теории композиции, в то же время вновь и вновь переживает ее, вскрывая генезис ее исторических куль­ турных смыслов и значений, придавая ей новые, современные смыслы.

В русском языке начиная с XVIII века в семантике понятия «композиция» отсутствуют всякие следы противодействия частей, составляющих целое. Но, в отличие от европейских языков, в русском «композиция» соотносится исключительно с искусством — «музыкой и др. художествами» (Даль), что значительно повышает ценностный ранг понятия и окончательно разрывает его связи с обыденной лексикой. К середине XX века «композиция» стано­ вится термином теории искусства, указывающим на правила построения художественного произведения. Понятие поднимается в ценностной иерар­ хии так высоко, что теряет всякую связь с действием: в русском языке нет глагола, обозначающего процесс создания композиции.

Термин «композиция» в русском языке фиксирует новое явление культу­ ры, новую — художественную — действительность, принципиально проти­ вопоставленную действительности обыденной. Маркированная иностран­ ным словом художественная деятельность была этим переведена из ранга ремесла в ранг интеллектуального творчества и подвергнута обособлению, остранению в культуре.

Классическое аналитическое искусствознание конца XIX — начала XX ве­ ка открыло новую эпоху в изучении тайн архитектурного творчества, ком­ позиции, формы, стиля, выделив первичные для архитектуры категории формы — пространство и пластику (А. Бринкман, А. Шмарзов), а также об­ щие для всех пространственных искусств закономерности развития формы (пять пар категорий Г. Вёльфлина: линейность-живописность, плоскост­ ность-глубинность, замкнутость-открытость, множество и единство, ясность и неясность), формальное искусствознание дало основу новому движению теоретической мысли, питающей профессиональное архитектурное сознание в течение всего XX века. Непрерывность теоретической культуры в сфере архитектуры от Вёльфлина через его непосредственного ученика 3 . Гидиона до ученика последнего — Кр. Норберг-Шульца пронизывает весь прошед­ ший век через все его стилевые повороты, смены, возвраты в художествен­ ной культуре в целом, в архитектуре — в частности.

На проблеме архитектурной формы всегда фокусировались все исследо­ вательские направления архитектурной науки, а потому естественно было и на данном этапе постараться в новой теоретической рефлексии по поводу традиционного мостика между теорией и практикой — теории компози­ ции— повернуться к практике 1990-х годов, дать ей новое самосознание, встраивающее ее в мировую архитектурную культуру XXI века. Дисциплина,

изучающая структуру архитектурного произведения до его создания и сами закономерности его порождения, дает основание для ее определения как порождающей дисциплины. А потому она должна быть понята не как свод правил по созданию архитектурного образа, но как особый способ опи­ сания, рефлексии над архитектурой.

Другие гуманитарные дисциплины устроены аналогичным образом. Так, смысл поэтики в литературоведении заключается ровно в том же, что и смысл теории композиции. Это описания литературного текста с точки зре­ ния процесса его порождения (приемы, тропы и т. п.), а не истолкования. Роль теории архитектурной композиции в общей системе архитектуроведения должна, на наш взгляд, быть той же, что и роль поэтики в литературо­ ведении. Сама фиксация такой позиции усложняет и в этом смысле обогаща­ ет архитектуроведческий дискурс.

Невнимание традиционной теории композиции к проблеме архитектур­ ного значения было обусловлено уподоблением архитектуры природе («вто­ рая природа»), а архитектурного произведения — организму, аналогичному природному. Незначимость архитектуры прямо вырастала из ее органич­ ности. Поэтика архитектуры сегодня, как и прежде, понимается как некая теоретическая и техническая дисциплина, отражающая «способ делания» ху­ дожественно значимого объекта. Однако поэтика — не навязываемый метод, а скорее угадываемая, вычитываемая в теоретическом анализе структура творческого акта.

Значительные изменения в поэтике архитектуры, произошедшие в по­ следней трети XX века, их внешняя неуловимость и неустойчивость поста­ вили проблему тщательного анализа самих сущностных оснований поэтики. К ним, как известно, относятся, во-первых, идея, сюжет, тема или, шире, миф, идеология, философская основа эстетики — программа мироздания. Вторым сущностно важным аспектом поэтики архитектуры (как и всякой другой) является сам тип рефлексии, порождающей язык, создающей «грам­ матику» архитектуры. Третьей составляющей являются средства выра­ зительности, в том числе специфические средства архитектурной компо­ зиции, условно говоря, сам язык, синтаксис, являющийся производным от первых двух составляющих.

Думается, наш труд отразил особенности поэтики архитектуры в ее раз­ витии. Они были соотнесены с условно выделенными тремя эпохами культу­ ры: с эпохой традиционных, домодернистских, представлений о поэтике ар­ хитектуры (условно, от Витрувия до нормативной эстетики французского классицизма и Эколь де Бозар); с эпохой модернизма, обращенной к прин­ ципиально иным ценностно-культурным и эстетическим нормам, но все еще

с идеалом природно-органического формообразования, свойственным домодернистской поэтике; наконец, с эпохой новейшей архитектуры, выра­ жающей себя в свободном ненормативном дискурсе постмодернистской ментальности. Таким образом, теория архитектурной композиции пред­ стала перед читателем как историческая поэтика архитектуры подобно труду выдающихся российских ученых С. С. Аверинцева, М. Л. Андреева, М. Л. Гаспарова «Историческая поэтика. Литературные эпохи и типы худо­ жественного сознания», тем самым встраиваясь в целостность современной гуманитарной науки. В большой степени это стало возможным, благодаря методологическому обновлению архитектуроведения за предшествующее десятилетие.

Углубление и расширение фундаментальных исследований в области тео­ рии и истории зодчества требовало, наряду с рассмотрением самих архи­ тектурных произведений, работы с текстами об архитектурной форме или творческом методе ее создателя. Это нашло отражение в подготовленном и изданном в 2003 Г°ДУ Г. С. Лебедевой «Новейшем комментарии к Витру­ вию» 7, а в 2006 году — в сборнике научных трудов «Архитектурно-теорети­ ческая мысль Нового и Новейшего времени» 8. Объектом изучения стали группы тематически подобранных текстов. Рамки классического академи­ ческого исследования существенно раздвинулись двойным культурно-исто­ рическим ракурсом, связав содержание теоретического текста с проблемами архитектурной практики не только времени его создания, но и времени вы­ полнения самой исследовательской работы.

Задача усиления философского аспекта архитектурно-теоретического дискурса стала столь же фундаментальной, как и собственно архитектуроведческие задачи исследования при работе над темой «Специфика профес­ сионального архитектурного сознания XX века», нашедшего отражение в сборнике научных трудов 9. Взаимодействие и взаимопроникновение тео­ ретического и исторического знания об архитектуре, а также ее осознание в целостности культуры как значимой, конституирующей части культуры, без которой культура в целом теряет полноту, стало основанием этого про­ екта. Этот блок исследований, а также исследования по архитектурной онтологии и метафизике, разрабатываемой М. Р. Савченко, связаны с расши­ рением философской и в целом гуманитарной базы архитектуроведения. Существенный вклад в этот процесс внесло проведенное И. А. Добрицыной исследование архитектуры 1970-1990-х годов 10, осмыслившее проблему ра­ дикального расширения парадигмы архитектурного формообразования в связи с новейшей наукой и философией и внедрением в проектный процесс компьютерных технологий. Исследования Добрицыной непосредственно

ГЛАВА 20

Проблематика и методология диссертационных исследований архитектуры 1989-2005 годов

Наука сталкивается всегда только с тем, что допущено в качестве доступного ей предмета ее способом представления...

Мартин Хайдеггер

бращ аяс ь к самому современному материалу историко-теорети­

Оческой мысли об архитектуре, а именно к отечественной истории и теории архитектуры последних 16 лет, попытаюсь ответить на три вопроса:

опроблематике, соотношении и взаимосвязях теоретических и истори­ ческих архитектурных исследований;

оспецифике изучения архитектуры и градостроительства новейшего времени;

онеобходимости и качестве методологии историко-теоретических ис­ следований.

Последний вопрос возник, прежде всего, из-за определенного штампа

описания методологии в исследованиях, главным образом, диссертацион­ ных, подчас без связи с необходимым и реальным ее использованием, а также в связи с некоторым негативным отношением к вопросам методологии крупных архитектуроведов.

Общая характеристика. Статистика. Проблематизация. Научный контекст

Будучи полтора десятилетия членом двух диссертационных советов по ар­ хитектуре, градостроительству и искусствознанию и имея в распоряжении рефераты как защищенных, так и не защищенных работ, я проанализировала 160 работ по архитектурно-градостроительной и искусствоведческой про­ блематике и 4 иных, показавшихся необходимыми для понимания близкого

архитектуроведению междисциплинарного научного контекста. Немного статистики: из \6о проанализированных мною работ: по изобразительному искусству — 55 (из них одна — методологическая) и архитектуроведческих— 105 (6о— историко-архитектурных и 45 теоретических и посвя­ щенных XX веку). Из историко-архитектурных ю посвящены градострои­ тельной проблематике, ю — теоретическим проблемам, рассмотренным на историческом материале. В архитектуроведческих исследованиях XX века выделяются 3 по градостроительной тематике, 5 — по теоретической. Су­ губо теоретических работ по архитектуроведению и искусствоведению — 20 и одна — методологическая. Из 101 архитектуроведческой работы 38 по­ священы региональной проблематике, что является, на мой взгляд, чрезвы­ чайно позитивным моментом, свидетельствуя, что неотвратимому процессу глобализации сопутствует активное развитие регионов и их самоосозиание (в том числе научное) и утверждение себя в мире.

Среди искусствоведческих научных работ, имеющих важное значение для архитектуроведения и искусствоведения в целом отмечу работы Г. Курьеровой о проектно-поисковых концепциях второй половины XX века (1990) и архитектора В. Никитина об организационных типах современной куль­ туры (1998), музыковедческую работу М. А. Аркадьева о временных струк­ турах и ритме (2003), наконец, работу Ю. Г. Лидерман «Мотивы „проверки44 и „испытания4 в постсоветской культуре (на материале кинематографа 1990-х)», защищенную в РГГу в 2004 году. Сразу обращусь к этой послед­ ней, ибо она, на первый взгляд, никак не связана с основным корпусом ана­ лизируемых работ и нашей специализацией. Но это только на первый взгляд. Несмотря на исполнение реферата в традиции формализованного языка этого жанра, текст Ю. Г. Лидерман отличает удивительная сращенность личного авторского вопрошания и целеполагания и самопознания ученого из поколения тех, кому нет тридцати. «Острая потребность в изу­ чении образов прошлого вызвана кризисом национальной идентичности, связанным с процессами трансформации советского и постсоветского обще­ ства на протяжении последних полутора десятилетий»,— пишет молодой исследователь ]. Мы все переживаем кризис идентичности на переломе от советской и ранней постсоветской культуры. Однако молодое поколение, в отличие от нас, «шестидесятников», свидетелей и участников «оттепели», дискутировавших по кухням или полуподпольно боровшихся «за авангард» и "против Вучетича», пытается анализировать самоосозиание себя во време­ ни, обращаясь к образам памяти, прошедшим через художественную рефлек­ сию и воплощенным в искусстве, сопоставляя, соизмеряя с ними и свою ин­ дивидуальную и коллективную идентичность, также находящую аналогии

в образах искусства. «В изучении представлений о прошлом, которые вы­ рабатывает и несет зрителю массовый кинематограф 1990-х годов, в работе акцент делается на компонентах образа человека „прошлого44. Черты „совет­ ского человека44, выявленные в результате анализа кинематографической продукции 1990-х годов, позволяют увидеть состав представлений о „себе44, как художественных элит современного российского культурного процесса, так и зрительских масс» 2. Задача «понимания», являющаяся одной из важ­ нейших целеполагающих категорий постмодернистского гуманитарного дискурса, а также опора на школу «Анналов» составляют характерную черту этой работы и ставят ее в ряд современных гуманитарных исследований культурологического профиля, независимо от материала ее конкретного анализа. Она заставляет задуматься об отсутствии (за редким исключением) аналогичных исследований, как на недавнем материале истории советской архитектуры, так и постсоветской архитектурно-градостроительной реаль­ ности. И именно с точки зрения понимания нашей идентичности, не демаго­ гически «страны в целом», но культуры и личности.

Этой работе близка по культурологической специализации (и достаточно далека по цели и духу) работа архитектора Никитина, трактующего органи­ зационные типы культуры как «представление культуры в формах организа­ ции ее пространства» 3, что является прерогативой специальности архитек­ тора и градостроителя. Работа Никитина и его организационный подход строятся на реалии «доминирования в современном обществе организаци­ онно-управленческих задач и технологических представлений» 4. Насколько адекватна эта реалия нашим идеальным представлениям — отдельный важ­ ный вопрос. Позитивна сама попытка осмыслить на основе этой реальности некоторые пути ее же изменения. Ибо поиск и то или иное «внедрение» но­ вых культурных норм — это и есть изменение существующей действитель­ ности. В основе исследования Никитина лежит получивший распростра­ нение в отечественной науке с конца 1970-х годов деятельностный, а не объектный подход к изучению культуры, без чего вообще не была бы воз­ можной постановка темы диссертации. Приращением методологической сферы исследования является то, что в нем превалирует интерес к понима­ нию, интерпретации феноменов культуры и произведений искусств, а не к абстрактно-монологическому их объяснению. Применяя генетический и ти­ пологический методы исследования вкупе с культурно-деятельностным и понимающим подходом и теорией диалога Бахтина, исследователь стоит на самой современной ступени методологии гуманитарного знания.

Основная по своему объему публикация диссертанта, монография «Гене­ зис архитектурной культуры», отражающая большую часть самой докторской

диссертации, есть определенная ступень в развитии отечественной теории архитектуры и искусствознания, а главное, в осознании исторического раз­ вертывания теоретического представления об архитектуре и эпохах и типах архитектурного сознания, сращенного с исторически конкретной культу­ рой. В этом своем качестве она является закономерной параллелью, аналоги­ ей труда С. С. Аверинцева, М. Л. Андреева, М. Л. Гаспарова и др. «Истори­ ческая поэтика. Литературные эпохи и типы художественного сознания» (М., 1994), что знаменует единство современной отечественной гуманитар­ ной науки. Никитин выступает как представитель архитектурной науки и теоретического искусствознания, а его исследование имеет междисципли­ нарный характер.

Динамизм современной жизни зачастую понуждает теоретика архитек­ туры осваивать новые типы деятельности, причем в сфере бизнеса, менедж­ мента; это дало новые перспективы развития имманентного архитектур­ но-проектного, в недавнем прошлом — утопически жизнестроительного и всегда конструктивного мышления, теперь с ориентацией на организацию и управление процессами культуры. Думается, здесь также есть момент обре­ тения персонально-профессионального соответствия изменившейся ситуа­ ции при активном к ней отношении личности архитектуроведа.

Работа Г. Курьеровой связана с процессом всестороннего обновления про­ ектных профессий, пересмотра — «в свете культурно-экологического им­ ператива — профессиональных средств, методов, ценностей и, в целом, кар­ тины мира, сложившихся в рамках технократической профессиональной идеологии промышленного дизайна „модернистского44образца, а также в утверждении в ходе такой ревизии гуманитарно-экологической ориен­ тации дизайнерского проектирования, способного не только в полной мере освоить возможности, предоставляемые современной технологией, быстро и адекватно реагировать на повышенную динамику современной социо­ культуры, но и фиксировать опасные тенденции в развитии этих новаций, предупреждать их превращение в новый источник экологической угрозы и необратимости мутагенеза человеческой культуры» 5. Все это относится в полной мере и к сфере архитектуры и градостроительства, по существу, остающихся в рамках технократической профессиональной идеологии и да­ же усиливающих ее, по сравнению с западными странами или восточными «тиграми», догоняя в постсоветское время нереализованные возможности модернизма.

Исследование М. А. Аркадьева «посвящено одной из самых актуальных и увлекательных проблем не только искусствознания, в частности музыкове­ дения, но и всей современной науке в целом — проблеме времени и его по­

стоянного теоретического двойника — ритма» 6. В теме ритма и времени пе­ реплетены почти все проблемы, когда-либо волновавшие человека, поэтому для исследователя стало необходимым обращение к междисциплинарным аналогиям и определение основных понятий, с которыми ему предстояло работать. Литература, посвященная проблеме времени, поистине необъят­ на, начиная с трудов Платона, Аристотеля, Плотина, древнеиндийских и древнекитайских трактатов, размышлений Августина Блаженного в XI кни­ ге СопГеззюпит, вплоть до новейших исследований категории времени Гус­ серля, Хайдеггера, Сартра, Мерло-Понти, Бахтина, Вернадского, Пригожина. В современном архитектуроведении проблемой времени с начала 1970-х годов интересовался Иконников. По его инициативе и с его непо­ средственным участием (он автор двух статей) вышел польско-советский сборник «Город и время», по его же инициативе и под его руководством проведено авторское исследование Е. Л. Беляевой «Архитектурно-про­ странственная среда города как объект зрительного восприятия»7, одной из проблем которой стало время восприятия архитектурной среды в дви­ жении 8(следует отметить, что книга Беляевой стала классической научной работой, присутствующей в библиографии всех научных исследований по градостроительной тематике и проблемам городской среды). А. В. Иконни­ ков погрузился в проблему времени не только как ученый-архитектуровед, но и как архитектор-экспериментатор. Его проектные разработки кинети­ ческой системы расселения, выполненные в соавторстве с К. Пчельниковым, были, по существу, параллельны экспериментальным поискам японских метаболистов, концепции «экуменополиса» К. Доксиадиса. Основой концеп­ ции Иконникова и Пчельникова стала идея планируемого во времени раз­ вития форм расселения: «Четвертое измерение — время — вводится в сис­ тему параметров, определяемых проектом» 9.

Возвращаясь к фундаментальному исследованию Аркадьева, особо следу­ ет остановиться на специфике его методологии. Речь идет о феноменологи­ ческом методе, введенном в мировую мысль Э. Гуссерлем в начале XX века 10. К феноменологической парадигме относится особое внимание к проблеме времени, унаследованное всей постгуссерлианской традицией. Аркадьев об­ ращается также к герменевтической традиции в философии XX века, тесно связанной с феноменологией через онтологически развернутое понятие ин­ терпретации. В русской философии мы имеем крупнейшего и совершенно оригинального представителя феноменологической школы в лице А. ф . Ло­ сева, чей масштаб только сейчас осознается в полной мере. На протяжении всего советского периода феноменология как научная дисциплина подвер­ галась уничтожающей критике, вследствие чего в этой сфере образовался

огромный пробел, который стал восполняться только в последнее десяти­ летие.

Выделение этих неархитектуроведческих работ говорит о существующей озабоченности отсутствием философизации архитектуроведческого дискур­ са и периферийностыо проблематики соотношения современной архитек­ туры и культуры, в том числе и ее почти полного отсутствия в собственно диссертационных исследованиях по архитектуре в последние полтора деся­ тилетия. Замечательное исключение составляет исследование уважаемого коллеги Григория Зосимовича Каганова «Образы городской среды в мас­ совом сознании и искусстве» (1999), где образ городской среды рассматри­ вается как важная часть городской культуры. Автором выделены и проана­ лизированы два типа образов среды: «обывательский» и художественный, показано, что «корни „обывательского4образа среды уходят в подсознание людей и обнаруживают связь с глубинными и устойчивыми основами куль­ туры, с ее базовыми архетипами, хотя, вместе с тем, на „обывательский44об­ раз может в большей или меньшей степени влиять текущее состояние худо­ жественной культуры». Аппарат иконографического и иконологического анализа, тонко разработанный современным искусствознанием, позволил исследователю вскрыть представления горожан о своей городской среде в разные моменты на протяжении нескольких последних веков, то есть «в те культурные эпохи, градостроительное наследие которых приходится адап­ тировать к нынешней городской жизни, чтобы не дать ему погибнуть» п. По Каганову, «при всей своей структурной противоположности „обыва­ тельский4и художественный образы среды могут „работать44только вместе, и только вместе способны создать „стереоскопический44 образ городской среды, характерный для каждой конкретной стадии развития городской культуры» 12.

О методологии и теоретической проблематизации

Позиция методологии в ряде рефератов, в том числе в двух докторских (Н. А. Евсина, В. П. Выголов, Н. Ю. Молок, Д. Ю. Молок, Л. Н. Кирюшина, М. А. Барашев, Е. С. Вязова, Е. П. Алексо) вообще не прописана, хотя сие не означает, что эти исследования проводились вне рамок какой-то методо­ логии. Все эго диссертации, защищенные в институте искусствознания или в ГМИИ им. А. С. Пушкина. Кстати, и единственная сугубо методологиче­ ская работа Э. А. Саламзаде «Искусствознание Азербайджана. XX век» защи­ щена в Государственном институте искусствознания. В ней отмечена общая тенденция искусствоведческой науки: «Из описательной искусствознание