Томсинов В.А. Сперанский

лантом и просвещением всегда будет полезнее России, не­

жели иностранец с талантом и просвещением. Если русских

просвещенных менее, нежели иностранцев, то не их вина:

вина правительства. Оно само лишает их способов стать на­

ряду с иностранцами и потому не вправе обвинять их в том,

что они уступают последним. Без уверенности народа, что

государь его имеет к нему доверенность, уважение и пред­

почтение, не будет привязанности народа к государю. Заме­ ченное предпочтение государя иностранцам оскорбляет на­

родную гордость, а оскорбленная народная гордость не

прощается: она производит ненависть, может произвести и

мятежи. Кого тогда обвинять?

Государь Русский! Помни, что ты РУССЮ1Й! Помни Куликов­ скую битву, помни Минина и Пожарского, помни 1812 год!»

* * *

Предводитель эстляндского дворянства с ]830 по 1836 год

Родион Егорович Гринвальд принимал участие в работе ко­ миссии по составлению Свода узаконений для Прибалтий­ ских губерний. В 1836 году он встречался в Петербурге по делам данной комиссии с Балугьянским и Сперанским.

Сперанский в это время занимал квартиру, соединявшуюся

с квартирой его дочери. Обедали они, как правило, вместе. Гринвальд бывал в гостях у Сперанского и общался с ним на заседаниях комиссии. Позднее он писал в своих мемуа­

рах: «Изобразить характеристику этого замечательного чело­

века - задача весьма нелегкая: я никогда не встреча.,'I лично­

сти более осторожной и скрытной. Он редко когда прямо и

решительно высказывался и избегал говорить не только о политике, но и вообще о серьезных вещах; трудно бьmо из

его физиономии узнать о его искреннем мнении. Когда слу­

чалось ему докладывать о чем-либо и от него требовался от­

вет, то он обыкновенно отделывался словами "fort ыеп". Эти слова, однакож, не означали его одобрения, но, как я

узнал опытом, служили знаком того, что он слышал, о чем

бьmа речь».

В последние годы своей жизни Сперанский мог, каза­

лось, быть доволен: налицо бьm почет, бьши награды, сла­

ва - все то, чего жаждало его уязвленное когда-то клеветой и изгнанием самолюбие. И верно, некое утешение имелось для него во всем этом. Но не более. Он, гордый отшельник

по натуре своей, вступил когда-то в поисках почестей на путь, усеянный колючками унижений, и вот теперь, пройдя весь этот путь и снискав почести, обнаружил вдруг, что ду-

399

ша его если и не совсем безразлична к ним, то не слишком уж и рада. Жизнь вразрез с собственными убеждениями, в

противоречии со своей совестью и честью может представ­

ляться не особо губительной для души, когда в эту жизнь только вступаешь. Кажется поначалу, ну что случится, если, давимый обстоятельствами, однажды иль дважды посту­ пишься своей совестью и честью? Что станет от того, что

покоришься на какое-то время обстоятельствам, стерпишь

унижение? Пригнись, притаись, выжди - придет время, и вновь заживешь в согласии с самим собой, со своей совес­ тью. Ан нет! Душа, однажды насильно сжатая в комок, уже не расправляется. И ты навсегда разучаешься радоваться, навсегда лишаешься способности наслаждаться.

С летами неизбежно обесценивается все, что поначалу представляется ценным - будь то богатство, слава иль

власть. На что они человеку, близкому к окончательному

разрушению? Что может он снискать в них радостного для себя, если не в силах ими воспользоваться? Наслаждение nрожиmой жизнью - одно по-настояшему доступное и дей­

ствительное наслаждение для того, кто стоит у порога в цар­

ство вечного покоя. А оно настаивается на чистой совести. Имел ли такую совесть Сперанский? В последние годы жиз­ ни тема совести явно занимала его мысли. «Совесть, - чи­

таем мы в одной из его философских заметок той поры, -

есть преклонность воли, влекущая нас к добру совершенно­

му. Все, что способствует сей наклонности, приносит нам

удовольствие, рождает в нас ошушение свободы и достоин­ ства. Все, что ей противно, рождает, напротив, чувство не­

воли и унижения».

Примирение с высшим обществом, которого он столько

искал и в конце концов нашел, дорого обошлось ему. Все во внешней, чиновной его жизни как будто устоялось, все на­

ладилось, но разладилось что-то в жизни внутренней - в

жизни души и сердца. Мысль о том, что необходимо жить в

согласии с самим собой, что надо добиваться гармонии

прежде всего внутри себя, все чаще посещала Сперанского. Как никогда ранее, бьш он в эту пору религиозен. Многие

его философские заметки напоминали скорее молитву и за­ клинание, нежели II.JЮД вольных размышлений: «Кто полу­

чил много способностей и сил, тот должен много благода­

рить Бога, вся жизнь того должна превратиться в один благодарный гимн, а чувства изливаться одной прекрасной песнью неумолкаемого благодарения. Постоянное благода­

рение прекрасно возвышает душу. Оно вносит в нее мир,

стройность и тишину, а сердце не чувствительно растворяет

400

всепрощающей, всеобъемлющей любовью даже к самим

врагам. Кто получил много способностей и сил, тому нужно

много стараться к приведению всего, что ни есть в нем, в

стройность... Но Боже! Как трудно бороться с собой, с не­

покорными, неудержимыми нашими стремлениями, как

слаба не приобретшая крепости наша воля!» Жизнь Сперанского подходила к концу - наступало вре­

мя подведения итогов.

14 В. ТОМСИНОВ

Глава тринадцатая

ПРОСТИ, ОТЕЧЕСТВО!

Мы все в дороге и возвращае.мся в наше Отечество, кто с котомкою на плечах, кто на резвой четверне, но все войдем в одни ворота...

Михаил Сперанский

1838 год принес Сперанскому небывалую прежде уста­ лость и равнодушие к себе и делам. Михайло Михайлович

ощутил вдруг себя глубоким стариком. Окружающие не сра­ зу заметили происшедшую в нем перемену. Внешний облик

его не потерял с годами приятности. Высокий ростом и лишь слегка сутуловатый при ходьбе, с большим, обнажен­

ным от волос лбом, с голубыми глазами, излучающими спо­ койствие и УМ, всегда аккуратно, с некоторою даже щеголе­ ватостью одетый, он являл собою воплощение сознающей

себя величавости, но не холодной, каковой она часто имеет

быть, а той редкой, что испускает мягкость и теплоту. «Он

имел лицо весьма приятное и белизну молочного цвета. Го­ лубые взоры его ни на что не устремлялись, никогда не блуждали, никогда не потynлялисм1 - таким видел Сперан­

ского Ф. Ф. Вигель.

Альфред де Кюстин, посетивший Россию в 1839 году, пи­

сал, что нигде не видел таких красивых стариков и таких

уродливых старух, как в России. Встреча со Сперанским, ес­ ли б состоялась, еще более укрепила бы французского мар­

киза в данном мнении.

Со всеми, независимо от звания и должности, бьm Ми­

хайло Михайлович обходителен в обращении, почтителен и ласков. Кое-кому, правда, именно это в нем и не нравилось. Некоторые, расположенные к нему первоначально его лас-

402

ковостью, впоследствии, когда обнаруживали, что она обща

всем, как чаша круговая, охладевали к нему. Но у многих в ту эпоху, когда принято бьшо по-разному вести себя с людь­ ми различных званий и чинов, как раз это, равное со всеми

обхождение Сперанского вызывало симпатию. Потому что

бьшо необычным. Он держал себя так, будто родился и вы­

рос не в семье небогатого священника, а в доме знатного

вельможи, где с детства учат тонким манерам.

Но всего привлекательнее бьш Сперанский, когда гово­ рил. В противовес принятому в светском обществе правилу

изъясняться по-французски он всегда старался говорить на русском языке. И окружающие именно на русском предпо­

читали его слыщать, поскольку в устах его изрядно к тому

времени подзабытый русскими аристократами родной язык звучал с какой-то необъяснимой прелестью и новизной.

Женщины как будто вовсе не замечали его старости. Как

и прежде, находясь в его присутствии, они всячески стара­

лись ему понравиться и ловили малейшие приметы в его об­

лике и поведении, говорящие в пользу его ответного к ним

чувства. Светло-голубые глаза его постоянно слегка слези­ лись. Истинной причиной этому бьши его усердные заня­

тия - он по-прежнему много проводил времени за чтением

иписанием, - но женщины, видя глаза его покрытыми

влажностью, давали объяснение, более соответствовавшее

их желанию, чем истине: они говорили, что у Михайлы Ми­

хайловича «влюбленные глазки».

Лучшие слова о его внешнем облике выпало сказать, од­

нако, не женщине. Эразм Стогов записал в своих воспоми­

наниях: «Портретов Сперанского очень много, и все похо­

ЖИ, только я не видал ни одного портрета с глазами

Сперанского: есть предметы, недоступные для живописи! Таких глаз, как у Сперанского, я у других не встречал, не

возьмусь и приблизительно описать их. Могу сказать толь­

ко: глаза Сперанского я ни разу не видал изменяющимися -

всегда, постоянно тихи, спокойны, ласковы: они не прищу­

рены, но и не открыты, не вызывающие и не уклоняющие­

ся - ум, душа и сердце поместилось в этих глазах! Живо­

пись бессильна! Уверен, что со смертию этих глаз других таких глаз не осталось; не видавшие выражения глаз Спе­

ранского не составят себе понятия о прелести оригинально­ го выражения их!»

В феврале 1838 года члены Государственного совета дружно выступили против проекта учреждения Санкт-Пе­ тербургской полиции, подготовленного Комитетом об уст­

ройстве столичной полиции, которым руководил Спераll~

403

ский. Проект был настолько велик по объему, что его не

стали читать весь на заседании, но, испросив высочайшего разрешения, напечатали и разослали членам Государствен­

ного совета для прочтения на дому и представления замеча­

ний на него в письменном виде.

Таких замечаний оказалось очень много: причем крити­ ке бьmи подвергнуты основные положения проекта. При

рассмотрении данных замечаний на заседании Государст­ венного совета разгорелись острые споры. Михайло Михай­

лович, частью по причине своей усталости от прений, час­ тью из-за того, что критика проекта бьmа обоснованной, согласился с тем, что проект недоработан.

Сразу после заседания Государственного совета он попы­ тался в беседе с Модестом Корфом оправдаться - сказал,

что уступил членам Совета не потому, что положения, им

составленные, дурны, но из-за того, что в русской полицей­

ской службе мало людей, способных уразуметь новые пра­ вила и исполнять их достойным образом; а потом признал­ ся: «Вообше не нам в наши лета писать законы: пишите вы, молодые люди, а наше дело будет только обсуживать. Я уже слишком стар, чтобы сочинять и отстаивать сочинение, а

всего тяжелее то, что сочиняешь с уверенностью не дожить

до плода своих трудов». Шел Сперанскому в ту пору шесть­

десят седьмой год.

Тем не менее, что бы он ни говорил, у него бьmо доста­ точно еще сил для больших государственных дел. 17 апреля 1838 года император Николай изъявил Сперанскому за со­

здание «Свода военных постановлений» «высочайшее благо­ воление». В рескрипте, написанном по этому случаю, госу­

дарь обращался к Сперанскому: «Михаил Михайлович!

Долговременная, отлично ревностная служба ваша, обшир­

ные познания и опытность, доказанные многими особенно

полезными трудами в высшем кругу дел государственных,

побудили Меня вверить главному руководству и попечи­

тельности вашей собрание отечественных законов и состав­

ление полного оных свода. Обширный труд сей, по части гражданской, приведен вами к окончанию еще в 1833 году с успехом, вполне соответствовавшим Моим ожиданиям. Для

довершения сего необходимого Государственного дела оста­ валось еще собрать и составить полный свод законам, дей­

ствующим в кругу управления военносухопутными силами

Империи. Ныне и сей труд, под непосредственным вашим

наблюдением, вашею неутомимою деятельностью и неусып­ ным рвением окончательно совершен. Приемля с живейшею признательностью сей новый опыт вашей примерно полез-

404

ной службы, Я за особенное удовольствие поставляю изъ­ явить вам Мое полное и совершенное благоволение. Пребы­ ваю навсегда вам благосклонный Николай».

2 апреля 1838 года действительный тайный советник

Сперанский бьUJ назначен председателем Департамента за­

конов Государственного совета. Он достиг вершины своей

чиновничьей карьеры. И все же единственной отрадой оста­ валось для Сперанского прошлое, которое он вспоминал с

особенной приятностью. Н. И. Греч рассказал в своих «За­

писках», как 25 марта 1838 года, присутствуя на открытии нового университетского здания в Санкт-Петербурге, встре­

тил он Сперанского, который сам подошел к нему для того,

чтобы выразить свое удовольствие тем, что он, Греч, в пись­

мах из Франции при описании разговора с Талейраном спе­

циально отметил, что знаменитый французский дипломат с удовольствием вспоминал о Сперанском, которого видел в

1808 году в Эрфурте.

* * *

Летом 1838 года Михайло Михайлович поехал отдохнуть

и подлечить свое расстроенное здоровье в Буромку. 22 ИЮЛЯ он написал oтryдa в Петербург своей дочери: «Удивительно,

как здешний образ жизни, беззаботной, тихой и мирной,

для меня и полезен и приятен, невзирая на совершенное

бесчувствие всего нравственного и сердечного бытия; что же

бьUJО бы в соединении? Рай. Но нам ли грешным здесь на земле помышлять о райских наслаждениях! Здесь надобно

все покупать, даже луч солнечный не даром нам дается». Ус­

талость от жизни явственно проступала в этих словах Спе­ ранского. В другом письме дочери из Буромки он признал­

ся, что чувствует «все наслаждение душевной лености».

После возвращения в Петербург Михайло Михайлович переселился в дом на Сергиевской улице, который купил за 240 тысяч рублей с помощью государственного казначейст­

ва, одолжившего ему необходимую на покупку дома сумму2.

Напротив этого жилища, ставшего последним пристанищем

Сперанского, стоял дом, из которого он бьUl поздним вече­

ром 17 марта 1812 года увезен в ссьшку.

21 октября, в пятницу, Михайло Михайлович почувство­ вал недомогание. Дней за пять до этого получил он просту­

ду, но не обратил на нее особого внимания и продолжал ра­ ботать как ни в чем не бывало. Надлежало лечь в постель,

но в субботу в Царском Селе должны бьmи состояться теат­ ральный спектакль и бал во дворце, и Сперанский выбрал

405

вместо постели Царское Село. Бал во дворце окончился

около двух часов ночи, и ему пришлось остаться там ноче­

вать. Поутру, в воскресенье, Михайло Михайлович ощутил

в себе уже довольно сильный лихорадочный озноб, но все равно пошел в церковь на обедню, а затем еще и на обед в царский дворец. Лишь вечером возвратился он домой. В по­

недельник болезнь, будто раздраженная пренебрежительным

к себе отношением, восстала в нем во всей своей губитель­ ности. Лихорадочные припадки и открывшееся вслед за тем

воспаление в печени уложили его в постель.

В последующие дни физическое состояние Сперанского

ухудшилось настолько, что видавшие его стали предполагать

скорую его смерть. Император Николай по два раза на дню справлялся о его здоровье. А в один из дней, получив оче­

редное известие, он призвал к себе князя Васильчикова и отдал ему распоряжение опечатать по смерти Сперанского

его кабинет со всеми находящимися там бумагами. Предельную опасность болезни почувствовал и сам Спе­

ранский. В тоскливые осенние дни 1838 года он прощался со

своей жизнью. Пригласил духовника исповедаться. О смерти

своей заговорил со спокойствием, явно выдававшим чувство

обреченности, сознание, что жизнь для него кончена. Думал ли о!'! о собственной судьбе в тот момент, когда близилась она к завершению? Верно, думал. Не мог не думать: по

странному закону природы каждому умирающему назначено

видеть сон собственной жизни в канун прощания с нею.

Итог прожитых лет должен бьш, казалось, радовать его.

Рожденный в семье простого деревенского священника и

росший в окружении крестьян, он умирал в столице империи

высоким сановником, всей России известным человеком. Не

только разные «превосходительства,) И «сиятельства,), но И

сам государь проявляли повышенный интерес к его, попов­

ского сына, здоровью. Рождение его бьшо событием разве что

для бедных его родителей, но умирание его - собьrrие для

целой России! Но, видно, не дано человеческой душе быть довольной прожитой жизнью - Михайло Михайлович ис­

пытывал внутри себя нечто подобное скорее раздражению

собой, но ни в коей мере не довольство. Духовник его­

протоиерей Сергиевского собора П. Я. Духовский, С кото­

рым любил он беседовать о высоких материях, навестил его,

больного, и говорил с ним. Впоследствии сказывал, что

Сперанский очень ругал себя тогда, находясь в предсмертии,

очень сожалел, что до конца своих дней так и не смог усми­

рить врагов внутри себя - собственные страсти, и среди них особливо духовную гордость. «Если после беспрестанных

406

усилий и работы над самим собою, - говорил он, - иногда

иудастся ее усмирить, то спустя несколько времени она

опять поднимается с новою силою, и мне остается только

горевать о слабости своей волю>. Что выражал сожалением этим Сперанский? Имел ли он в виду свое самолюбие, из­

лишнюю в себе любовь к почету и другое тому подобное, за­

ставлявшее его идти наперекор собственной совести? Или

не мог забыть он выпавших на его долю унижений, не мог преодолеть терзаний души своей при воспоминаниях о про­

шлых обидах? В любом случае жалоба умиравшего Сперан­ ского на себя скрывала жалобу на свою судьбу.

Когда-то в молодости, полный радужных надежд на сча­

стливое будушее, он писал: «Кто взял на себя крест и поло­

жил руку на рало, тот не должен озираться вспять - и что,

впрочем, озираясь, он увидит? - Мечты и привидения, все похоть очес и гордость житейскую». Сейчас, когда впереди

ему ничего уже нельзя было высмотреть, кроме смерти, од­ ноликой, однообразной, как потолок над кроватью, он не

мог не озираться вспять. И что :же ему там виделось? - Он

оказался пророком тогда, в своей счастливой счастьем в чи­

новной жизни и несчастьем в жизни личной молодости.

В пору, когда жизненная энергия бьет в тебе ключом,

когда полон сил и целая жизнь впереди, кажется, что глав­

ное - это найти себе дело, способное наполнить смыслом

будушую жизнь. При этом, конечно, понимается, что всякое

дело делается не в вакууме, а в какой-то среде, в определен­

ном людском мирке, и что среда эта может быть исключи­

тельно вредной, чуждой душе всем содержанием своим. Но

думается тогда, что значит любая среда, когда нашел дело и

полон сил? Пусть она чужда - неужто нельзя в любой сре­ де оставаться самим собой? Пусть она вредна - неужто по­

мешает она делать дело? Лишь на склоне лет приходит со­

знание того, что на устройство взаимоотношений с

окружающими много надобно душевных сил - столь много,

что и на дело может не хватить.

Биографии духа обыкновенно свойственны великим пи­ сателям или философам. Государственному же деятелю, да­ же и великому, не дано, казалось бы, иметь подобной био­

графии - слишком тесно соприкасается он с практической жизнью, слишком поглощен бывает ею, слишком живет вне

себя, чтобы жить собою, чтобы создать себе свой собствен­ ный духовный мир. Тем любопытнее для нас такие вот па­

раллели:

Лев Толстой: «Жизнь человеческая состоит во все боль­

шем и большем приближении к совершенству».

407

Михаил Сперанский: «Кто может сказать самому себе: каждый день я приближаюсь к совершенству, каждый день я вырываю из сердца какой-нибудь nорок, какую-нибудь сла­

бость?» Лев Толстой: «Важнее всего для меня в жизни исправле­

ние от лени, раздражительности и бесхарактерностИ».

Михаил Сперанский: «С тремя врагами должен я бороть­ ся: с леностью, робостью и гордостью».

Лев Толстой: «Ложь перед другими далеко не так важна и вредна, как ложь перед собой».

Михаил Сперанский: «Правдивость с самим собою есть ве­

ликое дело и без сомнения первая потребность, первый, крае­

угольный камень воспитания. Сколь мало я встречал людей, nравдивых с собою. Можно даже утверждать, что люди более обманывают себя, нежели склонны обманывать другUX».

Лев Толстой: «Так теперь мне представляется мысль о

том, что государство и его агенты - это самые большие и

распространенные преступники, в сравнении с которыми те,

которых называют преступниками, невинные агнцы...»

Михаил Сперанский: «Я долго взирал на nрестуnников, за­

коном осужденных, публично наказанных и сосланных, с внут­

ренним отвращением, ныне смотрю на них с некоторою стра­

дою. Это агнцы добродушия в сравнении со всем тем, что называем мы часто: честный и порядочный человек».

Такие параллели можно бьmо бы продолжать еще и

еще - признанный государственный деятель или, как гово­ рили о нем, государственный деятель милостью Божьей, но­ сил в себе душевные состояния, свойственные прирожден­ ному писателю и философу.

Историк В. о. Ключевский писал, что император Алек­ сандр 1 встретил в лице Сперанского «человека С огромной

умственной и нравственной силой, который наводил на не­

го страх и покорял его как сила умственная, но вместе вну­

шал невольное уважение и доверие как сила нравственная».

Многие факты свидетельствуют в пользу приведенных слов

историка. Но несомненно также и то, что императору Ни­

колаю 1 Сперанский предстал другим - по-прежнему ум­

ным, но лишенным нравственной силы человеком. Он не

стремился уже играть в государственных делах сколько-ни­

будь самостоятельной роли, к чему явно стремился прежде.

Он не предпринимал уже попьпок отстоять собственное до­

стоинство в тех случаях, когда оно ущемлялось, и с легкос­

тью приносил повинную, если бывал в чем-либо обвинен.

Перемена, которая произошла со Сперанским, бьmа рази­

тельной: ее заметили все, знавшие его ранее. Некоторые

408