Томсинов В.А. Сперанский

исторических и т. Д. Характеризуя деятельность Сперанско­ го на посту сибирского генерал-губернатора, его биограф М. А. Корф писал: «Если вспомнить, что Сперанский про­

вел в Сибири менее двух лет; что ему в это время надлежа­ ло и управлять, и производить ревизию, и собирать матери­ алы к преобразованиям, и писать новые учреждения; что

тогдашняя Сибирь бьmа - по его выражению и общему от­ зыву - настоящим дном злоупотреблений; и что по одной

Иркутской губернии следственные дела разрослись до мно­ жества томов; если, наконец, принять в соображение, сколь­

ко времени сенаторы, назначавшиеся туда после него, упо­

требляли на одну ревизию, при готовых уже данных, то,

нельзя, конечно, не изумляться массе всего, что он успел

там совершить».

Что же двигало Сперанским в его сибирской эпопее? Что заставляло его неустанно трудиться над преобразованием

необъятного края?

Очевидно, что главным двигателем его сибирской дея­ тельности бьmо сидевшее в нем желание сделать для Сиби­ ри что-либо полезное и тем самым прославить свое имя. Данное желание он признавал в себе сам в то время, когда

отправлялся в Сибирь.

Но бьmо в нем еще одно желание, заставлявшее его дей­ ствовать на сибирском поприще быстро и интенсивно. Это

желание... поскорее попасть в Санкт-Петербург. По воле

императора Александра получилось так, что путь в столицу

империи пролег для Сперанского через Сибирь. Причем пребывание его в Сибири не оговаривалось каким-либо сро­

ком - продолжительность данного пребывания целиком за­ висела от того, насколько быстро он выполнит поставлен­

ные перед ним государем задачи. Потому и работал Сперанский на посту сибирского генерал-губернатора по­

добно не знающей износа машине.

В конце января 1820 года Михайло Михайлович напра­

вил императору Александру краткий отчет о своей деятель­

ности, где заявил, что сможет окончить все дела к маю,

после чего пребывание его в Сибири «не будет иметь цели», а по соображениям общественного интереса представит да­

же вред, поскольку он, новый генерал-губернатор, успел пробудить у местного населения надежды к лучшему, но не

смог здесь, в Сибири, приискать людей, способных эти на­

дежды исполнить.

Сперанский явно подталкивал государя к тому, чтобы тот

дозволил ему возвратиться в Санкт-Петербург в ближайшем

329

будущем. 17 марта 1820 года исполнилось ровно восемь лет с того дня, когда он был выслан из столицы, - это застави­ ло его еще раз задуматься о своей судьбе.

Нз письма М. М. Сперанского к дочери Елизавете от 17 марта 1820 года:

«Написав сие число, я вспомнил, любезная моя Елисавета, роковой мой день. Почему же роковой?- Потому только, что человек привык ставить себя обладателем своей судьбы, что он с удовольствием переносит все трудности, странствует по белу свету, но не тогда, как его пошлют, а когда он сам

того захочет. Человек не умеет еще nокоряться Провидению, не может понять, что он не что иное, как кусок глины, коей дают разные формы, что в гибкости и мягкости состоит все

его достоинство, что план и экономия вселенной так обшир­

ны, так многосложны, что странно и смешно вздумать управ­

лять ими и между тем в сем-то именно и состоит наше при­ тязание: ибо нельзя управлять частию, не касаясь целого. Покорность и гибкость - вот все, что нам остшlOСЬ. Всякий ропот есть бунт против Провидения. Так рассуждм бы я о другом в обстоятельствах моим подобных. Но о себе самом я должен рассуждать еще строже. Сколько возмездий, сколько милостей небесных получил я в сии восемь, по-видимому, не­ счастных лет! Сколько истинных nрозрений в природу челове­ ческую и даже высшую... Слово трус, по мнению моему, выра­

жает одно все пороки, и в самом деле большая их часть

происходит от трусости. Как же быть мужественным, не посмотрев прямо в глаза опасности инесчастию? Несчастие! Его должно бы было называть другим именем, именем благо­ роднейшим, какое только есть в nроисшествиях человеческих. В духовном смысле оно есть помещение в число чад Божиих,

сыноnоложение. В мормьном - сопричтение в дружину вели­

кодушных. Несчастие! Его должно бы было вводить в систе­

му воспитания и не считать его ни ок()Нченным, ни совершен­

ным без сего испытания».

8 марта 1820 года В. П. Кочубей, ставший за четыре ме­

сяца перед этим снова министром внутренних дел, а значит,

вновь начальником Сперанского, выслал ему официальное

уведомление о высочайшей воле: прибыть в Петербург с де­ лами сибирскими к исходу октября того же года. Получение данного уведомления привело Сперанского в радостное на­

строение и уже было освободило его сердце от разных горь­

ких предчувствований, как вдруг две недели спустя из Пе­

тербурга поступило новое распоряжение. Император Александр предписывал своему бывшему госсекретарю рас-

ЗЗО

положить пугь из Сибири таким образом, чтобы прибыть в

столицу к последним числам марта будущего года. Прежнее

распоряжение тем самым отменялось, прибытие Сперанско­ го в Санкт-Петербург откладывалось на полгода.

Orсрочка возвращения в столицу повергла Михайло Ми­

хайловича в состояние, близкое к отчаянию. Чувство бессмыс­ ленности собственной деятельности, бесполезности затрачен­ ных усилий, сознание того, что в Петербурге по-прежнему

есть влиятельные недруги его, годами вынашивавшаяся оби­

да, страх остаться в Сибири навсегда и даже боязнь подверг­

нугься необоснованным, сфабрикованным обвинениям со стороны местных чиновников, уличенных им в злоупотреб­

лениях, - все это и многое-многое другое разом восстало в

нем и выплеснулось вдруг наружу - в письмах, разговорах,

поступках.

Государю в ответном послании он прямо заявил, что остаться на более продолжительный, чем бьmо установле­ но ранее, срок означает для него принести большую жерт­ ву. Его величеству Сперанский все же не выдал многих своих настроений и мыслей, проявил сдержанность в чув­ ствах, которая, впрочем, вполне приличествовала в обще­

нии сановника со своим императором, однако в письмах к

другим лицам - Кочубею, Голицыну и, особенно, дочери Елизавете - не сдержался, излился до самого дна. Никогда еще не писал он таких длинных писем, как в этот раз. Ни­

когда не позволял себе столько жаловаться доверенным, но

все же посторонним лицам на свою участь. Душа его выка­

зала в этих письмах много такого, чего прежде не обнару­

живала. Рассудок как будто совсем его покинул, уступив место вольной фантазии чувства. По-женски мнительный,

весь в плену собственных домыслов и подозрений, раздра­

женный, наконец, - таким предстал Сперанский в сло­ жившихся обстоятельствах. Чего стоит одна лишь его жа­ лоба из письма к В. П. Кочубею: «Но отсрочка до марта и сама по себе для меня горестна, и еще горестнее по тому смыслу, который она иметь может. В самом деле, мудрено ли в течение десяти месяцев (Сперанский писал эти слова 20 мая 1820 года. - В. Т.) найти причину и изобресть бла­

говидный предлог еще отсрочить и, наконец, решиться во­

все заточить меня в Сибири». Голос души его временами

срывался просто в вопль - «девять лет, без суда и малей­ шего обвинения, влача меня по всей России, наконец, заточи­ ли в Сибирь!».

Называя свое изгнание из Петербурга несчастьем, Спе­

ранский все же никому и никогда не жаловался на главного

ЗЗ1

меня к сему заключению. И стоит ли труда столь много хло­

потать и заботиться в мои лета! Еще пять, шесть лет, и пред­

чувствие мое исполнится. Мы увидимся с вами в другом отечестве, в другой столице». Тогда же намерением просить

совершенной отставки со службы Сперанский поделился и

сВ. П. Кочубеем. «Я расчел, кажется, правильно все послед­

ствия, - грустно пояснил он своему покровителю, а ныне

другу. - Если отставка последует, то, вероятно, с запреще­

нием въезда в столицы, и я отправлюсь умирать в Пензу. Остаток жизни, по всем предчувствиям моим недолголет­ ний, проведу не без утешения, и, по крайней мере, в без­

опасности».

Отставки Сперанский просить не будет. Оставшееся до возвращения в Санкт-Петербург время он скоротает теку­

щими административными делами, но более изучением бы­

та сибирских народов, чтением книг, переводами с иност­

ранных языков и разными размышлениями в одиночестве.

Своей дочери он будет писать25•

9 июня 1820 года: «Уединение ума все, однако же, лучше,

нежели пустое и безвкусное его развлечение. Я привык здесь

к сему уединению».

14 июля 1820 года: «Добрая книга, умный разговор, вкус к музыке, словом, науки суть ангелы хранители добрых

нравов».

21 июля 1820 года: «Рассудок, привыкший К высоким со­

зерцаниям изящного, редко может приспособить себя к гру­

бым вещественным формам мира физического или полити­ ческого. Следовательно, ошибки тут происходят не от недостатка рассудка, но от свойств его. Есть свой рассудок

для поэтов и свой для политиков».

1 августа 1820 года: «Одиннадцать месяцев письма мои к тебе, любезная моя Елисавета, имели сию траурную над­

пись: Иркутск. Сие письмо будет отсюда последнее. Пишу в самый день отъезда в обыкновенных хлопотах и окружен на­

родом. Надеюсь писать тебе с будущею почтою из Томска». 1 января 1821 года (из Тобольска): «Начинаю новый год беседою с тобою, любезная моя Елисавета, и не могу начать его лучше. Желаю тебе, мой друг, не нового счастия, но но­

вого благословения, приумножения благодати свыше. Желаю, чтоб, проходя путь жизни, ты легкою ногою касалася земли, помнила бы всегда, что ТbI идешь, возвращаешься в отечест­

во; что всё встречающееся с тобою на пути, собственно для тебя, есть чуждое и постороннее, предмет любопытства и на­ блюдения, изучение языка, коим говорить ты будешь в веч­ ности... Мне кончилось сегодня пятьдесят лет. По общему

ззз

счету жизнь довольно долговременная - а готов ли я? Все упование мое на одно МЮIOсердие Божие. Одно достоверно,

что собственно для себя я не привязан к миру; но слишком

много привязан к твоему счастию и по странному противоре­

чию чего не желаю себе, того желаю тебе». это письмо пред­ ставляет тот случай, когда в исчислении своих лет Сперан­

ский ошибался - 1 января 1821 года ему исполнилось в действительности 49 лет. Но по любому счету его жизнь не могла не представляться ему «довольно долговременной».

Позади бьmо столько событий и столько переживаний!

Что еще могло произойти, влиться В его и без того перепол­ ненную ими судьбу! Что могло случиться в его жизни, в ко­

торой все уже как будто бы случилось? Он, не достигший

еще возраста 50 лет, временами сам себе казался актером,

сыгравшим всю свою роль, но почему-то задержавшимся на

сцене. Чувство утомленности от окружающего, ощущение,

что земная жизнь его совершилась и вскоре должна перей­

ти в смерть, стали все чаще и чаще посещать Сперанского в

эти тягостные для него дни ожидания отъезда из Сибири. «Посылаю вам, любезный Петр Андреевич, время и веч­ ность: часы и Библию, - писал он другу своему Петру Слов­ цову 24 июля 1820 года. - Пусть первые напоминают вам смерть и разлуку, а вторая верное наше соединение в Спа­ сителе нашем. И здесь живушие духом не разлучаются, а там и разлучаться не могут. Время бьmо бы несносно, если бы оное не приближало нас к вечности. для странников, изму­ ченных жизнию, бой часов есть голос друга, зовушего к по­ кою. Прощайте, вспоминайте меня в лучшее время жизни, в

молитвах и добрых размышлениях, желайте, чтоб тихая ру­

ка смерти с верою, любовию и надеЖдОЮ закрыла мне гла­

за, зрелищем ложного света давно уже утомленные».

Пришло, однако, Сперанскому время собираться в даль­ нюю дорогу, в далекую от Сибири столицу империи, и на­ строение его резко переменилось. «Молись! Молись! Мне

нужна твоя молитва более еще в радости, нежели в печали,

чтобы взглядом недоверия, или излишних надеЖд не изуро­ чить счастия, не оскорбить Провидения, ко всему снисходи­ тельного, кроме гордости». Так писал Михайло Михайлович

своей Елизавете из Тобольска 5 февраля 1821 года. Через

три дня ему предстояло отправиться в путь из Сибири в Санкт-Петербург.

В одном из более ранних писем к своей дочери он при­

знавался: «Дорога есть лучшее для меня успокоение. Тут я один с моими мыслями и сей род бытия всегда имел для ме­

ня прелесть неизъяснимую».

Глава десятая

В ПЕТЕРБУРГСКОЙ «ССЬШКЕ»

Его все считают честолюбивым человеком, между тем в нем не было и тени честолюбия. Это мнение осно­

вано на его жизни по возвращении из

ссылки. Но забывают, что эта ссыл­ ка продолжалась и в Петербурге, что

ему нельзя уже было здесь действо­

вать, - у нега по-прежнему были скованы руки, а потребность дейст­

вовать страшная, - и, разумеется,

он nринужден был делать уступки.

За убеждения свои он готов был идти

и в ссылку, в каторжную работу, и на плаху. Он ничего не боялся...

Гавриил Батеньков

Девять лет вряд ли большой срок для жизни общества, и тем не менее, возвратившись в Санкт-Петербург, Сперан­ ский вступил как будто в новый, неведомый для себя мир.

События Отечественной войны создали в русском обществе

небывалую обстановку. Они ускорили духовное возмужание

молодых людей. Молодое поколение впервые в истории

России стало силой, влияющей на духовную атмосферу це­ лого общества. В России опять вошел в моду либерализм,

привычными стали не только разговоры, но и публичные речи о политической свободе, представительных учреждени­ ЯХ, конституции. В этом бьmо, пожалуй, нечто знакомое

Сперанскому, нечто из того далекого, но так сладостно и то­

скливо памятного ему прошлого - молодости его и текуше­

го царствования. Те же, казалось бы, настроения, те же раз­ говоры... Те - да не те!

Либерализм первых лет Александрова правления нанизан бьm, словно на некий стержень, на веру в благие намерения

государя - веру в серьезность и ОСуШествимость его либе­ ральных замыслов. Русский либерализм 1820-х годов такого стержня не имел. Александру уже не верили.

Весьма показательной в этом смысле бьmа реакция пере­

довых россиян на речь императора в Варшаве весной 1818

года на заседании Польского сейма. Александр 1 заявил в ней о своем намерении ввести в России «законносвободные

335

постановления». Он сказал полякам в присутствии русских:

«Таким образом, вы мне подали средство явить моему отече­

ству то, что я уже с давних лет ему приуготовляю и чем оно

воспользуется, когда начала столь Вaяaiого дела достигнут

надлежащей зрелости». Напечатанная вскорости в довольно значительных выдержках в официальном издании - прави­

тельственной газете «Северная почта» (NQ 26 за 1818 ron)-

речь эта стала широко известной в русском обществе и ко­ нечно же не могла не возбудить определенных надехщ на

преобразования. Но вместе с надехщами немедленно возник­ ли и сомнения. П. А. Вяземский, присутствовавший на засе­ дании сейма во время произнесения Александром 1 его зна­

менитой речи, писал о ней А. И. Тургеневу: «Пустословия тут

искать нельзя: он говорил от души или с умыслом дурачил

свет. На всякий случай я бьm ТУТ, арзамасский уполномочен­

ный слушатель и толмач его у вас. Можно будет и припом­

нить ему, если он забудет». Младший из братьев Тургеневых,

Сергей Иванович, говорил тогда же своим братьям, имея в виду варшавскую речь российского императора: «Не прель­ щайтесь блестящим, но обманчивым красноречием».

Правда, сейчас же после речи Александра в Варшаве бы­

ла создана специальная комиссия по подготовке проекта

конституции для России во главе с Н. Н. Новосильцевым, активным участником реформаторских опытов начала XIX века. И деятельность этой комиссии была не бесплод­

ной - в результате ее появился документ под названием

«Государственная уставная грамота Российской империи». Однако и в данном случае дальше создания конституцион­ ного проекта дело не пошло. Впрочем, это никого уже не удивило. Сергей Иванович Тургенев, возвращаясь из Фран­ ции в Россию в конце 1819 года, остановился в Варшаве и встретился там с Новосильцевым. Вот какое впечатление

вынес он от этого человека, призванного к подготовке пре­

образований: «Энтузиазма нисколько, умом не блестит, по­ знания есть благородные, но в них он отстал. Президентом Академии Наук бьm бы он еще и теперь хорошим, но тем, чем ему здесь быть назначено, законодателем, преобразова­ телем, - нет, нет; в этом он ничего большего не сделает; ам­ биции в нем, кажется, нет, но тщеславие осталось, хотя ос­ лабленное любовию к покою».

Нечто сходное присутствовало тогда в душевном состоя­

нии и самого российского императора. Эйфория, вызванная в нем победой над Наполеоном, к тому времени вполне уже испариласв. На место ее вновь заступило тяжелое разочаро­ вание в окружающем и в самом себе.

ЗЗ6

Отечественная война до предела обострила патриотичес­

кие чувства в русском обществе. Его величеству следовало

бы с этим считаться. Но нет - вынужденный во время вой­ ны уступать патриотическим настроениям русских, Алек­

сандр 1 по ее окончании взял себе за правило всячески пре­

небрегать этими настроениями. Он стал усиленно окружать себя иностранцами, вьщвигать их на видные должности, осыпать наградами. Александровский генералитет запестрел

фамилиями Бистромов, Гельфрейхов, Кноррингов, Кор­ фов, Нейгардтов, Ольдекопов, Пейкеров, Паленов, Швар­ цев, Эссенов.

Недоумение русских действиями своего императора лег­ ко перерастало в недовольство его личностью, которое быс­

тро ширилось, охватывая все новых людей. Среди недоволь­ ных Александром 1 и его политикой покровительства

иностранцам бьши такие известные русскому обществу лич­ ности, как А. П. Ермолов, А. А. Закревский, граф М. С. Во­

ронцов, Н. Н. Раевский, Д. В. Давьщов, П. Д. Киселев и др. А. П. Ермолов писал 8 июня 1823 года А. А. Закревскому, что в России отныне «прочным образом основалось царство

немцев», выражая при этом мнение, что «конечно, пополь­

зуются они случаем».

Недовольство императором Александром имело место в

русском обществе и прежде. Но на этот раз оно бьшо мно­

го серьезнее. Оно шло далее обыкновенного недовольства человеком, превращаясь в разочарование в самодержавной власти вообще, в неверие в ее способность преобразить Рос­

сию, установить конституционное правление с соответству­

ющими политическими свободами. И самое главное - неве­ рие вьшивалось в действие.

В 1816 году в России возникли первые тайные дворян­ ские общества «<Орден русских рыцарей» и «Союз спасе­

ния»), ставившие своей целью замену самодержавия консти­

туционной монархией. Спустя два года общества эти распались. Возникший вместо них «Союз благоденствия» бьш также проникнут стремлением к замене самодержавия представительной формой правления, которая мыслилась,

правда, не в качестве первичного революционного действия, но как завершающий акт, должный последовать после серии разного рода реформ.

В январе 1821 года «Союз благоденствия» по разным

причинам и, в частности, вследствие пересмотра его участ­

никами своих идейных позиций, а также по конспиратив­ ным соображениям самораспустился. Вместо него возникло

два новых тайных обшества - Южное и Северное, в кото-

337

рых стало преобладать стремление установить новый поли­ тический строй посредством революции. Первое из револю­ ционных обществ оформилось в марте 1821 года, то есть именно тогда, когда вновь появился в Петербурге человек, имя которого было в России символом официальной, пра­

вительственной политики реформ.

* * *

Выехав из Тобольска 8 февраля 1821 года, Сперанский

уже через три дня был в Екатеринбурге, еще через четыре - вПерми, 17 февраля он прибьUI в Казань, 19-го въехал в Симбирск, 25 февраля приехал в Пензу. Отдохнув здесь до

6 марта, Михайло Михайлович поехал в Тарханы - навестить

сестру своего друта А. А. Столыпина. для этого ему при­

щлось сделать немалый крюк. 7 марта Сперанский гостил в

имении Елизаветы Алексеевны Арсеньевой. Шестилетний Мища Лермонтов, неоднократно слыщавший в разговорах

взрослых имя этого человека, не отрываясь смотрел на Heгol . 11 марта Сперанский прибьUI в Рязань. Здесь ему встре­

тился А. Д. Балашов, который занимал в то время должность

генерал-губернатора окрута, состоявшего из Воронежской, Орловской, Рязанской, Тамбовской и Тульской губерний. В

разговоре со Сперанским Александр Дмитриевич вспомнил о событиях, приведших к ВЫСЬUIке того из столицы в 1812

году. Свое участие в интриге против государственного сек­

ретаря Балашов, естественно, СКРЬuI: из его слов выходило,

что главным интриганом бьUI Армфельдт, который направ­

лял свой удар не только против Сперанского, но и против

министра финансов Гурьева, и против... самого Балашова, в

то время министра полиции. Проискам Армфельдта Алек­ сандр Дмитриевич приписывал отправление его государем в действующую армию. В два часа пополудни генерал-губер­ натор Балашов дал в честь прибывшего к нему сибирского генерал-губернатора торжественный обед, после которого Сперанский отправился в дальнейший путь.

12 марта Михайло Михайлович бьUI в Коломне. 13-го - в Бронницах. Утром 14 марта достиг Москвы2• Остановился в

доме своего пензенского приятеля Григория Даниловича Сто­

льmина.

На пути в Санкт-Петербург Сперанский намеревался по­ сетить также А. А. Аракчеева в его имении в селе Грузино.

«Собираясь на сих днях оставить Сибирь, - сообщал он гра­

фу из Тобольска за два дня до отъезда оттуда, - я надеюсь к

концу марта еще раз в жизни видеть Грузинскую пУстыню и

338