Томсинов В.А. Сперанский
.pdfодновременно и преподавателем, занимаясь со своей доче рью различными науками в присущей ему свободной мане
ре. По возвращении в Санкт-Петербург Елизавета Сперан
ская рассказала графу Кочубею и его супруге Марии Васильевне об отце и своей пензенской жизни, а также о
том, что узнала за прощедший год. 18 октября 1818 года
Виктор Павлович писал Михайле Михайловичу в Пензу о
своих впечатлениях после общения с его дочерью: «Призна
юсь вам, что образование ее немало меня удивило. Мне
представлялось вещью невозможною в Перми и Пензе
иметь средства к воспитанию. Г[осподин] Uейер просветил
меня, изъясняя, что занимались оным вы исключительно».
Елизавета бьmа в Пензе, когда в начале августа 1817 го
да в гости к ее отцу приехал М. Л. Магницкий. 14 июня он
бьm назначен на должность гражданского губернатора в Симбирск и, после того как в конце июля сдал дела новому воронежскому губернатору, решил заехать к своему старше му другу и сослуживцу, с которым в один и тот же день бьm изгнан из столицы и с государственной службы, затем также в один день - возвращен из ссьmки и на службу.
12 сентября 1817 года Михаил Леонтьевич писал из Симбир ска Сперанскому: «Я так привык любить вас, что не могу
быть покоен, как скоро хоть пьmинка лежит на дружбе на
шей. Благодаря Богу мы ее сняли. Пребывание мое в Пензе
будет для меня незабвенно».
Сперанский не мог не казаться жителям Пензы челове ком диковинной натуры. Обходительный в обращении со
всеми, в том числе и с простыми людьми, не позволявший
себе злоупотреблений, обыкновенных для российского гу бернатора и потому привычных для населения, он отличал
ся от всех своих предшественников на посту пензенского гу
бернатора.
Князь Григорий Сергеевич Голицын, у которого Сперан ский принимал дела по управлению Пензенской губернией,
порезвился на губернаторской должности всласть. Если кто
то говорил, к примеру, что вся Пенза плясала под его дуд КУ, то он бьm прав вдвойне, поскольку это происходило не
только в переносном смысле, но и в самом что ни на есть
буквальном. Губернатор Голицын имел страсть к карнавалам
и часто заставлял пензенцев наряжаться и плясать, причем
не смущался выделывать это даже в тяжелейшие для России
дни Отечественной войны.
Следует заметить, что поначалу к Сперанскому относи лись в Пензе с большой настороженностью: в провинциях
все еще носился слух о его измене и разных противных ин-
284
тересам дворянства делах. Но спустя некоторое время насто
роженность исчезла - новый губернатор очаровал всех.
В немалой степени способствовали этому званые обеды,
на которых Михайло Михайлович стал регулярно бывать с первых дней своего пребывания на посту пензенского губер
натора. «Вот другая неделя, как я здесь, - сообщал он из
Пензы дочери Елизавете 31 октября 1816 года, - и каждый
день на званом обеде, где редко бывает менее 50-ти человек.
3накомлюся, стараюся нравиться и, кажется, успеваю... »)18 По-настоящему прочное в человеке никакие удары судьбы
из его натуры не вышибут. К пятому десятку лет подбирал
ся Сперанский, а все старался, все любил нравиться...
* * *
Жажда плодотворной деятельности никогда не покидала
Сперанского, он томился только от рутинной, чиновничьей работы, не ведающей результата. Потому глубоко расстраи вался он всякий раз, когда убеждался в тщетности каких-ли бо попыток переменить положение дел, с которым сталки вался на государственной службе и которое виделось ему
пагубным.
Из письма М. М. Сперанского к А. А. Столыпину от 5 июня 1817 года:
«Собираюсь и никак не могу вырваться в губернию. Откуда берутся дела? Откуда? От собственного нашего самолюбия. Сколько ни твердил себе, вступая в управление, чтоб не управ лять, но низать дела, как нижут бусы, демон самолюбия не nоnущает следовать сему правилу: все хочется делать как можно лучше и следовательно делать самому; а работать
должно на гнилом и скрипучем станке. Какой же может быть
успех? Успех мгновенный, цель почти ничтожная. Не пустое
ли это самолюбие?»
Предчувствие не обмануло Сперанского: первая же по
ездка по Пензенской губернии и знакомство с существовав
шими здесь порядками вызвали в нем удручаюшие чувства.
«Сколько зла и сколь мало способов к исправлению! Уста
лость и огорчение были одним последствием моего путеше ствия»), - жаловался он своему приятелю А. А. Столыпину.
Невозможность быстро все переменить к лучшему в гу
бернии навевала на него пессимизм. Он все больше разоча
ровывался в своей должности. «Скажу откровенно, -.uри знавался Михайло Михайлович в одном из своих писем из
285
Пензы, - иногда мне кажется, что я мог бы делать лучше и
более, нежели подписывать ведомости и журналы губерн ского правления, ибо в сем почти существенно заключается
вся наша инвалидная губернская служба. Так мнится мне в минуты, в часы, а иногда и в целые дни, когда бьет меня са
молюбие; но, образумясь, я нахожу, что безрассудно бьmо бы желать пуститься в бурное море на утлой ладье, без твер
дой надежды в успех, а сей надежды, по всем расчетам здра
вого смысла, иметь я не могу».
За время своей работы в государственном аппарате Спе ранский сумел привыкнуть ко всякого рода непорядкам. Ус
пел он также узнать многое и из того, что творилось В гу
берниях, в частности, о тех злоупотреблениях, которые чинили облеченные практически бесконтрольной властью губернаторы. Большинство сведений о злоупотреблениях не
доходило, однако, до центральных ведомств, и потому ис
тинное положение дел в губерниях оставалось неизвестным тем, кто служил в Санкт-Петербурге. Каждая губерния по ходила на озеро, в глубине которого вольготно резвилась
крупная рыба, свободно пожиравшая мешавшую ей мелочь,
но поверхность бьmа тихой и гладкой, блистающей, как ог
ромное зеркало. Всякие попытки столичной администрации
проникнуть в глубину провинциальной жизни и разобрать
ся в происходящем там, не вьmезая при этом из Петербур
га, оканчивались ничем.
М. Л. Магницкий, занявший осенью 1816 года долж ность вице-губернатора Воронежской губернии, писал спус тя некоторое время графу Аракчееву: «Я надорвался ВНУТ
ренно, видя пять лет сряду и особливо теперь здесь, что у
нас делается в губерниях. Ежели бы иностранец мог най титься, не зная, что он в России, в одной из губерний на ших, поверил ли бы он, что это Россия, в благословенней
шее из всех земных царствований? Поверил ли бы он, что
эта та самая Россия, за спасение и славу которой столько раз
сам боготворимый ею государь нес и великодушно подвер
гал бесценную жизнь свою величайшим опасностям? Сия Россия в тысяче верстах от столицы его угнетена и разоря
ется, как турецкая nровuнцuя. Горестная истина сия столь
положительна и зло так глубоко укоренилось, что никто из
здравомыслящих местных начальников не может надеяться
ее исправить и никто из искренно преданных государю и
славе его царствования не может согласиться иметь еже дневно перед глазами плачевную сию картину, иначе как в
виде самого тяжкого наказания». 11 апреля 1817 года Миха
ил Леонтьевич снова жаловался графу: «Ваше сиятельство
286
изволите, может быть, припомнить, что В первом письме
моем назвал я здешний край турецкою nровuнцuею. Положи тельная истина. Начальник здешней ryбернииl9 вел себя
точно как паша. Окружен будучи славою прежнего бескоры стия и уверен, что он пользуется за сие добрым именем го
сударя, смело и открыто попирал он всякий порядок и вся кие законы. Один дух неограниченного самовластия
руководствовал им. Все самые важные просьбы и доносы на чиновников и дворян, часто в преступлениях их обличаю
щие, собирал он не для преследования, но для совершенно
го господства над виновниками. При малейшем сопротивле
нии его власти или желанию, многим из них показывал он
просьбы на них, у него хранящиеся, и тем покорял их на всегда. Таким образом, все его управление бьmо не что иное, как продолжительная и непрерывная интрига. Все ме
ста, ему подчиненные, загромождены делами, по личностям,
пристрастиям, или мщению заведенными».
Подобно Магницкому, Сперанский, занявшись непо
средственно ryбернскими делами, смог по-настоящему озна комиться с действительным состоянием ryбернского управ
ления. И это знакомство принесло ему множество полезных
открытий. Своими мыслями о реформе системы управления
губерниями он поделился с В. П. Кочубеем в письме к нему от 21 сентября 1818 года: «Если бы теперь вопросили, какие же для внутреннего устройства России учреждения наиболее
нужны, не теряясь в воздушных высотах, можно бы бьmо с
достоверностию ответить: всего нужнее учреждение или ус
тав об управлении ryберниЙ. Настоящее учреждение ни вре
мени, ни пространству дел, ни народонаселению, ни уму уп
равляемых несоразмерно. Пересмотр его и соображение есть первая потребность ryберниЙ. Доколе будут они состоять
при настоящем инвалидном положении, дотоле можно ре
шительно сказать, дух народный и общее нравственное об
разование не только не пойдут вперед, но от одного года к другому будут отставать назад».
«Мысль О лучшем ryбернском уставе, - продолжал он
свои размышления, - сама собою уже приведет к другим
учреждениям, кои во всех случаях должны предшествовать
преобразованиям политическим, если желают, чтоб сии по
следние когда-либо у нас возникли с прочною пользою И
без потрясений. Словом, добрая администрация есть первый
шаг, в администрации правила и учреждения занимают пер
вое место; выбор и наряд исполнителей - второе; следова
тельно, начинать с них есть начинать дело с конца».
Последние строки особенно примечательны; Сперанский
287
утверждал в них прямо противоположное тому, ЧТО высказы
вал ранее, в бытность свою в Петербурге. Самый лучший об
раз упрамения, не имея исполнителей, не произведет ника
кого полезного действия, но родит лишь неудобства - так считал он прежде и был во мнении этом вполне уверен. Что
же вызвало в нем столь разительную перемену в воззрениях? Осознал ли он, заступив на место губернатора, что при
порочной системе управления и самые лучшие исполните ли - самые добрые и проевещенные люди - ничего не смо
гут сделать полезного, но скорее сами испортятся, чем пре
одолеют порчу учреждений? Или ясным стало ему, что в т,акой стране, как Россия, добрые и умные люди всегда най дутся, но для того, чтобы могли они прийти к власти в до
статочном множестве, необходимо произвести предвари тельно перестройку системы управления? А может, понял
он, что людей, развитых душою и умом, никогда не будет в
человечестве доставать, но даже если и появятся такие лю
ди в большом количестве, мало кого из них затянешь в ад
министративную суету и духоту учреждений, что, как бы то
ни было, среди исполнителей, назначенных двигать рычаги власти. всегда будет много лиц порочных, а раз так. то на деяться должно более на мертвые учреждения и правила, не жели на живых людей?
Здравый ум не обманывал Сперанского, не внушал ему бесплодных надежд, но давал ясное сознание того. что
прежних успехов на поприще государственной службы он
иметь уже никогда не будет. Тем не менее высокие должно
сти и власть были по-прежнему привлекательны для него. Почему'!
Письма Сперанского из Пензы содержат вполне определен ный ответ на этот вопрос. С несвойственной ему прямотою,
в чем-то даже грубоватой, и с редкой настойчивостью Михай
ло МихаЙJIОВИЧ заявлял в них, что в высоких государственных
должностях он ВИДИТ в первую очередь средство очистить се
бя от несправедливо возведенной на него хулы, способ вос становить общественный почет и уважение к себе.
Нз письма М. М. CnepaHCКOZO к А. А. СтОАЬUlIlИУ
от 5 марта 1818 юда:
-Мне нужно быть в Петербурге не более, как на один год, даже на шесть месяцев... Сделав меня сенатором и поручив
мне комиссию законов, они совершенно достигнут своей цели,
а я получу средство окончить службу образом благоnристой Hы.м для себя и, смею сказать, достойным для nравительсmва. В сем одном состоит все мое желание~.
288
