Внешняя политика и безопасность современной России - 3 - Хрестоматия - Шаклеина - 2002 - 491

Средней Германии; по его собственным словам, переехав мост через Эльбу у Магдебурга (после 1945 года Эльба на большом своем протяжении образовала границу между западными и восточной зонами оккупации Германии), он сразу же опускал шторы, чтобы «не видеть этой азиатской степи» за окнами вагона4. Уж если Среднюю Германию воспринимать как что-то азиатское, то каковы должны были быть чувства, вызываемые ее восточной частью, а также собственно восточноевропейскими странами, не говоря уже о России?! Этот психологический настрой, свойственный не только Аденауэру, сильно облегчил Бонну выбор при первом расширении НАТО на восток за счет принятия ФРГ в члены альянса в 1955 году. Определенную роль играет он и сейчас, когда началось второе, еще более значимое по своим последствиям продвижение североатлантического блока в направлении российских границ.

Подорвать убеждение в возможности единства континента, сложившееся у европейцев после удивительно гармоничного завершения опаснейшего противостояния двух военных лагерей, оказалось не так легко. Потребовался тщательно разработанный план кампании и мощная «артподготовка». Теоретическое обоснование неизбежности нового размежевания, теперь уже в постконфронтацион ном мире, взял на себя американский политолог С.П. Хантингтон, сформулировавший в 1993 году тезис о столкновении цивилизаций5. Несмотря на то, что понятие цивилизации в культурологическом смысле обособленной группы наций, объединенных чертами определенного религиозного, морального, психологического облика, лишь с трудом поддается точному определению (сам Хантингтон затруднился назвать точное число таких существующих сегодня на земном шаре цивилизаций — то ли их семь, то ли восемь), вывод о том, что дело рано или поздно кончится дракой между ними, звучал вполне безапелляционно: «линии разлома между цивилизациями станут линиями сражений будущего». Вопрос об обоснованности утверждений Хантингтона остается и поныне спорным — есть свидетельства в его пользу, еще больше свидетельств против6.

Характерной чертой построений Хантингтона является отрицание существования (обще) европейской цивилизации как таковой; на ее место ставится западная цивилизация, которая в принципе идентифицируется с христианством; к ней относятся Европа (без России) и США. Единство европейского континента продолжает, по Хантингтону, оставаться недостижимым: «После преодоления идеологического раскола Европы вновь проявился культурный раскол Европы между западным христианством, с одной стороны, и православным христианством и исламом, с другой»7. Хантингтон и его последователи (к ним относится, в частности, Г. Киссинджер) исходят из наибольшей вероятности столкновения между западной цивилизацией и всем остальным миром, причем главным противником Запада считаются объединенные силы конфуцианской (т.е. китайской) и исламской цивилизаций. Россия причисляется к славянско — православной цивилизации, которая не является частью единой христианской цивилизации, стоит вне ее и в принципе враждебна ей. Отсюда следует тот практический вывод, что Россия не входит в европейское цивилизационное пространство, что ей в Европе делать нечего, что ей предначертано либо пойти в услужение более везучему сопернику, либо погибнуть в схватке сильнейших цивилизаций, которым предстоит вершить судьбы мира в будущем. Основные моменты западной стратегии формулируются Хантингтоном следующим образом: «В краткосрочном плане в интересах Запада добиваться более тесного сотрудничества и единства

132Россия как составная часть общеевропейского цивилизационного пространства

внутри своей собственной цивилизации, особенно между ее европейским и североамериканским компонентами; инкорпорировать в состав Запада общества Восточной Европы и Латинской Америки, культура которых близка Западу; развивать и поддерживать кооперативные отношения с Россией и Японией; ограничить наращивание военной мощи конфуцианских и исламских государств; снизить масштабы сокращения западных военных возможностей…»8.

Между тем стоит лишь самым поверхностным образом ознакомиться с историей христианства, чтобы уловить всю надуманность тезиса о выпадении православия из его рамок. Был лишь один непродолжительный период, причем в древности, когда католический Рим и православная Византия сошлись друг с другом в открытом бою, — это был период крестовых походов, которые, как мы знаем, направлялись не только против «неверных», но и против «иноверцев». Отголоски этой первой волны натиска на восток жители Северной Руси почувствовали на себе, став объектами «перевоспитания» со стороны католических цивилизаторов из ордена Меченосцев, Тевтонского и Ливонского орденов, опустошавших прилегающие к Балтийскому морю территории. В последующем на линии разграничения между западной и восточной ветвями христианства постоянно происходили трения, сохранялась напряженность, шло соперничество за души прихожан. Однако никогда этот спор не принимал тех гигантских кровавых масштабов, которыми характеризова лись столкновения между католицизмом и протестантством внутри западной ветви — стоит только вспомнить Варфоломеевскую ночь в Париже и последующие войны с гугенотами или Тридцатилетнюю войну в Германии, ставшую первым общеевропейским конфликтом. Тем не менее никто и никогда не пытался на основании этих потрясающих воображение столкновений сконструировать наличие католической и протестантской цивилизаций. И это правильно, ибо христианская цивилизация (ее можно назвать и общеевропейской, поскольку она возникла и достигла своего расцвета на европейском континенте, навсегда определив уникальный духовный облик живущих на нем народов и наций) неделима, какие бы особенности ни были свойственны существующим в ее лоне течениям.

Если же кто-то вопреки очевидности продолжает настаивать на расчленении единой общеевропейской цивилизации, это значит, что у него есть серьезные причины кривить душой. Как правило, в качестве таких причин выступают вполне определенные политические предрассудки и пристрастия авторов. Те, кто пытается подвергнуть Россию европейскому остракизму, исходят либо из желания сохранить без всяких поправок американский протекторат над Западной Европой, либо из намерения не дать измениться привычным тепличным условиям Малой Европы, в которой соотношение сил давно устоялось и руководящая роль тех или иных держав никем не подвергается сомнению. Есть реальный шанс, что вовлечение в малоевропейские структуры сравнительно небольших стран Центральной и Восточной Европы существенно не изменит там расклада соперничающих между собой влияний. А вот подключение такого гиганта, как Россия, особенно если она справиться со своими внутренними бедами, рискует возыметь непредсказуемые последствия, утверждают противники Большой Европы.

Подобный ход рассуждений явственно прослеживается, например, в тезисах профессора Сорбонны Ж. Рована, который страстно отстаивает несовместимость христианства латинского происхождения с христианством византийской окраски. Его совершенно не смущает, что к «византийской группе» относятся

такие бесспорно европейские страны, как Греция, Болгария, Македония. Он готов допустить их в Европу в качестве «западного востока» (правда, умалчивая о том, что собирается сделать с Сербией, которая, по его оценке, слишком сильно оглядывается на Россию). Однако Россию, Украину и Беларусь Рован причислить к Европе никак не желает — им там не место9. С тезисами Рована перекликаются и воззрения кельнского политолога Г. Веттига, новизна вклада которого в мировую науку сводится к провозглашению существования «католическопротестантской цивилизации», абсолютно несовместимой, разумеется, с «православной», т.е. прежде всего с российской цивилизацией10.

ЧТО ЕСТЬ ЕВРОПА?

Рован и Веттиг далеко не одиноки. Можно, конечно, понять представителей Запада, претендующих ныне на свою полную исключительность в мире, где все осложняется и грозит побить рекорды известных ранее кризисных глубин. Кое-какие основания у них для этого есть (хотя никогда не следует абсолютизировать свои успехи и забывать о будущем, которое вполне может быть не таким безоблачным). Складывается твердое впечатление, что западные теоретики (а за ними и многие восточные) прикрепили определение «европейский» только к понятию «Запад», и чем дальше территориально цивилизационные разновидности и вариации в Европе отстоят от западной оконечности континента, тем меньше у них шансов быть признанными совместимыми с европейской сущностью. Таким образом, мы снова и снова сталкиваемся, как правило, с намеренным, но часто и подсознательным отождествлением европейской цивилизации в целом с одной из ее частей, а именно с западноевропейской цивилизацией.

По существу, в определенных условиях западноевропейская цивилизационная общность действительно имеет все основания претендовать на то, чтобы рассматриваться как самостоятельная цивилизация (все зависит от определения понятия, которое еще далеко от научной точности). На тех же основаниях на титул самостоятельной цивилизации смогут претендовать и четко выраженная культурно — историческая общность Центральной и Восточной Европы, а также российское цивилизационное пространство. Однако в таком случае нам придется (и, как правило, это уже делается явочным порядком) ввести понятие сверхцивилизации (суперцивилизации), которое и объединит все названные цивилизации в единое общеевропейское цивилизационное пространство, т.е. в Большую Европу, являющуюся исторической, политической, экономической и культурной реальностью. Ибо делить цивилизационную общность на более мелкие единицы и фрагменты можно до бесконечности. Но, встав единожды на этот путь, никто не в силах будет остановиться. Сепаратистские («национально-освободительные», «религиозно-освободительные» и т.д.) движения во всем мире ежедневно наглядно это демонстрируют. Их действия ведут в никуда, во всеобщий хаос, к концу всякой цивилизации. Это гибельный путь.

Разумеется, имеются все основания рассматривать Россию как продукт единственного в своем роде взаимодействия специфических географических, этнических, исторических, религиозных, экономических, политических, персональных факторов — неповторимый цивилизационный феномен. Однако как можно в таком случае отказывать в этом же, скажем, Франции, или Германии, или Испании, или любой другой европейской нации? Разве эти разновидности единой ци-

134Россия как составная часть общеевропейского цивилизационного пространства

вилизационной общности менее неповторимы, менее самобытны, менее уникальны, чем ее российский вариант? Неужели их духовно-психологический склад менее четко очерчен и не так выделяется своей оригинальностью? Разве неправы французы, которые уже давно выделяют французскую цивилизацию? Или англичане, отстаивающие свою британскую идентичность?

Исторически сложившимся связям России с Северной Азией соответствуют не менее интенсивные связи Франции с Северной Африкой, Великобритании с Северной Америкой, Австралией, Новой Зеландией и обширными регионами той же Азии, Бельгии и Голландии с их бывшими колониями по всему свету. Единству общеевропейской цивилизации соответствует и то характерное обстоятельство, что многие европейские нации, чья принадлежность к Европе неоспорима, воспринимают русских психологически, ментально и эмоционально как своих более близких родственников, чем некоторых непосредственных соседей, чья европейская сущность, впрочем, также не подвергается сомнению. Объективные реальности подводят к выводу о том, что возникшая в Европе цивилизация давно уже превратилась в сверхцивилизацию, влияние которой распространи лось далеко за пределы континента, что, однако, не подорвало ее внутреннего единства. Общеевропейская цивилизация и сегодня определяет облик континента, где она зародилась, ощутимо отличаясь от своих ответвлений в других частях света, хотя «пуповина» и сохраняется.

Очень важно по достоинству оценить тот момент, что единство общеевропейской цивилизации возникло из продолжавшегося веками синтеза весьма разнородных компонентов. Культурная общность Европы произросла из многочисленных этнических корней — ее основы заложили помимо индоевропейских племен также этруски, кельты, угро-финны, баски, татары, степные народности великой южнорусской равнины. Ее сущность, определяемая, бесспорно, христианским вероучением отразила одновременно влияние разнообразных верований, вплотную примыкающих к нехристианским религиям, а иногда и прямо включивших в себя их элементы. Европейская история, сравнительно рано экономически и политически сблизившая первоначально возникшие самостоятельные субрегиональные фрагменты континента, не навязала его частям единообразия, сохранив в Европе существенные различия, местные особенности, которые, со своей стороны, придают ей неповторимый колорит самобытности. И если в иных регионах земного шара противоречия и крайности просто сосуществуют друг с другом, никак не взаимодействуя между собой, то сила общеевропейской цивилизации заключается как раз в ее феноменальной способности органически соединять на первый взгляд несовместимое и в конечном счете сводить воедино кажущееся непримиримым. Прежде всего национальное своеобразие европейских народов служит не источником развала, а конструктивным фактором постоянно развивающейся общеевропейской идентичности. Этот многосложный и потому необычайно прочный сплав создавался изначально при активном участии России, российской цивилизации.

ЕВРОПА БЕЗ РОССИИ?

Русичи были активной силой общеевропейского развития, его непременной составной частью и творцом с того самого момента, когда субрегиональные фрагменты стали сливаться в единую историю континента. Самое позднее после крещения Руси в Х веке (на самом деле — благодаря взаимодействию со Скан-

динавией и Византией — много раньше) она стала немаловажным общеконтиненталь ным фактором, степень влияния которого постоянно возрастала. 200 лет монголо-татарского ига принесли частичную изоляцию русских территорий от остальной Европы, однако именно это трагическое время стало свидетелем акта высокого служения Руси общеевропейскому делу: своим отчаянным сопротивлением она подорвала наступательную мощь монгольского войска и подготовила условия для отражения нашествия азиатов на остальную Европу.

При всех своих отрицательных последствиях татарское иго не повлекло искажения культурной идентичности русских — Русь была для завоевателей источником дани, а не ареной для обращения в свою веру. «Двухвековое татарское иго, — констатировал Г. Федотов, — еще не было концом русской свободы… В течение двух и более столетий северная Русь, разоряемая и унижаемая татарами, продолжала жить своим древним бытом, сохраняя свободу в местном масштабе и, во всяком случае, свободу в своем политическом самосознании. Новгородская демократия занимала территорию большей половины восточной Руси»11. Парадоксально, но именно необходимость концентрации всех сил нации для освобождения от иноземного господства привела к установлению в России деспотии, которой трудно подыскать параллели в истории, поскольку она вела свою родословную сразу и от византийских императоров, и от татарских ханов.

Сразу же после освобождения собственными силами Русь, Россия, восстановила широкое, активное и равноправное участие в общеевропейских делах. Не было ни единого момента на протяжении XVII, XVIII, XIX столетий, когда Россия «уходила» из Европы или «вытеснялась» из нее. Западноевропейские политики того времени, за весьма редким исключением, не ставили под вопрос «европейскость» России, стабилизирующий характер ее влияния на континенте, ее европейскую миссию в Азии. Считалось само собой разумеющимся, что русская колонизация Сибири или Средней Азии расширяет сферу европейского влияния, усиливая таким образом роль Европы в мире и ее глобальное значение. Было и сопротивление — со стороны тех европейских держав, которые сами стремились расширить до бесконечности границы своих внеевропейских империй, прежде всего со стороны Великобритании. Однако это были «семейные ссоры», которые разрешались между равными, между европейцами.

Лишь Первая мировая война раскрутила впервые на полную мощь антирусскую пропаганду. Для психологической войны допустимы все средства — и в сознание половины европейцев ежедневно вдалбливалось представление о том, что русские — «чужаки» в Европе, что они несут с собой распространение азиатского влияния, что их надлежит вновь загнать в Азию и держать там в специальной резервации. Наряду с поддержанием «боевого духа» у населения такая пропаганда преследовала и чисто практические цели — по мере выявления безнадежности планов существенных территориальных приращений на западе руководство рейха перемещало акцент на программу захвата земель на востоке и создания там госу- дарств-сателлитов Германии за счет России. Особая обстановка военного времени создавала питательную почву для восприятия самых чудовищных измышлений; что-то от них осталось в народном сознании и после окончания войны.

После Октября 1917 года основным линиям антирусской пропагандистской кампании рейха стала следовать и пропаганда Антанты, для которой опасность большевистской заразы была ничуть не меньше, чем для потерпевшей поражение Германии. Что же могло быть надежнее в качестве средства удерживать

136Россия как составная часть общеевропейского цивилизационного пространства

революционную Россию на расстоянии от Западной Европы, чем заставить массы западноевропейского населения воспринимать русских большевиков (или большевистских русских) как агрессивных азиатов и тем самым почти как готовящих вторжение на Землю инопланетян? В рамки такого мышления удобно укладывалась концепция «санитарного кордона» в качестве прокладки между Советами и Западной Европой, причем стража кордона (практически те же страны, которые сегодня под именем Центральной и Восточной Европы выстроились в очередь в НАТО) хорошо оплачивалась и гордилась тем, что ей доверена защита Европы от внеевропейских опасностей.

Таким образом, национал-социалистам не пришлось ничего придумывать, разворачивая чудовищную антирусскую кампанию, — все ее элементы были уже налицо, их только требовалось собрать воедино. Лозунг завоевания «жизненного пространства» для безземельной нации господ, возрождение натиска немцев на восток, планы заселения «расово полноценными элементами», т.е. стопроцент ными европейцами, российских территорий, которые ради этого должны были быть «освобождены» от недостойного существовать, неполноценного, т.е. азиатского, коренного населения, — эти перлы германского шовинизма существовали задолго до того, как Гитлер приступил к сочинению своей «Майн кампф». Единственным, но зато навсегда врезавшимся в коллективную память европейцев вкладом национал-социалистов стала крайняя жестокость, зверская основательность и готовность идти «до конца» в осуществлении самых каннибальских предначертаний вождей фашистской Германии с их дикими расистскими предрассудками. Практические действия нацистов воочию доказали, что нет таких экстремистских бредней, которые не нашли бы своих исполнителей, даже если для этого требуется шагать по горам трупов.

Жизнь более 27 млн. человек отдала Россия ради победы над фашистской Германией, ради того, чтобы людоедские планы нацистского закабаления континента не осуществились. Без жертв русского, белорусского, украинского народов, других народов, входивших в СССР, не было бы сегодняшней свободной Европы. По исторической значимости этот общеевропейский подвиг оставил в тени титаническую борьбу Руси против монгольского нашествия в средние века, позволившую Западной Европе спокойно заниматься подготовкой своего последующего взлета. Несправедливо, что спустя всего лишь 50 лет после Победы почти закончилось вытравление этого факта из общественного сознания европейцев — точно так же, как уже сейчас предается забвению тот факт, что именно

СССР, Россия положили конец состоянию конфронтации общественнополитических систем, полвека державшего человечество на самом краю пропасти всеобщей ядерной катастрофы.

Ведь именно Москва проявила инициативу в устранении глубинных причин конфронтации, начала практическую подготовку к ликвидации препятствий для обмена людьми, идеями и товарами, самостоятельно стряхнула с себя коммунистическую диктатуру и приступила к восстановлению демократических основ организации общества. Вместо признания значения этого практического доказательства приверженности россиян основам европейской цивилизации Запад усиленно убеждает себя и других, что он одержал победу над СССР (причем в данном случае провозглашается тождество СССР и России, что в отношении других аспектов проблемы — прежде всего территориальных — категорически отрицается) и как победитель имеет полноеправо обращаться с побежденным по своему усмотрению.

РОССИЯ ВНЕ ЕВРОПЫ?

Уже упоминавшийся Хантингтон хорошо передает оптику западных «победителей» в оценке развития современной России, когда утверждает: «Президент Ельцин перенимает западные принципы и цели и пытается сделать из России «нормальную» страну и часть Запада. Однако и российская элита, и российское общественное мнение расколоты по данному вопросу». Из всего этого пассажа верно лишь то, что Россия действительно стремится стать и во многом уже стала «нормальной» страной. Однако частью Запада она не только не хочет, она не может стать уже потому, что Запад и общеевропейская цивилизация, одной из опор которой Россия всегда являлась и продолжает быть поныне, в принципе не одно и то же. Хантингтон и его последователи допускают грубую натяжку, выдавая политический, экономический, в какой-то мере правовой термин «Запад» за цивилизационное понятие, опирающееся прежде всего на исторически сложившуюся культурную общность определенного региона. А европейскую цивилизационную общность сформировала не только западная, но и центральная и восточная части континента. Смешно, когда руководители государств центрального европейского субрегиона объявляют о своем намерении «вернуться в Европу» — они никогда из нее не уходили. Точно так же никогда не уходила из Европы и Россия.

Даже самые отчаянные и радикальные славянофилы не отрицали в прошлом европейской принадлежности России. Их тезис о российской самобытности содержал лишь указание на уникальное сопряжение в российской цивилизации исходных элементов Запада и Востока как существенно отличающихся друг от друга общественно-политических моделей и на невозможность пожертвовать плодотворным результатом этого синтеза в пользу западного образца. Наиболее последовательные из защитников неповторимого лица России — евразийцы видели в ней своеобразное соединительное звено между обоими континентами, но не более того: российский вклад в европейскую цивилизацию не подвергался сомнению. Значимость цивилизационного спора в среде российской общественности в посткоммунистический период явно преувеличивается — тонкости интеллектуальных упражнений на данную тему остаются недоступны ми широкой публике, которая, к тому же, проявляет к ним минимальный интерес.

Теория, как всегда, проверяется практикой. Но кто же в России в состоянии представить себе будущее своей страны, скроенное по азиатской модели (будь то Китай, Япония, Корея, Индия или Иран)? Таким образом, остается лишь европейский путь. В отношении этого пути развития в России уже сложился на практике общенациональный консенсус, который можно сформулировать следующим образом: следует стремиться к самому тесному сотрудничеству с Западной Европой как психологически наиболее близкому нам варианту организации общества на базе социального рыночного хозяйства. Западноевропейский образец вполне может служить ориентиром для нас в той мере, в какой он применим к действительно уникальной российской реальности; в то же время простое копирование западноевропейских решений (даже очень хороших для Западной Европы) контрпродуктивно, поскольку способно лишь увеличить объективно имеющиеся в России трудности и довести их до взрывоопасного состояния. Подчинять страну диктату со стороны — даже если этот диктат мотивирован самыми лучшими намерениями (что не всегда гарантировано) — смерти подобно, ибо неизбежно вызовет реакцию оттор-

138Россия как составная часть общеевропейского цивилизационного пространства

жения со стороны массы населения, которая может привести к тому, что вместе с грязной водой из ванны будет выплеснут и ребенок.

Итак, Россия возвращается не в Европу, в которой она оставалась всегда, не в общеевропейскую цивилизацию, немыслимую без ее участия, а в сообщество демократических государств континента и мира, восстанавливает свое равноправное сотрудничество с мировой системой рыночного хозяйства, ориентируясь прежде всего на западноевропейский опыт. Это создает прекрасные предпосылки для ее «смычки» (как говорили в 20-е годы) с западной частью континента и поэтапного подключения к западноевропейской интеграции, которая таким образом приобретает черты общеевропейского явления. При этом Россия психологически готова пойти в западноевропейскую школу социального рыночного хозяйства и признать ведущую роль Европейского Союза в деле создания общеконтиненталь ной конструкции, которая раз и навсегда положила бы конец всем и всяческим расколам Европы. Большая Европа — это принципиально наилучшее решение как для трудностей, переживаемых Россией после крушения «реального социализма», так и для проблем, которые скорее раньше, чем позже встанут перед европейским континентом в плане соперничества с новыми инновационными центрами мира.

Возвращение россиян к своим национальным корням никак не равнозначно возрождению русского мессианизма. После всех катастроф, принесенных идеологиями универсального осчастливли вания благодаря усилиям русского народа — «богоносца» или «передового отряда человечества», Россия выработала иммунитет к ним. Ни царская претензия на роль «третьего Рима», ни большевистская теория революционного авангарда, ни амбиции православного духовенства в плане исключительного владения божественной истиной, ни тщеславные политические притязания на то, чтобы быть протектором всех славян, не смогут более мобилизовать российское общественное мнение. Россия устала играть в сверхдержаву. Как государство и как нация она нуждается в форсированной общеевропейской интеграции по всем направлениям и на всех уровнях. Впервые предоставленный европейской историей шанс создать единую Большую Европу не будет сорван из-за России.

* * *

Кончающийся XX век принес головокружительные взлеты и глубочайшие падения европейской идеи. Он стал столетием, на протяжении которого объединение Европы было впервые сформулировано как задача практической политики — и континент дважды ввергался в беспрецедентные по своим масштабам военные катастрофы. Столетием, когда Европа то и дело раскалывалась на враждебные лагери, и тем не менее впервые на деле началась континентальная интеграция, на первых порах как инициатива нескольких государств одной из половин континента. Столетием — свидетелем мирного завершения конфронтации между обеими половинами Европы, состоявшегося во имя построения Общего европейского дома, и продолжающегося спора о том, где же пролегают границы континента. Столетием, устранившим последние препятствия для слияния всех частей Европы в единый организм и породившим угрозу нового противоестественного и нелепого раскола континента вследствие непродуманного и поспешного продвижения НАТО к российским границам.

Каких-нибудь 30 лет назад горстка дальновидных политиков Франции и ФРГ взялась в практическом плане за франко-германское примирение, хотя многим казалось, что пропасть между обеими нациями слишком глубока, чтобы ее удалось когда-либо преодолеть. Но их примирения требовал императив западноевропейской интеграции. Результат: невозможное стало возможным. Подобная решимость и настойчивость нужны сегодня для того, чтобы начать реализацию общеевропейской интеграции, которая ныне также стала императивом. Лишь программа Большой Европы способна пробудить европейский энтузиазм, задавленный сейчас отсутствием ярких идей, скептицизмом, экономическим спадом и будничными заботами европейцев. Российское общественное мнение, включая оппозицию, готово поддержать проект общеконтинентального сообщества, которое оно умом и сердцем воспринимает как нечто само собой разумеющееся. Но окончательное решение — за остальной Европой.

Примечания:

1 Simon G. Welchen Weg geht Rubland? // Neue Zьrcher Zeitung, 31.01.1994.; Timmermann H. Rublands Aubenpolitik in Richtung Europa // Zwischen Krise und Konsolidierung. Gefбhrdeter Systemwechsel im Osten Europas. — Mьnchen-Wien, 1995. — S. 313.

2Marx K., Engels F. Werke. — Bd. 16. — Berlin, 1968. — S. 204.

3Bainville J. La Russie et la barriere de l'Est. — Paris, 1937.

4Schwarz H.-P. Vom Reich zur Bundesrepublik. Deutschland im Widerstreit der aubenpolitischen Konzeptionen in den Jahren der Besatzungsherrschaft. 1945–1949. — Stuttgart, 1980. — S. 433.

5Huntington S.P. The Clash of Civilizations? // Foreign Affairs. — 1993. — № 3, 5.

6Общественные науки и современность. — 1994. — № 6;1995. — № 3.

7Huntington S.P. — Op. cit.

8Ibid.

9Rovan J. Wie weit reicht Europa? Nicht die Geographie zieht die Grenzen, sondern der politische Wille mub es tun // Frankfurter Allgemeine Zeitung. — 27.04.1995.

10Wettig G. Neue Herausforderungen fьr die Sicherheit in Europa // Aubenpolitik. — 1995. — № 2. — S. 136-145.

11Федотов Г.П. Россия и свобода // Знамя. — 1989. — № 12. — С. 201.