Внешняя политика и безопасность современной России - 3 - Хрестоматия - Шаклеина - 2002 - 491

Россией должна проходить по Кавказскому хребту. Более того, намерение отодвинуть ее далеко на север посредством реализации суперпроекта «единого Кавказского дома» выглядит отнюдь не фантастикой. Его воплощение в жизнь по большому счету уже началось в рамках интеграционной триады с глобалистическим подтекстом: «Черное море + Кавказ (без уточнения чей) + Каспий». При этом за превращение Кавказа в цельный хозяйственный организм и некий региональный «общий рынок» (supra-national community) выступают и те, чьи добрые побуждения вне всяких подозрений, и те, чьи мотивы далеко не однозначны, и те, кто вынашивает планы, никак не связанные с содействием цивилизационному и гуманистическому прогрессу у кавказских народов. Одни видят в подобном векторе развития региона абсолютное благо, не замечая или не желая замечать его негативных побочных эффектов для России (и для Закавказья). Другие же — тут не стоит питать иллюзий — именно на эти «эффекты» и рассчитывают.

Как тут не вспомнить «хорошо забытое старое»: в 1853 году Пальмерстон, традиционно неравнодушный к Кавказу, заявлял, что сама природа предназначила реки Кубань и Терек на роль естественной границы между «деспотической» Россией и «свободной» Европой, к коей он причислял и северокавказских горцев, ведших, по его словам, «героическую борьбу против самодержавной тирании за идеалы демократии (читай: «общечеловеческие ценности» — В.Д.)». Правда, в доверительных беседах с высокопоставленными русскими дипломатами он не раз советовал Петербургу поскорее покончить с «этими дикарями», чтобы тема кавказской войны перестала быть раздражителем для западного общественного мнения, а также средством дипломатического шантажа России и предметом дипломатической торговли с ней. Не слышится ли в этих преданиях почтенной старины что-то до оскомины знакомое?!

* * *

Расширяющееся присутствие США и ЕС в Закавказье зачастую рассматривается в качестве непременной предпосылки стабильности. На самом же деле оно в настоящее время приводит к нарастанию напряжения в российскогрузинских и российско-азербайджанских отношениях, что никак не отнесешь к факторам безопасности.

Главный довод в пользу форсирования процесса «интернационализации» закавказских проблем состоит в утверждении, будто ни одна из великих держав не в состоянии справиться с ними единолично, и посему этот регион не может быть сферой чьей бы то ни было исключительной ответственности. Если допускать верность такого постулата, то нужно признать и другую правду: у разных государств ставки на Кавказе совершенно разные. Россия рискует гораздо больше потерять, чем все остальные — приобрести. Для нее речь идет о возможности колоссальных утрат, тогда как для ее соперников — о перспективе не такого уж большого выигрыша, не исключено, что в конечном итоге — пиррова победа. Россия хочет сохранить то, что у нее еще есть, другие — получить то, чего у них пока нет. Отсюда ее объективная заинтересованность в проведении консервативной, оборонительной политики на Кавказе и явная склонность ее оппонентов к тотальному интервенционизму. В данной ситуации горечь России по поводу состоявшегося (если оно состоится) поражения психологиче-

ски куда опаснее, чем неудовлетворенность Запада по поводу несостоявшейся (если она не состоится) победы.

У России и Запада помимо совпадающих интересов на Кавказе есть и еще долго будут интересы расходящиеся. Поэтому нельзя полагаться на полный консенсус в истолковании на первый взгляд простых международных понятий. В частности, то, что одна сторона предпочтет назвать «системой коллективной безопасности», для другой может оказаться чем-то прямо противоположным. Бесспорные выгоды для Запада не обязательно должны быть таковыми для России (и наоборот). Но цена ее расплаты за неудачи обязательно будет неизмеримо выше вероятных издержек ее конкурентов. Кавказские беды всегда будут ее бедами, но кавказские праздники, — увы, не всегда «праздниками на ее улице». У России во сто крат больше шансов, чем у Запада, пожать горькие плоды региональных неурядиц по причине ее географической близости к их источнику. Здравый смысл подсказывает, что Россию следует официально наделить соответствующими правами по защите ее национальных интересов в регионе, не ущемляя прав других кавказских субъектов.

Конечно, наивно думать, будто кто-то станет добровольно и бескорыстно инициировать такую постановку вопроса. Делать это придется только Москве. Умно и тонко. Испросить высочайшего соизволения США, возможно, и нелишне — из «протокольных», тактических соображений, хотя это нежелательно с точки зрения накопления подобных «челобитных» прецедентов, укрепляющих в американцах великодержавную уверенность, что иначе и быть не должно. Никакой трагедии не произойдет, если ходатайство России будет отвергнуто. Тогда нужно действовать так, будто не было ни просьбы, ни отказа. Другими словами — проводить на Кавказе свою линию с полным сознанием ее правомочности. Нужно абсолютно точно знать — чего ты хочешь, а чего нет. И порой лучше прибегать не к громогласным оповещениям на сей счет, а к многозначительным фигурам умолчания, смысл которых наверняка дойдет до тех, кому они адресованы.

Равноправие с Западом на Кавказе недостижимо до тех пор, пока России жестко отказано в нем в тех районах мира, которые объявлены зоной ответственности и особых интересов западных держав. Последние, когда дело касается их собственной безопасности в самом широком, а вовсе не только в военном смысле термина, ставят доктрину государственного суверенитета выше всяких международных норм. (Японцы, к примеру, не желают даже обсуждать тему сокращения китобойного промысла, ссылаясь ни много ни мало на свои традиционные гастрономические слабости и заставляя считаться с ними.) А от России неизменно требуют признавать приоритет наднациональных институций и наднационального принуждения, в том числе на российской территории. Запад предлагает Москве согласовывать с ним каждый ее шаг в Закавказье в рамках политики коллективных решений, зачастую невыгодных для России. Сам же Вашингтон, ни с кем не совещаясь, реализует свои внешнеполитические устремления в основном через механизм двусторонних отношений с Тбилиси и Баку, включая военное сотрудничество.

Некоторые «многоуровневые» модели региональной безопасности выглядят весьма странными сооружениями. В них нет Турции и Ирана, которые появились на Кавказе задолго до других держав и продолжают непосредственно граничить с Грузией, Арменией и Азербайджаном, испытывая оправданное беспокойство тем, что там происходит. Но зато есть государства и сообщества

(США, ЕС), которые при самом богатом географическом воображении нельзя отнести к «кавказским». Что бы ни лежало в основе такой логики — попытка ранжировать страны по степени их заинтересованности в кавказских делах, по их военно-экономическому потенциалу и эффективности их влияния или же это настороженное восприятие исламского фактора, если не что-то еще, более подспудное, — было бы все же целесообразнее, справедливее и безопаснее проявлять больше внимания к законным, «историческим» интересам Анкары и Тегерана в Закавказье, а не выставлять их на задворки.

Эксперты, для которых очевидно намерение Вашингтона заполучить «контрольный пакет акций» на Кавказе, не скрывают тревоги по поводу такой политики и советуют обуздать ее методом вбивания клина между США и ЕС с явным предпочтением Европы как меньшего зла. Этот ход, кажется, напрашивается сам собой, учитывая растущие американо-европейские противоречия. Однако какова будет конечная цена такого прагматизма? Что за прок для России в том, что с Кавказа ее вытеснят не США, а Европа? Совсем не факт, что партнерство с ЕС обеспечит Москве ведущую или даже равноправную роль в регионе. Если Европа возьмет под свою эгиду процесс южнокавказской интеграции — а на меньшее она вряд ли согласится, — то никто не помешает ей присвоить львиную долю выращенного в регионе на западные деньги экономического и политического «урожая». А кто попробует помешать — рискует испытать на себе все «прелести» либо международной торговой и инвестиционной блокады, либо силовых санкций НАТО. Тут, среди прочих, возникает вопрос: почему фрондерство сравнительно маломощного ГУУАМа квалифицируется (и весьма справедливо) как вызов России, а проникновение ЕС на Кавказ именуется вкладом в региональную безопасность?

Стихийное увеличение количества игроков на тесном закавказском пространстве не есть залог мира. Дробление международной системы за счет все новых и новых элементов усложняет ее, делает громоздкой, трудноуправляемой и менее стабильной. Феноменальная по своей устойчивости и длительности Венская система (с 1815 г.) в течение почти сорока лет (до 1854 г.) служила предохранительным клапаном против большой европейской войны и в течение целого века (до 1914 г.) — против войны мировой. Достичь этого удалось во многом благодаря тому, что число государств европейского «концерта» было ограниченным — сначала пентархией (властью пяти), затем гексархией (властью шести). Опасное разбалансирование, приведшее в конце концов к трагедии 1914 г., началось с появлением на «игровом поле» новых субъектов в виде молодых балканских стран, чьи экспансивность, аппетиты и безответственность порой намного превышали их размеры и разумные потребности. (Хотя это не единственная причина.)

Когда (если) закавказские и, чего доброго, кавказские дела перейдут в ведение искусственно раздутых транснациональных структур, то судьбу региона будет решать техническая процедура «демократического» голосования по схеме «одно государство (независимо от его величины и степени его объективной заинтересованности в обстановке на Кавказе) — один голос». Тогда можно не сомневаться, что голосов, поданных в защиту интересов России, всегда будет недоставать благодаря особому мнению «мировой общественности» или тех правительств, которые имеют весьма косвенное касательство к Кавказу и ничем там не рискуют. Напомним: ни США, ни менее «мускулистые» державы никогда и не подумают выносить свои «подбрюшные» геополитические проблемы на все-

мирное обсуждение, тем паче — на голосование. От России же ждут именно такого подтверждения ее готовности расстаться с «имперскими пережитками». И всякий раз кому-то это покажется недостаточным, как показался недостаточным уход СССР из Восточной Европы, а России — из СССР. Для Москвы это «чистилище» глобализации в конечном счете может обернуться молохом, пожирающим все ее жертвы и истощающим ее силы во имя мифической безопасности на Кавказе, ибо в принципе немыслима безопасность там, где демонстрируется бесцеремонность к такому феномену, как Россия.

Есть над чем поразмыслить в плане перспективы эволюции Закавказья в единый конфедеративный (или федеративный?) субъект международных отношений с достаточно высокой плотностью внутренних связей, при наличии у внешних сил, в первую очередь у России, достаточно высокой мотивации желать существования такой структуры. Плюсы подобной «субъективизации» очевидны: общий хозяйственный комплекс, приращение возможностей для экономического маневра, взаимные выгоды, упрощающие урегулирование конфликтов (включая этнические и территориальные) и т.д. Не следует забывать, что по геополитической конфигурации ни одна из закавказских стран в отдельности не является «полноценным» стыком между Европой и Азией, хотя каждая из них на это претендует, не уставая твердить о своей географической уникальности. Подлинный евразийский мост (да и то не единственный) — регион в целом. Очевидно и другое: для России очень важно спокойствие и процветание Закавказья, но еще важнее ее собственное спокойствие и процветание. Поэтому России никогда не будут безразличны ни внешнеполитическая ориентация «закавказских соединенных штатов», ни вопрос о западном военном присутствии там ради защиты от «агрессии» с севера. В качестве альтернативы растущему влиянию Запада в Закавказье Москву, разумеется, больше всего устроило бы ее собственное растущее влияние. Но поскольку современные реалии складываются не в пользу России, а совершать над ними преднамеренное насилие хлопотно и чревато, то можно было бы остановиться на компромиссном варианте: демилитаризация закавказского пространства и провозглашение его нейтральным или неприсоединившимся. Если уж России не суждено удержать эту территорию в своей орбите, то лучше иметь в ее лице надежный буфер, чем военно-политический плацдарм НАТО. При таком сценарии, понятно, придется о многом договариваться, устанавливать строгие правила игры, гарантии их соблюдения и санкции для нарушителей.

За последние десять лет Россия понесла огромные реальные потери и неисчислимые потенциальные. Тот факт, что она ужалась до размеров допетровской Руси, выглядел бы не столь катастрофическим, будь это компенсировано усилением экономики, обороноспособности, ростом социально-демографических показателей, уровня жизни, культуры, нравственности, гражданского сознания и т.д. Но именно потому, что этого не произошло, Россия не может себе позволить уподобиться шагреневой коже. Дальнейшее ее сокращение слишком опасно, и не только для нее. Оно неизбежно разовьет уже и без того достаточно зримый комплекс национальной неполноценности, влияние которого на внешнюю политику слишком хорошо известно. Об этом стоит помнить поклонникам «нового Евангелия» от Бжезинского.

Россия — не самая счастливая страна на свете. Быть маленькой и цветущей, как Швейцария, — не ее судьба. «Чем меньше, тем лучше» — красивый артефакт, абсолютно несовместимый с российской действительностью и государ-

ственнической традицией. Нынешняя реальность такова: Россия может быть либо великой глобальной державой, либо великой глобальной угрозой. Есть надежда, что ее предназначение все же не в том, чтобы постоянно пугать мир своей «загадочностью» и «особенной статью» или служить полигоном для экспериментов. А в том, чтобы реализовать себя, свой необъятный духовный, материальный, цивилизационный потенциал. Во благо Человека.

Никто, кроме самих россиян, за эту задачу не возьмется. Верить в благотворительность Запада по отношению к нам так же нерационально, как и усматривать во всех его поступках Люциферов замысел. Он сделает для России столько, сколько найдет полезным для себя, а против России — столько, сколько ему будет позволено. К сожалению ли, к счастью ли, но сила остается одним из главных, так сказать, имплицитных, рычагов влияния. Она тем эффективнее, чем меньше и умнее ею пользуешься. Считаются обычно с тем, кто ее имеет. А с тем, кто ее применяет, воюют. Как гласит кавказская мудрость, кинжал, не вынутый из ножен, разрешает проблемы, а оголенный кинжал их создает.

* * *

Понятие «безопасность» приобрело гораздо более многоплановое измерение по сравнению, скажем, с европейской конъюнктурой второй половины 1930- х годов, ибо сегодня человечество столкнулось с такими драматическими вызовами, о которых предыдущие поколения и не догадывались. Однако общая суть этой категории не изменилась, и любое государство ставит необходимость обороны от внешней, прежде всего военной, опасности превыше всего. Данный принцип применительно к российскому Кавказу в нынешней обстановке имеет чрезвычайное значение. К сожалению, он не упразднен ни нашей цивилизованной эпохой, ни нашими не очень цивилизованными политиками. После проведенной в суверенной Сербии наглядной демонстрации того, как нужно отстаивать «высшие либеральные идеалы», Россия вправе сделать все, чтобы отбить у Запада всякую охоту даже помышлять о таком способе утверждения «демократии» по одну или по другую сторону Кавказского хребта.

В свое время европейской политической, экономической и идеологической экспансии, проводимой под прикрытием либеральных лозунгов свободной торговли и консервативных идей Священного союза (то есть вполне «общечеловеческих ценностей» начала XIX в.), США задиристо противопоставили изоляционистскую «доктрину Монро», тем самым превратив ее явочным порядком в норму международного права, триумфальное шествие которой продолжается по сей день. Не настала ли пора испробовать это оборонительное изобретение на Кавказе — территории, не имеющей, кстати говоря, тех необъятных и труднопреодолимых океанических просторов вокруг себя, что охраняли Америку тогда и теперь?

Похоже, человечество вступает в такой исторический цикл, когда вероятность невероятных сценариев возрастает, ибо воображение политиков не поспевает за головокружительным бегом времени и лавинообразным нагромождением глобальных проблем. В первой половине ХХ века сон разума породил безумие двух мировых войн. Но и на пороге третьего тысячелетия бодрствующая глупость не утратила способности доставлять роду людскому крупные неприятности.

Многое из сказанного звучит цинично — постольку, поскольку жесткие (чтобы не сказать — жестокие) правила большой международной политики не располагают к иной тональности. Кремль непростительно долго и неприлично страстно причащался к «атлантическим» символам веры, «под собою не чуя страны». Что действительно было бы цинизмом — так это остаться в плену грез, которые дорого обошлись России.

* * *

Мы не призываем к алармизму или реваншизму. Мы хотим лишь несколько умерить безбрежный оптимизм ожиданий дружных и благословенных всходов политики глобализации на Кавказе. Этого, по всей видимости, никогда не случится, пока любой интеграционный проект не пройдет дотошную высокопрофессиональную проверку на предмет его соответствия долгосрочным и краткосрочным видам России, в широком понимании фразы, что подразумевает, в том числе и целесообразность, кое в чем поступиться этими самыми видами. Москва, по крайней мере для себя, должна сформулировать исходный посыл предельно четко: Россия — главная кавказская страна, географически, геополитически, исторически. У нее нет большего приоритета в регионе, чем собственная безопасность, напрямую связанная с международным статусом и международной ориентацией закавказских государств. И лишь после исчерпывающего разрешения этой жизненно важной для России задачи можно, не слишком, впрочем, напрягаясь, подумать о том, стоит ли, ради чего и в какой форме уважить на Кавказе «жизненно важные» интересы США, Европы или… Папуа-Новой Гви-

неи. Why not?!

6.Уже увеличилось (в разы) наркопотребление в самой России. Причем если

всамой Средней Азии в основном потребляют традиционные (легкие) наркотики, то Россия перестала быть только транзитной территорией, войдя в число стран — потребителей тяжелых наркотиков (героина и синтетических препаратов).

ПОНЯТЬ ВЫНУЖДЕННОЕ, ОПРЕДЕЛИТЬ ЖЕЛАЕМОЕ

Для слома негативных тенденций необходимо признать и полностью принять уже произошедшие после 1991 г. перемены. Нужно исключить рецидивы имперского мышления, попытки вести себя в регионе, «как СССР», — для этого у России нет сил и средств. Необходимо сосредоточить внимание на перспективах отношений со среднеазиатскими государствами и развитии интеграционных тенденций.

Следует выработать осмысленную и понятную внутри самой России и для внешних сил политику в отношении Средней (постсоветской) и Централь-

ной Азии. Для аналитических структур в самой России характерна переоценка «закрытой» информации и недооценка больших и открытых общественных процессов в регионе, а также изменений в геополитической раскладке сил. В результате при чрезмерном количестве институтов, центров и аналитических структур, работающих по Средней Азии, высшее российское руководство не получает адекватной оценки происходящих в регионе процессов и их значения для будущего России. Таким образом, необходима и смена приоритетов в работе аналитических структур.

Надо правильно определиться с иерархией угроз. Неверная иерархия угроз приводит к тому, что даже на военный вызов со стороны исламистских боевиков, к которому Россия готова больше всего, следует неэффективный ответ. Не во всех критически важных подрегионах присутствуют российские вооруженные силы, допускается появление неподконтрольных Москве территорий, где накапливаются силы исламистских движений (прежде всего в зоне между Бадахшаном и Кулябом), при этом Россия держит чрезмерные военные силы в подрегионах, которые представляют меньшую опасность (прежде всего вокруг Душанбе). Правильная, на взгляд экспертов, иерархия угроз дана выше.

Выработать единую российскую информационную политику в регионе.

Если исходить из того, что именно такая иерархия угроз реальна, то на первый план должна выйти выработка ясной и четкой российской информационной политики. Вторым приоритетом должны стать российские экономические интересы, которые необходимо защищать конкретными действиями — противодействовать иностранному и поддерживать российское присутствие.

Активизировать пророссийский слой местной элиты. Следует признать,

что в государствах Средней Азии появился влиятельный средний слой руководителей, которые ориентированы в своих ценностях и предпочтениях не на Россию, а на США, Иран (в случае Таджикистана) и Европейское сообщество, реже — на Турцию, Саудовскую Аравию или Китай. Как правило, этот слой руководителей настроен всемерно защищать независимость своих государств и противодействует любым тенденциям к интеграции стран СНГ в союзное государство. После того как будет выработана осмысленная российская политика в регионе, следует организовать противодействие этому слою со стороны пророссийской части местной управленческой элиты (в странах региона она называется

В.И. Бушков, И.В. Мажаров, А.Д. Собянин 79

«просоветской»). Следует гласно поддерживать тех лидеров второго и третьего эшелонов власти, кто настроен пророссийски больше своих президентов, — чрезвычайно важно, чтобы интерес к глубокой интеграции с Россией исходил со стороны не российских, а местных управленческих элит.

Стать в глазах Китая «единственным руководителем» региона. Для пси-

хологии китайцев характерно, что свои обязательства они выполняют только в том случае, когда партнер — величина равновеликая, если не более значительная. Таким образом, пока Китай не начнет воспринимать Россию как главного игрока, «единственного руководителя» в регионе, российская политика в Средней Азии будет терпеть стратегические поражения. Важно учитывать, что Китай не может стать союзником, но из него нежелательно и делать врага. До сих пор в российской политике по отношению к Китаю сочетались две противоречивые тенденции: попытки общего сближения и стремление к «тотальному противодействию» где только возможно. Однако как та, так и другая политика показали свою неэффективность. Первая — потому что для Китая, как отмечалось выше, Россия — не партнер, а слабое государство, с которым можно не считаться, и попытки сближения, таким образом, самому Китаю малоинтересны. В том же, что касается «тотального противодействия», следует понимать, что у России нет сейчас и не будет в ближайшем будущем финансовых ресурсов, достаточных, чтобы бороться с усилением Китая в регионе.

Нам представляется, что на смену нынешнему российскому курсу должен прийти более прагматический: выработка российской позиции по каждому отдельному пункту возможных разногласий (в Ферганской долине, на Алтае, в Монголии, в районах спорных участков границ, в военно-техническом сотрудничестве, в совместных экономических проектах) и поиск точек взаимного интереса. После того, как эта позиция будет выработана, единственно верной тактикой станет постоянство в защите российских интересов по каждому пункту. Следует отказаться от попыток менять курс в зависимости от ситуации. В ином случае постоянно будут повторяться потери, подобные тому, как Казахстан уступил КНР контроль над верховьями Черного Иртыша. С Китаем нельзя вести «стратегические» игры, но можно и нужно вести ответственный политический торг. Однако это будет возможно только после того, как Россия станет «единственным руководителем» Средней Азии в глазах Китая.

Обеспечить «тотальное противодействие» США со стороны местных элит. В отличие от Китая, «тотальное противодействие» Соединенным Штатам Россия может обеспечить уже сейчас, если будет использовать политический капитал, доставшийся ей в наследство от СССР. США фактически вышли на второе, после России, место по влиянию в регионе. Это следует признать как факт. По отношению к США следует уйти от «договорной политики» раздела сфер и регионов влияния. В противодействии американскому присутствию в Средней Азии России не следует вступать ни в какие переговоры, будь то в сфере официальной политики «противодействия талибам и ваххабитам» или в рамках деятельности правозащитных и неправительственных организаций. Подобные договоренности, как показал опыт, связывают руки Москве, но не соблюдаются американской стороной. Эффективным представляется только «тотальное противодействие» расширению американского влияния в Средней Азии, в том числе и в экономической сфере (прежде всего в проектах горной добычи ископаемых), причем необходимо помнить, что если в России американское присутствие в до-

бывающих предприятиях означает лишь увеличение американского присутствия

вРФ, то в Средней Азии это же означает переориентацию местных правящих элит на США и антироссийский курс во внешней и внутренней политике.

Всилу того, что сама Россия очень зависима от мирового рынка, противодействовать американскому присутствию в Средней Азии должны не российские структуры, а часть местной управленческой элиты. После того, как будет активизирована пророссийская прослойка местной элиты, именно она должна вести переговоры с американской стороной, потому что любое прямое российское участие

вдоговоренностях будет означать сужение возможностей России в регионе.

Восстановить российский контроль над Афганистаном. Сохранение ре-

жима Наджибуллы в течение нескольких лет после вывода советских войск из Афганистана показало, что у России сохраняется потенциал невоенного влияния на внутриафганскую раскладку сил. Следует выработать четкую позицию по поддержке пророссийских влиятельных персон и движений в Афганистане (прежде всего давно готового к этому Ахмад Шаха Масуда, затем — иных лидеров, в том числе и находящихся ныне в России сторонников Наджибуллы). При этом афганские лидеры должны четко представлять, в чем и каким образом они будут защищать российские интересы в регионе в случае ухода талибов из Кабула. Угрозы из Москвы или присутствие в Афганистане российских вооруженных сил по опыту показали себя менее эффективными и более затратными, чем действия российских союзников внутри самого Афганистана.

Пакистан не должен противодействовать российской политике в регио-

не. После распада СССР из всех стран Центральной Азии раскладка сил наихудшим образом изменилась для Пакистана. К этому привели два фактора: изменение американской политики в Южной и Северо-Восточной Азии, в частности, курс на сближение с Китаем; переориентация Индии на США как главного торгового партнера. В результате Пакистан лишился и финансовой, и военной поддержки США. Именно поэтому на данный момент доступ к зонам, богатым природными ресурсами (республики бывшего СССР и транзитный путь через Синьцзян-Уйгурский автономный район КНР в другие регионы), стал для него вопросом выживания как государства. Этот факт России следует признать и исходя из него выработать российские условия, на которых Пакистан получит доступ к ресурсам Средней Азии (через уже подготовленный маршрут движения автотрейлеров: порт Карачи — Каракорумское шоссе — Ферганская долина). Необходимо одновременно сформулировать и четко дать понять, какова будет реакция России в случае, если Пакистан попытается получить выход к ресурсам без российского участия, по договоренности лишь со странами региона. Точно так же необходимо сформулировать и озвучить российский ответ в том случае, если Пакистан будет по-прежнему негласно поддерживать узбекские, таджикские и прочие экстремистские движения, стремящиеся к свержению светских режимов. При этом позиция России по отношению к Пакистану не может совпадать с прежней советской антипакистанской позицией, поскольку последняя была тесно связана с поддержкой Индии. Однако теперь, когда Индия скорректировала свой внешнеполитический курс в сторону сближения с США и стала претендовать на гегемонию в Южной Азии, поддерживать ее в противовес Пакистану вряд ли было бы разумно.

Подготовиться к возможному расширению военного присутствия в регио-

не. На данный момент даже самые мощные вооруженные силы региона — узбек-