Внешняя политика и безопасность современной России - 3 - Хрестоматия - Шаклеина - 2002 - 491

На большинство этих вопросов ни у Запада, ни у стран ЦВЕ, ни у России нет четких ответов. Есть предпочтения, являющиеся результатом не столько рационального анализа, сколько традиционных предубеждений и конъюнктурных потребностей, далеких от жизненно важных национальных интересов и тех, и других, и третьих стран. Отсутствие ясной мотивации поступков одной стороны создает значительные трудности для другой, вынуждая ее калькулировать свой ответ по наихудшему варианту. Очевидно, что Запад, всегда подчеркивающий открытость своих структур, не может игнорировать стремление стран ЦВЕ войти в них. В то же время он не хотел бы, чтобы их возвращение в Европу выглядело как вызов России, с которой Запад хотел бы тесно взаимодействовать, но, возможно, в иных формах. К сожалению, ни та, ни другая, ни третья сторона не нашла оптимальной развязки этого узла противоречий.

НАТОВСКИЙ СИНДРОМ

Между тем нигде негативные последствия взаимного отчуждения не проявились в столь острой, даже кризисной форме, как в вопросе о расширении НАТО на восток за счет государств ЦВЕ. С одной стороны, взаимное отчуждение было одной из причин появления проблемы расширения, с другой — подход политической элиты как России, так и стран ЦВЕ к проблеме расширения усилил это отчуждение.

Совершенно очевидно, что страны ЦВЕ имеют основания опасаться непредсказуемости развития внутренней ситуации в России, опираясь на определенные доводы, и, будучи странами суверенны ми, обеспечивать свою безопасность в союзе со странами и коалициями по собственному выбору. И никто со стороны не имеет права вето над суверенными решениями как стран ЦВЕ, так и избранных ими государств или коалиций (иначе о каком суверенитете может идти речь).

Не вызывает сомнений, что и Россия имеет полное право высказать свою озабоченность решением других государств, если они затрагивают ее национальные интересы или подрывают ее безопасность, так же приведя при этом логичные доводы. Она может ожидать, что ее озабоченности будут приняты во внимание, но, во-первых, она не должна исходить из того, что это произойдет обязательно, ибо ее озабоченности не являются указом для других государств; во-вторых, она не может требовать, чтобы реакция на ее озабоченности последовала в наиболее желательных для нее формах (это зависит от ряда обстоятельств и не в последнюю очередь от дружественности того или иного государства). Если Россию подобная реакция или форма ее выражений не устраивает, она может принять свои суверенные решения, те, которые она сочтет необходимыми, но при этом она должна учитывать возможность контрреакции на них другой стороны.

В тех случаях, когда национальные интересы двух государств (их групп) не совпадают, когда решения какого-то из них могут задевать интересы другого, то — если это цивилизованные партнеры, сознающие, что на международной арене, чтобы избежать гоббсианской «войны всех против всех» надо учитывать не только свои устремления, но и интересы других (как они их понимают, а не как понимает их данное государство) — они обычно пытаются найти выход из этого противоречия путем компромисса, взаимных уступок. В оптимальном (на нынешнем уровне развития международных отношений) варианте это наблюдается сегодня в ЕС (Европейском Союзе, ранее был Европейскими сообществами,

Европейским экономическим сообществом, или «Общим рынком»), благодаря чему он сумел преодолеть исторические предубеждения между Францией и Германией, Францией и Англией и т.д. Однако в вопросе расширения НАТО этого не получилось ни у России, ни у Запада, ни у стран ЦВЕ.

Безальтернативное же (окружение президента пресекало все робкие попытки российских дипломатов нащупать пути к взаимному компромиссу) российское «нет» расширению фактически делает его неизбежным, даже если бы у противоположной стороны до этого и были какие-то колебания по данному вопросу. Многие на Западе, как и в странах ЦВЕ, считают, что отказаться от расширения в этих условиях означало бы признать за Россией право вето на их собственные решения, ущемить свой суверенитет и подчиниться России как суверену. Более того, между Россией и странами ЦВЕ (именно они, а не Запад инициировали процесс расширения НАТО) фактически не было серьезного диалога по этому вопросу, Москва предпочитала говорить о расширении с Западом, а не с ними, автоматически ставя себя в невыгодную позицию, делая его арбитром своих отношений с бывшими союзниками. Между тем именно от этих стран, а не от Запада зависит, будет ли на их территориях размещаться ядерное оружие, будут ли военные структуры НАТО продвинуты в этот регион или нет? Москва же по своей великодержавной привычке исходит из того, что все эти вопросы должны решаться в Брюсселе, а не в Варшаве, Праге или Будапеште. Впрочем, и политические руководители стран ЦВЕ в большинстве случаев вели себя не лучшим образом. Они также стремились апеллировать к Западу, играя на его прошлой подозрительности к бывшему Советскому Союзу, правопреемником которого они видят Россию. Они не использовали возможность обсудить эту проблему с ее лидерами, понять их опасения, обосновать свои мотивы, убедив партнера в том, что их решение обусловлено не враждебностью к Москве, а стремлением вернуться к своим европейским истокам, стать частью европейских структур (к чему, в известной мере, стремится и Россия), и не их вина, что в существующих условиях легчайший путь к осуществлению этой цели пролегает через НАТО, а не через ЕС.

Москва так и не смогла убедительно показать, в чем для нее состоит угроза расширения НАТО за счет ряда стран ЦВЕ. Приближение к ее границам мощной военно-политической группировки само по себе не может рассматриваться как угроза. Следовательно, надо убедить всех и прежде всего собственное общество, что эта группировка враждебна России, питает в отношении нее агрессивные замыслы, использует свою мощь для давления с целью изменить ее политику, отказаться от базовых ценностей. Но это трудно доказать, если Москва все более активно сотрудничает с НАТО в рамках программы «Партнерство ради мира», в миротворческих усилиях в Боснии, на двусторонней основе, если российские министры иностранных дел и обороны регулярно участвуют в сессиях руководящих органов союза (если бы не скрытое сопротивление Москвы, то это участие могло бы быть еще более частым и более регулярным).

Нередко говорят, что ОВД благородно распустилась, а НАТО осталась и значит преследует какие-то коварные цели и, конечно, в отношении России (российского обывателя очень легко убедить в том, что весь мир только для того и существует, чтобы пакостить его стране). Ну, во-первых, ОВД не столько распустилась, сколько просто распалась; формальный роспуск лишь фиксировал эту реальность. А, во-вторых, если одно событие следует (или не следует) за другим,

то, согласно законам логики, это не дает оснований для установления между ними причинно-следственной связи.

ОВД распалась по одной причине, НАТО сохранилась по другой: ее члены рассматривают свой оборонительный союз как зонтик безопасности, распростертый над евроатлантической зоной демократических государств. И они не считают, что его функции уже исчерпаны, поскольку нынешние угрозы безопасности не сводятся к потенциальной российской нестабильности, да и вообще имеют мало общего с ней. Наверное, поэтому государства ЦВЕ, переживающие процесс демократизации, стремятся присоединиться к ней, наверное поэтому Франция возвращается в военную организацию Североатлантического договора, Исландия, вообще не имеющая армии, не выходит из блока. Конечно, НАТО — не идеальная организация, она нуждается в реконструкции, которая в общем-то идет (и, как представляется, гораздо быстрее, чем российская военная реформа). У нее есть свои пороки; бюрократия, ею отравляющая, состоит из людей разных убеждений, привязанностей и предрассудков, что не может не отражаться на ее имидже. Вместе с тем трудно поверить, что НАТО — союз агрессивный, угрожающий России. Если же Москва полагает, что НАТО не хватает дружественности в отношении России, то эту проблему должна решать российская дипломатия — для этого она и существует.

ЕВРОПЕЙСКАЯ БЕЗОПАСНОСТЬ

Истоки спора — подход к европейской безопасности в этих условиях — отошли на второй план, на первый выдвинулись державные и национальные амбиции, сделавшие невозможным поворот к разумному компромиссу. Ни российские руководители, ни политические лидеры стран ЦВЕ не проявили ни малейшего желания понять мотивацию друг друга. Более того, политика и тех и других опасна, ибо фактически она направлена на то, чтобы загнать друг друга в угол. Между тем решение этой проблемы в нынешней ситуации достигло той стадии, когда оно может быть только компромиссным. А компромисс возможен лишь в том случае, если вопрос о расширении будет рассматриваться в более широком контексте создания новой системы европейской безопасности.

К сожалению, Россия и Запад по-разному видят пути обеспечения европейской безопасности в изменившихся условиях. Москва ориентируется на создание единой, унифицированной, по сути дела идеальной организации, которая интегрирует в себе все аспекты безопасности на всем европейском (евроатлантическом, евроазиатском) пространстве. Отсюда значительный упор на ОБСЕ. Запад (США) исходит из того, что система европейской безопасности должна строиться на нескольких уровнях, ее структура должна быть многоплановой, включая те элементы, которые оправдали себя в недавнем прошлом: НАТО, ЕС, Совет Европы, ЗЕС, ОБСЕ, СНГ (Россия); систему договоров и соглашений по контролю над вооружениями и мерам доверия и т.д. И, конечно, НАТО считается первой военной опорой этой системы.

Вместе с тем, несмотря на эти различия, для той и другой стороны становится все более очевидным, что в нынешних условиях европейская безопасность невозможна без соответствующего вклада НАТО, ее структур, опыта во- енно-политического взаимодействия 16 государств. Не менее очевидно, что никакая европейская безопасность невозможна без участия России или против

нее. Следовательно, если и возможно создать систему европейской безопасности, то лишь, и, прежде всего, на основе сотрудничества России и НАТО. Причем оно должно быть качественно иным, чем его могут обеспечить нынешние структуры взаимодействия. Видимо, если исключить возможность сегодняшнего членства России в НАТО, подобное сотрудничество может осуществляться лишь в рамках особых отношений.

Они должны быть юридически закреплены договором о взаимной безопасности и сотрудничестве. О взаимной безопасности, потому что после десятилетий холодной войны уровень взаимного доверия оставляет желать лучшего, и, следовательно, нужна какая-то система мер, которая бы его укрепляла: сокращение по сравнению с существующим военного потенциала стран, вступающих в союз, неразмещение ядерного оружия на территориях государств, граничащих с Россией или находящихся в непосредственной близости от нее (и это касается не только возможных новых членов НАТО), и иностранных войск, непроведение военных маневров с иностранным участием вблизи российских границ, взаимное неразмещение наступательного оружия в зонах, определяемых по согласованию, и т.д. С другой стороны, это должен быть договор и о сотрудничестве, поскольку европейская безопасность сталкивается с угрозами, общими как для стран НАТО, так и для России. Поэтому необходимы совместные усилия (совместные воинские формирования) для их отражения или нейтрализации: миротворческая деятельность, борьба с терроризмом (международным и национальным), предупреждение распространения оружия массового уничтожения и т.д.

Идеи заключения подобного договора высказывались Г. Киссинджером в США, канцлером Г. Колем и министром обороны Ф. Рюэ в ФРГ, французским президентом Шираком и др. Вместе с тем на Западе, особенно в американских официальных кругах к идее заключения договора относятся с настороженностью: не слишком ли рано вышли отношения России и НАТО на уровень особых?

В России высказываются сомнения иного порядка: думские депутаты, с их местечковым политическим мировоззрением, рассчитанным на обывателя, могут заблокировать ратификацию такого договора, поэтому лучше бы обойтись без него. Выдвигается идея подписания Россией и 16 странами НАТО хартии об особых их отношениях, в которой содержались бы нормативная база, обязательства по взаимной безопасности, учреждались бы механизмы (институты) взаимодействия, позволяющие России участвовать в процессе принятия решений, в тех случаях когда они затрагивают ее интересы или требуют ее материального вклада; или влиять на характер принимаемых решений во всех остальных случаях.

Конечно, хартия — это не юридический договор, к которому должна стремиться Россия. Однако, учитывая лимит времени, необходимость решить принципиальные вопросы до начала натовского расширения, можно было бы пойти и на подписание хартии, оговорив в ней, что в течение года — двух стороны подготовят и подпишут договор об особых их отношениях (точно так же, как в самом тексте договора можно было бы зафиксировать согласие через каждые пять лет после его ратификации рассматривать вопрос о целесообразности формального присоединения России к НАТО).

Подписав договор или хартию, закладывающие основы новой системы европейской безопасности, Россия фактически сняла бы, во всяком случае для себя, проблему расширения НАТО. Тем самым для нее открылись бы возможности начать последовательно преодолевать то отчуждение, которое возникло между

нею и странами ЦВЕ. Более того, это помогло бы снять расширяющуюся напряженность в ее отношениях с Западом.

В целом же Москве важно осознать, что Центральная и Восточная Европа — не барьер между Россией и Западом, а скорее мост, соединяющий их. Москва вряд ли может попасть в Европу, стать органической частью ее безопасности, ее интеграционных процессов, минуя ЦВЕ (не добившись понимания ею своих устремлений). Точно так же и политическим лидерам региона придется признать, что, войдут ли они в НАТО или ЕС, Россия останется центром силы (будем надеяться, не обязательно военной) на их восточных рубежах. И если национальные интересы России и государств ЦВЕ удастся развернуть в сторону разумного взаимодействия, то не составит труда снять негативные последствия, обусловленные послевоенным прошлым или недавним отчуждением. И тогда на первый план выйдет осознание простейшей истины, что Россия и ЦВЕ — естественные и органичные партнеры, хорошо знающие и возможности друг друга, и пределы этих возможностей, экономика которых дополняет друг друга, которые просто нужны друг другу.

И.Ф. МАКСИМЫЧЕВ

РОССИЯ КАК СОСТАВНАЯ ЧАСТЬ ОБЩЕЕВРОПЕЙСКОГО ЦИВИЛИЗАЦИОННОГО ПРОСТРАНСТВА

Новый период истории человечества, начавшийся в 1989–1990-х годах, носит не менее противоречивый характер, чем все, что было до него. Не зря ему сумели подобрать лишь одно название: «постконфронтационный», хотя такое наименование имеет чисто формальную природу и совершенно не раскрывает содержания или направления развития после великого противостояния Запад — Восток. Одной из наиболее противоречивых черт нашей современности является сочетание непреодолимой тяги даже самых мелких этнических, языковых, подчас религиозных общностей к обособлению, к выделению из среды, в которой они мирно обитали на протяжении столетий, с мощной тенденцией к крупномасштабной интеграции, которая на наших глазах уже вышла на стадию континентальных объединений. Государствам приходится решать в реальной исторической обстановке головоломные задачи, обусловленные этим фундаментальным противоречием, и искать пути к консолидации усилий участников межгосударственной системы международных отношений во имя спасения каждого из них и всех вместе от неминуемой в противном случае катастрофы. Внутренним размежеваниям противостоит императивная необходимость определить сейчас и на перспективу, к какой крупнопространственной общности относится данное государственное образование. Перед лицом такой необходимости стоит и нынешняя Россия. Хотя консенсус в теоретическом осмыслении этой задачи пока окончательно не достигнут, практическая политика уже, похоже, нащупала в данной области свои приоритеты.

МАЛАЯ ЕВРОПА ИЛИ БОЛЬШАЯ?

Возникший в последние годы проект расширения НАТО на восток, буквально выталкивающий Россию из объединяющейся Европы, лишь обострил уже ставший привычным спор о принадлежности или непринадлежности гиганта, раскинувшегося на всю восточную половину европейского континента, к общеевропейскому цивилизационному пространству. Этот спор, то усиливаясь, то затухая, идет еще с прошлого века и в России, и в остальной Европе. Казалось бы, суровые военные и политические реальности последних 400 лет не оставили места для бывших столь популярными в российской интеллигентской среде философствований на тему о межеумочном положении России, которую обычным рассудком, естественно, не понять и банальным аршином не измерить. Однако до сих пор можно столкнуться с рецидивами мечтаний об избранности России, об ее особом пути, не укладывающемся якобы в европейские рамки, о неизбежности ее возвышенного (в смысле «стояния над схваткой» и изречения поучений для других) одиночества между интегрирующимися Европой и Азией.

Опубликовано: Общественные науки и современность. — 1997. — № 6. —

С. 85-96.

Ущерб от подобных сильно отдающих маниловщиной построений не в том, что они могут повлиять на реальную российскую политику (этого не смогли добиться даже гораздо более влиятельные и гораздо более разумно мыслившие славянофилы прошлого века). Что же говорить о ностальгиях фантазеров, потерявших ориентировку в сегодняшнем стремительно меняющемся мире? Главная беда в том, что их изыскания, которые незаслуженно часто и широко тиражируются, весьма охотно подхватываются недругами общеевропейского единства на Западе, которые получают возможность заявлять во всеуслышание: «Вот видите, сами русские отрицают свою принадлежность к европейской цивилизации! Следовательно, в Европе действительно нет места для России». Вариантом подобных сентенций является становящийся все более распространенным на Западе тезис: «Россия не хочет интегрироваться, она хочет сама интегрировать»1, хотя бессодержательность его вполне очевидна: реинтегра ция постсоветского пространства в рамках возможного и целесообразного, разумеется, нужна, но речь идет не об этом, а об участии России в макроинтеграционных процессах на континентальном уровне.

Малоутешителен, но непреложен факт, что настроения западной, в том числе и западноевропейской, общественности значительно изменились с момента окончания холодной войны. Завершение периода конфронтации по инициативе нашей страны и благодаря ее усилиям вызвало определенную волну русофилии, которая хотя и уступала фантастической по интенсивности «горбимании», охватившей Запад в итоге деятельности М. Горбачева на международной арене, но в то же время играла и свою самостоятельную положительную роль. Горбачевская концепция «Общего европейского дома» для Запада и Востока континента поддерживалась, казалось, всеми без исключения. Ее дополняла высказанная французским президентом Ф. Миттераном идея «Европейской конфедерации» как более отдаленной цели сближения стран континента. Проект «Сообщества демократий Северного полушария», предложенный госсекрета рем Дж. Бейкером в Берлине в декабре 1989 года, шел еще дальше, открывая перспективы всеобъемлющего сотрудничества Европы в целом и США в XXI веке. Парижская хартия СБСЕ, подписанная главами государств и правительств всех европейских государств, США и Канады в ноябре 1990 года, задокументировала решимость европейцев строить Большую Европу, из которой не была бы исключена ни одна из составляющих ее наций.

Но вот в 1992 году, всего два года спустя, раздается призыв расширить НАТО вплоть до российских границ — и почти вся политическая верхушка Европы, за исключением России, принимается аплодировать этому проекту, хотя несовместимость подобной акции с перспективой построения Большой Европы бросается в глаза. В чем же причины подобной смены декораций, такого разворота на 180 градусов? Для того чтобы обеспечить столь катастрофические результаты, вряд ли было достаточно одной лишь пассивности, прямых ошибок российской дипломатии, руководству которой вызовы новой эпохи мирового развития оказались явно не по плечу не только политически, но и профессионально. Нужны были мощные внешние факторы, направившие развитие событий в это контрпродуктив ное русло.

Исходной точкой для решимости прорваться в члены НАТО для большинства бывших социалистических стран Европы явилось, насколько можно судить, желание как можно скорее подключиться к процессу западноевропейской инте-

128Россия как составная часть общеевропейского цивилизационного пространства

грации, что сулит сокращение сроков преодоления экономических неурядиц, повсюду сопровождающих переход к рынку. И если Европейский Союз пока не готов раскрыть свои двери даже для самых продвинутых стран из числа центральноевропейских кандидатов, то НАТО может послужить своего рода эрзацем, который впоследствии — кто знает? — и удастся инструментализировать в плане ускорения вхождения в благополучную Западную Европу. Логика вполне понятна: в любом случае лучше НАТО, чем ничего. Несомненно, свою роль сыграла также привычка участников развалившегося «социалистического содружества» к спокойному блоковому бытию, когда связанный с кардинальными решениями риск несет очередной «старший брат». Для потенциального исключения России из рамок европейской интеграции немаловажным были и корыстные соображения типа: «Чем меньше участников дележа западноевропейского пирога, тем больше достанется каждому из них». Однако главной причиной является, видимо, все же та, о которой иногда нам говорят наиболее откровенные или наиболее циничные из наших западных собеседников, имея в виду вывод Россией в начале 90-х годов во исполнение унаследованных обязательств СССР всех своих войск с территории тех европейских стран, где они ранее находились, включая прибалтийские республики и Украину: «Чему вы удивляетесь? Ведь вы же сами ушли из Европы! Вот и оставайтесь там, где вы есть».

С ЧЕГО НАЧИНАЕТСЯ АЗИЯ?

Пожелания, чтобы Россия «оставалась там, где она есть», были широко распространены в Западной Европе уже в прошлом веке. Причем они были представлены во всех секторах политического спектра — от самых реакционных, которые боялись чрезмерного усиления влияния русского царя на их «домашние дела», до крайне левых, видевших в России главную силу, сдерживающую европейскую революцию. И для тех, и для других Россия относилась не к Европе, а к Азии, которая, по определению, враждебна Европе; лучшим решением для них всех было бы «запереть» русских в Азии.

Логика рассуждений и терминология как реакционеров, так и революционеров совпадали до смешного. В качестве иллюстрации можно привести следующую цитату: «Итак, для Европы существует лишь одна альтернатива: либо возглавляемое московитами азиатское варварство обрушится, как лавина, на ее голову, либо она должна восстановить Польшу, оградив себя таким образом от Азии двадцатью миллионами героев, чтобы выиграть время для завершения своего социального преобразования»2. Звучит исключительно злободневно, не правда ли? Однако процитированному высказыванию почти полторы сотни лет, его автором является К. Маркс, и сделано оно 22 января 1867 года в Лондоне на митинге в поддержку Польши. Кстати, о том, что слова Маркса не обмолвка и не минутное затмение, свидетельствуют более поздние заявления Ф. Энгельса о готовности «хоть сейчас» взять в руки винтовку, как только зайдет речь о том, чтобы выступить в антирусский поход, и голосование социал-демократов в германском рейхстаге за военные кредиты в августе 1914 года на том основании, что кайзер, наконец, объявил войну ненавистной России. Налицо было самое трогательное единение империалистов, милитаристов и социалистов. Это от их общего имени военная пропаганда рейха обрушивала в 1914–1918 годах на голову французов и анг-

личан немыслимые инвективы за то, что те «предали» европейские интересы и через союз с Россией вовлекли Азию в решение проблем континента.

Похоже, что кое-какие сомнения в этом плане приходили в голову и самим западным руководителям. Во всяком случае, они с подозрительной поспешностью отказались выполнять свои обязательства перед Россией в отношении послевоенного устройства Европы, как только их обессиливший союзник прекратил военные действия на Восточном фронте. Победа большевизма в России до крайности упростила задачу ее изоляции от остальной Европы. Парижу и Лондону, полагавшим, что раз и навсегда сломили германскую мощь, казалась дикой сама мысль о том, что им когда-либо вновь потребуется помощь восточного гиганта. Они с невероятным тщанием возвели «санитарный кордон» вокруг очага идеологической заразы на территории бывшей Российской империи, будучи убежденными, что в случае нужды Польша сможет взять на себя функцию «Восточного фронта» против возможной германской опасности3.

Теперь уже немцы использовали российский противовес для того, чтобы выстоять в условиях франко-британского диктата в Европе. Десятилетний «Рапалльский период» (1922–1932 годы) продемонстрировал благотворность рос- сийско-германского сотрудничест ва для упрочения европейского мира. Грозовые тучи военных осложнений, несколько раз сгущавшиеся за эти годы над континентом, так и не пролились свинцовым дождем. Правда, Веймарской Германии сильно доставалось в пропагандистском плане за срыв «паневропей ской солидарности» в борьбе с нечестивым коммунизмом, который изображался не иначе как в виде разбойного вида молодчика с азиатским разрезом глаз и с зажатым в зубах ножом. (При этом просто игнорировался тот факт, что «реальный социализм» представлял собой на деле шаржированную, карикатурно искаженную, доведенную до абсурда квинтэссенцию идеальных конструкций, выработанных западноевропейской философской мыслью, и, следовательно, имел очень мало общего с теориями азиатского происхождения.) Надо заметить, что антисоветские тенденции были широко представлены и в самой донацистской Германии, правительству которой приходилось зачастую «прятать» сотрудничество с Советской Россией от собственной общественности. Приход к власти Гитлера с его оголтелым антикоммунизмом и открыто провозглашенным намерением завоевать «жизненное пространство» для Германии за счет Советского Союза вызвал едва скрываемое одобрение Запада, без заметных колебаний вступившего на скользкий путь терпимого отношения к потенциальному агрессору в надежде подорвать его руками ненавистную большевистскую Россию.

Предыстория развязывания Германией второй мировой войны и ее нападения на СССР 22 июня 1941 года также является хрестоматийным примером катастрофических последствий глубокого германо-советского конфликта для судеб мира в Европе. В данном контексте очень важно точно определить историческое место и значение пакта Риббентропа — Молотова о ненападении от 23 августа 1939 года, на который ныне часто и недобросовестно ссылаются как на доказательство опасности «чрезмерной близости» Германии и России. Разумеется, в плане практической политики пакт был ошибкой сталинского руководства, недооценившего вероятность быстрого разгрома Франции и близость нацистского нападения на СССР, а также переоценившего боеготовность Красной Армии. (Моральную сторону дела приходится оставить в стороне, поскольку все определявшие тогда обстановку в Европе державы пытались в разное время до-

130Россия как составная часть общеевропейского цивилизационного пространства

говориться с агрессором). Однако кто может гарантировать, что в конфликте с Германией, возникни он в сентябре 1939 года, а не полутора годами позже, когда Англия и фактически США уже воевали с Гитлером, у СССР вообще были бы союзники на Западе? А что было бы, если бы продвижение вермахта к жизненным центрам страны началось не с отодвинутых на восток рубежей, а с границы 1939 года, проходившей под Киевом и Ленинградом?

В ходе Второй мировой войны нацистам удалось силой оружия осуществить практическое объединение Европы по колониаль ному варианту. Был момент, когда за пределами германской сферы господства остались по существу лишь Великобритания и Россия (практически в сегодняшних границах); нейтралы типа Швеции и Швейцарии вели активное экономическое сотрудничество с Берлином. Не случайно именно в этот момент (шел 1943 год) немцы провозгласили создание «Европейского экономического сообщества» (данный термин был позже использован при заключении Римских договоров, положивших начало западноевропейской интеграции в послевоенный период). Однако экономического ограбления континента Гитлеру было недостаточно. Он требовал от закабаленных европейцев личного участия в войне против большевистского «азиатского варварства». Нужна была зримая демонстрация «единого европейского порыва» всего континента под национал-социалистским водительством. В результате помимо контингентов официальных союзников рейха (итальянцев, венгров, румын) на Восточном фронте против СССР воевали испанцы из «Голубой дивизии», а также французы, фламандцы, прибалты и другие из добровольческих формирований СС. Тем не менее единая фашистская Европа не состоялась; германскому национал-социализму не удалось подчинить европейцев кровавому диктату Берлина. С возникновением и распадом нацистской модели объединенной Европы история окончательно отбросила возможность европейской интеграции под эгидой какой-либо одной, пусть даже очень мощной, державы.

ПОВТОРЕНИЕ «ЗАДОВ»?

Вклад СССР в разгром фашистской Германии сделал невозможной его повторную изоляцию от Европы. Послевоенные решения Ялты и Потсдама закрепили за Москвой ведущую роль в обеспечении европейской безопасности и, следовательно, в европейских делах в целом. Политической целью последующего раздела континента с западной стороны было ограничить, свести к минимуму влияние СССР за пределами сферы его непосредственного господства, а с советской — консолидировать свой «лагерь». Советская нота западным державам от 10 марта 1952 года с предложением объединить западную и восточную части Германии в едином германском государстве при условии его нейтрализации так и не была подвергнута проверке на искренность. Во имя сохранения единства своих рядов в начавшейся конфронтации с Востоком Запад пошел на окончательное противопоставление обеих частей Германии, что одновременно означало и упрочение раскола всего континента.

Отказ от германского единства дался К. Аденауэру не слишком трудно (впрочем, надо признать, что он был убежден в его непродолжительности). Официальный биограф первого канцлера ФРГ сообщает такую характерную деталь: во время своих частых поездок по железной дороге в Берлин в 20-е годы уроженец Рейнланда Аденауэр чувствовал дискомфорт даже на территории