Малинова о. Ю. «Политическая культура» в российском научном и публичном дискурсе / о. Ю. Малинова // Полис. – 2006. - №5. // http://ru.Znatock.Com/docs/index-85129.Html

Тема политической культуры явно пользуется популярностью в России: она часто встречается в названиях статей, учебных курсов, дипломных работ и диссертаций (гораздо реже – книг) и весьма активно используется участниками политических коммуникаций, особенно в последнее время. Несколько иначе обстоит дело в англо-американской политической науке1, где программа исследований политической культуры, амбициозно начатая в 1960-х знаменитой работой Г.Алмонда и С.Вербы [Almond, Verba 1989], уже к середине 1970-х начала сворачиваться, и, как в шутку писал в 1995 г. Д.Лейтин, «с точки зрения карьеры политолога заниматься политической культурой – все равно что разрабатывать аномалии в птолемеевой астрономии» [Laitin 1995: 169]. Так получилось отчасти по причине недостатков базовой концепции, отчасти – потому, что альтернативные подходы не отличались теоретической ясностью и не вылились в серьезные исследовательские программы, а отчасти – в силу перехода «пальмы первенства» к объяснительным схемам, в контексте которых изучение политической культуры не представлялось значимым. Впрочем, в 1990-х гг. в связи с потребностью в осмыслении посткоммунистических трансформаций, а также проблем, связанных с «культурной политикой» в странах Запада и расцветом религиозного фундаментализма, возникла новая волна исследовательского интереса к данной теме. Однако пока она не принесла весомых результатов. Не случайно Р.Дж.Далтон, автор раздела о микрополитических исследованиях в изданном в конце ХХ в. фундаментальном труде «Политическая наука: новые направления», констатировал, что «наше понимание элементов политической культуры и отношений между ними не намного продвинулось, по сравнению с «Гражданской культурой», опубликованной Алмондом и Вербой в 1963 г.». И это – несмотря на то, что сложился весьма благоприятный момент для испытания прогностического потенциала этой теории, ибо появляется возможность «выяснить, как развивается взаимосвязь между политической культурой и политическими институтами, так как в целом ряде стран идут политические преобразования» [Политическая наука: новые направления 1999: 334; ср. Fleron 1996].

В настоящей статье мы, не ставя задачу подробного анализа опыта исследования политической культуры зарубежными и российскими учеными2, проследим некоторые особенности «присутствия» данного концепта в отечественном научном дискурсе, а затем посмотрим, как он используется политиками и публичными интеллектуалами. Однако начнем с анализа основных методологических проблем, с которыми сталкиваются исследователи культурных аспектов политики.

Трудности концептуализации политической культуры

Неизменным атрибутом как зарубежных, так и отечественных работ по данной теме является констатация многообразия определений и подходов. Причем за различиями дефиниций и исследовательских практик стоят принципиальные методологические проблемы, осложняющие выработку комплексной стратегии и кумуляцию полученных результатов. Представляется, что эти проблемы связаны, во-первых, с концептуализацией политической культуры, во-вторых, с ее операционализацией и, в третьих, – с возможностями использования полученных результатов для объяснения политических явлений и процессов.

В самом общем виде трудности концептуализации политической культуры обусловлены тем, что данное понятие претендует на роль мостика между микро- и макроуровнями политики. Предполагается, что культурные факторы, т.е. разделяемые членами определенного сообщества исторически сложившиеся социальные установки, репертуары смыслов, модели поведения и др., значимы для понимания политических явлений и процессов, поскольку они определяют особенности функционирования институтов и пределы их изменений. Наличие такого рода связей интуитивно не вызывает сомнения, однако их концептуализация оказывается сложной задачей вне зависимости от того, рассматриваем ли мы культуру в качестве интерсубъективного феномена или же свойства сообщества, выявляемого исключительно на социетальном уровне.

Сторонники первого подхода интерпретируют политическую культуру как совокупность социально-психологических свойств, которые проявляются на индивидуальном уровне, будучи следствием сходного политического опыта или исторических условий социальной группы. Этот подход развивается в русле методологического индивидуализма, доминирующего в англо-американской политической науке. Именно он был реализован в концепции Алмонда и Вербы, предположивших, что политическое поведение индивидов определяется не только их рационально понятыми интересами, но и усвоенными в процессе социализации «ориентациями», т.е. диспозициями, располагающими действовать определенным образом в ситуациях того или иного рода. Вслед за Т.Парсонсом создатели концепции политической культуры выделяли когнитивные, аффективные и оценочные аспекты ориентаций. Политическая культура, по их замыслу, может быть представлена как «специфическое распределение типов ориентаций (patterns of orientations) по отношению к политическим объектам среди членов той или иной нации» [Almond, Verba 1989: 13]. При этом предполагалось, что ориентации обладают внутренней связностью. Как писал Л.Пай в книге 1965 г., которая освещала результаты следующего проекта, развивавшего концепцию политической культуры, «традиции общества, дух его общественно-публичных институтов, эмоции и коллективный разум его членов, равно как и действующие кодексы поведения его лидеров, – все это не случайные продукты истории, а взаимосвязанные части единого целого, образующие реальную цепь взаимоотношений» [Pay 1965: 7]3. Понимаемую таким образом политическую культуру можно «измерять» с помощью репрезентативных опросов4, проводить сравнительные межстрановые и кросс-темпоральные исследования, подвергать полученные результаты статистическому анализу с целью проверки гипотез и т.д. Возможность применения количественных методов считается несомненным преимуществом данной концепции.

Тем не менее с ее операционализацией, т.е. переходом от абстрактного выражения качества в понятии к набору конкретных показателей, которые могут быть установлены эмпирически, возникают определенные проблемы. Чаще всего сравнительные количественные исследования политической культуры сосредоточены на изучении социальных установок (attitudes), выявляемых в опросах. Предполагается, что установки – это устойчивые ориентации, имеющие глубинный характер (и в силу этого не всегда сознаваемые), в отличие от ценностей (values), которые являются результатом оценок. Ценности люди могут разделять, признавать, но не обязательно им следовать; установки же реально (и часто неосознанно) ориентируют их поведение. Но можно ли выявить установки в стандартизированных опросах общественного мнения, если знания респондентов на этот счет заведомо неполны? Некоторые исследователи высказывают сомнения по этому поводу [Welch 2005: 113-117; реферат см. Малинова, Глебова (ред.) 2006]5. Их оппоненты полагают, что многое зависит от правильной организации опроса (составления вопросника, его адаптации к конкретному социокультурному контексту, организации выборки и др. – со времен Алмонда и Вербы эти технологии были усовершенствованы). По мнению тех, кто работает с данными опросов, этот метод обладает рядом достоинств: он дает представление о политической культуре во всей ее сложности, выявляя сосуществующие в обществе субкультуры; позволяет изучать изменения, происходящие во времени; полученные результаты можно подвергать статистическому анализу, сопоставляя с другими данными; наконец, можно делать межстрановые сравнения и т.д. Однако можно ли на основе информации о тех аспектах политической культуры, которые поддаются изучению количественными методами, делать выводы о связях между социальными установками индивидов и развитием политических институтов? В заключительной главе к книге «Возвращаясь к гражданской культуре» один из соавторов классической концепции С.Верба вынужден был признать, что разрыв между набором социальных установок, присутствующих в социуме, и функционированием политической системы в целом «все же слишком велик» [Verba 1989: 403]6. Так или иначе, вопрос о корректности теоретических обобщений на основе данных опросов о социальных установках остается открытым: доказательством их правомерности могло бы служить осуществление прогнозов, однако большинство выводов, сделанных в 1960-е годы авторами «Гражданской культуры», не подтвердилось (наиболее крупные «просчеты» – распад СССР и консолидация демократии в ФРГ).

Разработанная Г.Алмондом и С.Вербой «психологическая» концепция политической культуры безусловно преобладает в англоязычной литературе и широко известна в России7. Вместе с тем, уже с конца 1960-х годов стали появляться работы, предлагающие альтернативные способы концептуализации культурных аспектов политики. Некоторые из них используют термин «political culture», присваивая ему новые значения, что не способствует единообразию употребления данного понятия и превращает его в «зонтик для широкого и явно разнородного спектра политических проблем» [Dittmer 1977: 552]. Как пишет Г.Экстайн, «политическая культура – это не «реальная вещь, существующая где-то», которую можно охарактеризовать правильно или неправильно. Политическая культура – это концепт, абстракция, умозрительная конструкция, предназначенная для построения теории. Как таковая, она должна обозначать то, что вкладывали в нее держатели патента, если только нет убедительных оснований не принимать ее» [Eckstein 1996: 473]. В этом утверждении, несомненно, есть логика. Однако очевидно и то, что «психологическая» интерпретация политической культуры – не единственно возможный способ концептуализации связей между исторически складывающимися особенностями субъективного восприятия политики и политического поведения и функционированием/изменением политической системы. Понятие «культура» само по себе имеет целый спектр устоявшихся значений, между которыми неизбежны коннотации (краткий очерк см. [Thompson 1990: 122-162]). Поэтому вполне естественно, что «культурализм» в политической науке реализуется во множестве подходов, а термин «политическая культура» используется в разных смыслах – важно лишь, чтобы его значение в каждом отдельном случае было понятно автору и читателям.

Наиболее принципиальным водоразделом для концептуализации политической культуры является интерпретация ее как «психологического» феномена, фиксируемого на уровне субъективных ориентаций или же как свойства сообщества, выявляемого исключительно на социетальном уровне. Конечно, эта альтернатива скорее обозначает полюса, к которым в большей или меньшей степени тяготеют разные трактовки. Однако выбор «полюса» предопределяет последующую методологию исследования. Сторонники «социетального» подхода рассматривают политическую культуру как свойство социальных коллективов, которое укоренено в исторически обусловленных социальных практиках и репертуарах смыслов, определяющих действия индивидов и функционирование институтов. С этой точки зрения, изучать политическую культуру – значит исследовать, как это историческое наследие влияет на развитие и изменение социальных и институциональных практик. В рамках выделяемого таким образом подхода предлагаются разные способы концептуализации политической культуры.

Один из них – интерпретация ее как исторически складывающихся символических структур, восходящая к работам известного антрополога К.Гирца. Исходной посылкой этой интерпретации является тезис о том, что человек действует в определенной системе смысловых значений, которая и есть поле культуры. Ориентация в социальном пространстве предполагает наличие некоторых систем смыслов (своеобразный культурологический эквивалент социологическому понятию «ориентации»), конструируя которые мы опираемся на предшествующий культурный опыт. И хотя самое сложное, по словам К.Гирца, заключается в том, чтобы «найти промежуточное звено» «между течением событий, образующих политическую жизнь, и паутиной верований, составляющих культуру», тем не менее именно это является задачей «культурного анализа политики» [Geertz 1993: 311; см. Гирц 2004]. По мнению Гирца, решать эту задачу должна не экспериментальная наука, занимающаяся поиском законов, а интерпретирующая наука, ищущая смысл. Открытый антисциентизм этого подхода препятствовал его интеграции в мейнстрим политической науки, тем не менее в 1970-1980-х годах политологи с интересом экспериментировали с идеями Гирца8. В 1977 г. Л.Диттмер, отталкиваясь от представления о символах как главных элементах политической культуры, предложил альтернативный способ ее концептуализации в качестве семиологической системы, которая включена в более широкую систему политических коммуникаций; его модель предполагала совмещение методов идентификации ключевых символов, разработанных антропологами, с опросами [Dittmer 1977: 583]9. Однако данная концепция так и осталась теоретическим наброском, поскольку ее эмпирической проверки не последовало.

Другое направление в концептуализации политической культуры, тяготеющее к «социетальному полюсу», фиксирует внимание на культурных основаниях поведенческих практик. В 1970-х годах именно в этом направлении пытались развернуть данное понятие некоторые советологи10. В 1980-х интерес к интерпретируемой таким образом политической культуре был стимулирован развитием «нового институционализма». Пожалуй, наиболее известной работой, написанной в русле данного подхода, стала книга Р.Патнэма [Putnam 1993; Патнэм 1996], которая хотя и не опиралась систематически на понятие «политической культуры», но продолжала линию исследования связей между исторически складывающимися культурными основаниями политических систем и условиями стабильности демократических режимов, начатую проектом Алмонда и Вербы. Примерно в этом же русле – и подход, предложенный недавно М.Маколи, которая считает важным «вернуть» культуру в исследования политики, но не в духе классической концепции, предложенной когда-то авторами «Гражданской культуры». Преодолевая ложное, на ее взгляд, противопоставление институциональных выборов и политической культуры в качестве факторов, «ответственных» за неудачи демократического транзита в России, Маколи призывает учитывать их взаимное влияние: каждый вновь создаваемый институт начинает создавать собственную культуру, которая содержит элементы, обусловленные его правилами и структурой, а также специфической средой, в которой он функционирует. И в этом смысле «говорить об институтах или культуре сообщества – значит обращаться к устоявшимся и хорошо различимым практикам» [MacAuley 2005: 87].

Литература, предлагающая способы концептуализации политической культуры, альтернативные «психологическому» подходу, весьма обширна. Однако «социетальный» подход больше ориентирован на использование интерпретативных методов; он хуже поддается операционализации, его сложно использовать в сравнительных исследованиях, отсюда – ограничения возможностей его эмпирической проверки и его объяснительного потенциала. Не случайно большинство из предложенных альтернативных концепций политической культуры так и не воплотилось в эмпирические исследования. Как справедливо отмечал Г.Алмонд, оценивая предложения своих оппонентов, «различные определения политической культуры – это, по большей части, попытки дотеоретической категоризации, направленные на доказательство важности этих культурных переменных в объяснении политических явлений, или предшествующие эмпирическим исследованиям какого-то отдельного аспекта или аспектов политической культуры» [Almond 1989: 26].

Таким образом, критика выявила недостатки и ограничения «психологического» подхода к концептуализации и операционализации политической культуры, однако и в рамках альтернативных подходов не было достигнуто весомых результатов. Безусловно, культурные аспекты политики являют собой классический пример ситуации, которую Ф.Конверс однажды суммировал фразой: «То, что важно узнать, нельзя измерить, а то, что можно измерить – не столь важно для изучения» [Converse1964: 206]. Но это обстоятельство само по себе – не препятствие для развития исследовательских программ и кумуляции результатов, полученных в рамках отдельных проектов. Представляется, однако, что исследования политической культуры пока не вылились в такого рода программы, и причины этого – не только нерешенные методологические проблемы, но и особенности научных дискурсов, в рамках которых они обсуждаются.