Внешняя политика и безопасность современной России - 2 - Хрестоматия - Шаклеина - 2002 - 446

точник военной угрозы для себя. В 1990 г, в Париже на европейском саммите руководители стран — членов НАТО и ОВД подписали краткую декларацию, в которой обе стороны провозгласили, что не считают более друг друга врагами. По мере дальнейшего изменения политической системы Советского Союза его военное присутствие в Восточной Европе сокращалось автоматически и вскоре было ликвидировано окончательно.

Многие политические лидеры Запада (начиная с Р. Рейгана и кончая Ж. Шираком) вполне осознанно полагают, что его безопасность ныне и на перспективу в значительно» мере зависит от того, удержатся ли Россия, ее партнеры по СНГ, страны Восточной Европы на демократической волне, приведет ли этот процесс, в конечном счете, к утверждению в них подлинной либеральной демократии, не пойдет ли процесс демократизации здесь вспять, к возрождению авторитарных тенденций. Вряд ли есть основания сомневаться в том, что Запад вполне искренне поддержал и продолжает поддерживать процесс демократизации и экономических реформ в России, ибо помимо всего прочего это в интересах его собственной безопасности.

В одном из посланий по вопросам национальной безопасности американского президента конгрессу об этом говорится достаточно определенно: «Если мы сможем помочь укреплению демократических преобразований и проведению рыночных реформ в России (и в других новых независимых государствах бывшего

СССР), мы сможем трансформировать существовавшую ранее угрозу в сферу дипломатического и экономического партнерства»5. Объяснима в связи с этим и настороженная реакция политиков и общественных деятелей Запада на парламентские выборы в России осенью 1993 г., отмеченные прорывом в Государственную Думу ультранационалистов и сторонников реставрации прежнего режима. Не меньшее беспокойство Запада вызвали и президентские выборы 1996 г, в ходе которых Б. Ельцин, считавшийся Западом (насколько искренне — другой вопрос) гарантом продолжения демократических реформ в России, столкнулся с серьезным вызовом левой оппозиции, собравшей более 40% голосов. И совсем не случайно ряд западных экспертов высказывал опасение, что мучительный (изобиловавший деформациями) процесс приобщения бывшего советского общества к новой системе ценностей, политической системе и рыночной экономике может негативно сказаться на отношении масс не только к отдельным «демократам», но к демократии вообще (что в общем-то и произошло).

МЕЖДУНАРОДНОЕ СООБЩЕСТВО ИЛИ ОБЩЕСТВО?

Почему же государства либеральной демократии не ведут войн друг против друга, какова внутренняя логика этого явления, его побудительные мотивы? Представляется, что ряд обстоятельств социального, структурного, исторического порядка работает в этом направлении Демократия, как правило, внутренне устойчивее, она имеет более глубокие гуманитарные и социальные корни в обществе, нежели тоталитарный или авторитарный режим. В странах либеральной демократии взаимоотношения ее субъектов — личности, общества, государства (власти) — регулируются правовыми нормами поведения, законами, традициями и прецедентами, всеми или значительным большинством признаваемыми в качестве необходимых: для того, чтобы избежать гоббсианской «войны всех против всех», и потому исполняемыми. И это делается не только потому, что существует сило-

вое принуждение (власть), но и потому, что это удобно и, в конечном счете, более выгодно самому обществу, так как предупреждает его от конфликтов, губительных для него самого, делает его более жизнеспособным и динамичным, направляя его энергию на созидание, а не на разрушение. И свои отношенья с другими

странами развитые демократии хотели бы строить на подобной же основе.

Необходимость такой перемены вызывается и тем, что в международных отношениях такой властной вертикали нет, как нет (и вряд ли появится в обозримом будущем) и единой верховной власти над десятками суверенитетов, нет мирового правительства, которое бы поддерживало определенный порядок, соблюдение общепринятых норм поведения в международной среде. Тем не менее развитые демократии, их идеологи верят, что мировое сообщество может в принципе достичь всеобщего консенсуса относительно правил и норм взаимного поведения (в известной мере, они уже кодифицированы в Уставе ООН, Хельсинкском акте, документах СБСЕ и ОБСЕ, Римском и последующих договорах ЕС и т.д.), гарантирующих его от саморазрушения и пагубных катаклизмов, порождаемых анархизмом (неуправляемостью) международных отношений, сбоями в системе существующего силового мирорегулирования. Конечно, для этого необходимо, чтобы в этой системе появились соответствующие условия и уровень осознания полезности или нужности подобного мирового порядка.

На данном же этапе готовность более широко и последовательно придерживаться в своих взаимоотношениях определенных норм, а не силы, проявляют, прежде всего, страны, разделяющие ценности либеральной демократии. Поэтому между ними в первую очередь складывается нормативная система международных отношений, исключающая использование военной силы друг против друга. Они создают специфическую зону, группу государств, использующих в отношениях между собой эти нормы и ценности, прежде всего.

Важно и другое. Общество, исповедующее демократию, основано на реформизме, компромиссе, консенсусе, иначе говоря, на негласном общем договоре между управляемыми и управляющими, балансе интересов различных его социальных, политических, национальных, профессиональных, возрастных групп. С помощью своих институтов и механизмов оно разрешает мирными способами возникающие в обществе конфликты на базе существующего права, прибегая к насилию лишь в разумных пределах и в тех случаях, когда кто-либо отказывается соблюдать действующие нормы, имеющие формы закона. Оперируя в рамках существующей системы, оно не допускает — в общих интересах — ее подрыва или разрушения, поэтому подобное общество (и государство) стабильно и обладает внутренними импульсами к развитию по восходящей. В конечном счете, основанный на согласии характер внутреннего функционирования общества и государства оказывает решающее воздействие и на его внешнее поведение

В самом деле, государство, решающее свои внутренние проблемы без применения танков, на основе правовых норм и пользующихся доверием институтов, стремится к тому же и в своей внешней политике. В результате принципы взаимоотношения силы и слабости, методы, механизмы разрешения конфликтов, позитивно зарекомендовавшие себя во внутренней жизни, сознательно или бессознательно экстраполируются демократиями во внешний мир, прежде всего в систему отношений с теми, кто руководствуется той же шкалой ценностей. Собственно говоря, идеи взаимной безопасности государств, коллективной безопасности, коллективной обороны — это проекция во внешний мир внутреннего

способа разрешения конфликтов, характерного для реформистского, демократического общества. Базируясь на политической культуре общества, демократия в большей мере стремится найти консенсус, баланс интересов, компромисс во внешнем мире, объективно она привержена международному праву.

Хэдли Булл, одна из наиболее ярких фигур британской школы международных отношений, утверждал, что в условиях анархической внешней среды мировой порядок может быть установлен лишь в том случае, если международное сообщество перерастет в международное общество, которое должно стать продолжением внутреннего, национального правопорядка во внешней среде. Для этого надо, чтобы государства в своих взаимоотношениях, в своем поведении на международной арене руководствовались теми же принципами, которым они следуют внутри своего общества, принципам либеральной демократии. То есть принципы функционирования демократического общества должны быть имплантированы в международную среду, стать общим внутренним и внешним правом. Государства на мировой арене должны подчиняться международным законам, нормам, постоянно ощущая неотвратимость наказания, если они будут нарушать их. По мнению X Булла, международное общество создает ситуацию, когда соблюдение норм международного права белее выгодно, чем их нарушение6.

Демократия уважает не только волю большинства, т.е. тех, на чьей стороне в данный момент сила, но и инакомыслие, интересы меньшинства, т.е. тех, кто сегодня слаб. Таким образом, она признает неизбежность различных и противоречивых интересов, но считает их столкновение не помехой (подобно конкуренции в рыночной экономике), а необходимым элементом политической системы, стимулирующим развитие и прогресс общества. Поэтому демократическое государство рассматривает себя не как орудие классовой борьбы, созданное для утверждения власти одной политической группы над другой, а как инструмент достижения консенсуса в плюралистическом обществе, гарантирующий соблюдение достигнутого согласия, кодифицированных норм взаимоотношений. Демократия, основывающаяся на воле большинства и необходимости уважать мнение меньшинства, признании оппозиции, как правило, исключает (во всяком случае, должна исключать) навязывание своего видения мира, происходящих в нем процессов, в конечном счете, своего руководства — другим народам. Поэтому у демократического государства фактически нет моральной мотивации для насильственной экспансии, образования какого-то центра силы, который бы диктовал другим народам, как им надо обустраивать свою жизнь. Конечно, обо всем этом можно говорить лишь как о чем-то возникающем в международной жизни, а не как об утвердившейся закономерности, работающей без исключений. Во всяком случае, утверждению либеральной демократии сопутствовали естественный конец колониализма и начало попыток создать международную коллективную безопасность.

В становление подобной системы вносит свой вклад и рациональное (прагматическое) мышление. Не все богатые страны — развитые демократии, но все развитые демократии — более зажиточные страны, нежели мир за их пределами. Более того, их общества согласны в том, что их нынешнее благосостояние — результат развития рыночной экономики и следствие реализации идей либеральной демократии, заложенных в их политическую систему. Из этого следуют, по крайней мере, два фундаментальных вывода для граждан таких обществ. Первый сводится к тому; что благосостояние и здоровье нации (Западная

Европа, например, никогда не жила так зажиточно, как последние полвека) было достигнуто главным образом в послевоенный мирный период, отмеченный отсутствием войн, прежде всего, между самими демократическими государствами, прошлое которых было омрачено острым соперничеством. Второй вывод заключается в том, что, будучи странами зажиточными, эти государства понимают: в случае войны между ними (а это не только богатые, но и сильные в военном отношении страны) им, в отличие от стран бедных (которые надеются что-то приобрести в результате войны), есть, что терять. Эти рациональные моменты в подходе демократий к проблемам войны и мира опять-таки в большей степени осознаются (и соответственно применяются) в системе отношений с себе подобными. За пределами же этой системы такого рационального взаимопонимания достичь более трудно.

ЗОНА МИРА КАК ОСНОВА БЕЗОПАСНОСТИ

Если утверждение, что демократии не ведут между собой войн, справедливо, то следствием подобного развития ситуации является возникновение в системе международных отношений обширной зоны мира, сформировавшейся из государств, которые могут не опасаться агрессии со стороны друг друга. И хотя эта зона охватывает далеко не весь мир, но ее значение велико как для входящих в нее государств, так и для других — в качестве полезного примера. Это означает, что участники этой зоны мира могут отныне не опасаться, по крайней мере, друг друга и, следовательно, снять с себя часть бремени по обеспечению собственной безопасности, направив эти ресурсы в другие сферы, в том числе и на поддержку развития демократии в других странах.

По подсчетам американских профессоров М. Зингера и А. Вилдавски, сделанным еще в 1995 г, в эту зону мира уже в качестве полноправных участников входят 22 государства либеральной демократии (на самом деле, видимо, больше, поскольку авторы считали только страны — члены ООН; таким образом, из этого числа выпала, например, Швейцария) с общим населением в 820 млн. человек и уровнем годового дохода на душу населения между 10 и 22 тыс. долл. (Португалия и Греция на одном полюсе, Соединенные Штаты — на другом). Помимо них в резерве этой зоны мира или на подходе к ней (согласно оценке тех же авторов) находится еще 77 государств, отнесенных к категории утверждающейся демократии, с населением 2 млрд. человек. То есть всего в этой орбите насчитывается 99 стран (Россия в их числе) из 185-ти входящих в ООН, в которых проживает 2,8 млрд. человек из 5-миллиардного населения планеты. Из ведущих стран в это число не были включены КНР, Индонезия, большинство арабских стран, государства Индокитая, закавказские и среднеазиатские государства — бывшие советские республики7.

По мнению ряда политиков и экспертов, расширение зоны мира и сужение зоны нестабильности, силовых решений, военных конфликтов и войн отвечает интересам международной безопасности. Более чем 25 стран в Центральной и Восточной Европе, бывшем Советском Союзе Латинской Америке и Восточной Азии только за минувшие 10 лет провели свободные « выборы и создали демократическое общество на конституционной основе. Таким образом, расширение зоны мира фактически означает, во-первых, увеличение числа государств либеральной демократии, во-вторых, неизбежность при этом широкомасштабного

процесса демократизации, в-третьих, сокращение числа государств, готовых воевать друг с другом. Все три обстоятельства, в свою очередь, порождают ряд вопросов, неоднозначных интерпретаций.

МОЖНО ЛИ НАВЯЗАТЬ ДЕМОКРАТИЮ СИЛОЙ?

Если увеличение числа демократий — в интересах мирового сообщества и международной безопасности, если оно сужает круг государств, готовых использовать военную силу для разрешения между собой возникающих противоречий, то означает ли это, что существующие демократии могут навязывать во имя высшей цели (силой, хотя и необязательно военной) свою систему ценностей другим странам или по крайней мере поощрять или поддерживать процесс их освоения?

Исторический опыт, во всяком случае, послевоенный, выявляет, что навязывание демократии в определенных условиях может быть не только оправданным, но и давать неплохие результаты. Так, например, после второй мировой войны демократический строй был определенно навязан тоталитарной Германии (ФРГ) и авторитарной Японии (которой американцы фактически продиктовали ее будущую конституцию, действующую и поныне). Разумеется, демократия была навязана обеим странам не в наказание за те беды, которые они принесли миру, а для того, чтобы исключить повторение трагического прошлого. Следует признать, что это навязывание было обусловлено особыми историческими обстоятельствами. Тем не менее, оно было оправданным, и ныне оба государства не только являются ведущими демократиями современного мира с процветающими экономиками, но и странами, конституционно исключившими из своего внешнеполитического арсенала войну как способ решения международных проблем (Для участия германских вооруженных сил в военной акции НАТО в Югославии потребовалось специальное решение бундестага).

Однако сегодня навязывание извне даже демократии вряд ли может быть оправданно (хотя в каких-то чрезвычайных обстоятельствах этого и нельзя исключать вовсе), оно может быть контрпродуктивным, т.е. принести результат, обратный ожидаемому. Достаточно вспомнить историю с опубликованием «Независимой газетой» «руководящих указаний», направленных Международным валютным фондом и Всемирным банком российскому премьеру В. Черномырдину. В них по пунктам перечислялось то, что руководитель правительства должен был обязательно сделать для повышения эффективности российской экономики и чего он делать не должен Подобный диктат, какими бы благими намерениями он ни руководствовался, был воспринят обществом как унижение для страны8. А стремление лидеров Запада наставить югославского президента на путь истинный (демократический) привело к обратным результатам. Общество восприняло это давление как оскорбление и сплотилось вокруг человека, которого оно до этого столь же дружно ненавидело.

Поэтому в нынешних условиях речь, видимо, может идти о помощи в становлении демократии в тех или иных странах, о поддержке (поощрении) этого процесса. В ряде государств подобный подход фактически становится официальной доктриной. Э. Лейк, в прошлом помощник американского президента по вопросам национальной безопасности, заявлял, в частности, что во внешней политике США на смену стратегии сдерживания «приходит стратегия вовлеченности и расширения — расширения мирового сообщества рыночных демократий»9.

Об этом же неоднократно говорил и сам президент Клинтон. Между прочим, расширение НАТО в значительной мере виделось многими американскими (западными) политиками и исследователями опять-таки как расширение (консолидация) зоны демократии.

В свое время Запад оказал помощь и выразил поддержку становлению демократии в Греции, Португалии, Испании, поощрял процессы демократизации в странах Центральной и Восточной Европы, его, несомненно, беспокоят судьбы демократии в России, других государствах постсоветского пространства. Запад не скрывает, что утверждение демократии в этом, обширном регионе в его интересах, что безопасность Европы (Запада) сегодня и на перспективу в значительной мере зависит от успехов начавшихся социально-политических преобразований постсоциалистического мира. Именно поэтому за последние десять лет Запад оказал странам постсоветского пространства материальную помощь на сумму, в два раза превышающую помощь Западной Европе по «плану Маршалла» (правда, доллар уже давно не в той цене). И можно понять его нынешнюю нервозность в связи с замедлением процесса демократизации и рыночных реформ в России, явным усилением тенденции к авторитаризму в большинстве постсоветских государств.

ДЕМОКРАТИЗАЦИЯ И БЕЗОПАСНОСТЬ

Между тем многие политики и эксперты, соглашаясь с тем, что демократии, как правило, не ведут войн (прежде всего друг с другом), утверждают, что данное положение не затрагивает процесса демократизации. Более того, по их мнению, процесс этот в гораздо большей мере, чем существующие стабильные авторитарные режимы, чреват вооруженными конфликтами и войнами. События последних лет, последовавшие вслед за крахом коммунистических режимов, распадом федеративных социалистических государств началом процессов демократизации на постсоциалистическом пространстве, в известной мере, подтверждают справедливость этого утверждения.

В самом деле, имели место жестокие вооруженные столкновения между странами — наследницами бывшей Югославии, а также между бывшими советскими республиками и автономиями — Арменией и Азербайджаном, Грузией и Абхазией, Россией и Чечней, в той или иной степени вовлеченными, во всяком случая официально, в процесс перехода от тоталитарного к демократическому режиму. И если войной считается вооруженный конфликт, в котором погибло более тысячи сражающихся, то все упомянутые выше вооруженные конфликты можно просто отнести к разряду войн. Да и эмпирические» исследования более ранних периодов, проведенные профессорами из Колумбийского университета Э. Мэнсфилдом и Дж. Снайдером, проанализировавших процессы демократизации в период между 1811 и 1980 гг., как будто бы подтверждают эту тенденцию10. Государства, приходят авторы к выводу, «не становятся зрелыми демократиями за один день. Они проходят через трудный период, когда демократический контроль за внешней политикой крайне слаб, когда устремления масс хаотически перемешаны с устремлениями авторитарных элит, когда сам процесс демократизации испытывает давление антиреформистских сил. Страны, переживающие этот переходный период демократизации, становятся более агрессивными и склонными к военным конфликтам, в том числе и с государствами зрелой демократии11.

Вчем же причина этого явления? Истоки его — в характере политической борьбы после краха авторитарного или тоталитарного правления. Группы элит, оставшиеся от прежнего политического режима, базировавшегося на насилии, по-прежнему (по привычке) предпочитают силовое (военное) решение возникающих проблем. В борьбе за власть они конкурируют с другими группами того же режима, с новыми элитами, представляющими демократическое движение, также мечтающими получить место под солнцем и вынужденными принимать навязываемое им силовое соперничество. В результате общее силовое конфликтное поле в обществе (государстве) значительно увеличивается. Возникающая напряженность требует разрядки, и часто она происходит за счет внешнего окружения, в котором всегда можно найти источник раздражения: либо оно молится не тому богу, либо слишком богато, либо просто говорит на непонятном языке. Массам, потерявшим ориентацию на переходе от одного общества к другому, часто нравятся твердые, напористые, агрессивные лидеры — неважно, куда они зовут и ведут, важно, как они зовут, — убедительно ли и достаточно ли эмоционально. Все это создает благоприятную атмосферу для любителей авантюр, не в последнюю очередь военных.

Впроцессе перехода от тоталитарного (авторитарного) правления к демократии общество сталкивается, как правило, со значительными трудностями или даже хаосом: старые структуры разрушены, новые еще только нарождаются. Широкие массы недовольны. Тем не менее, и старым и новым элитам нужна поддержка масс в их борьбе за власть. Ради этого они раздают множество обещаний, часто заведомо невыполнимых. Наиболее легкий путь отвлечь внимание людей от невыполненных обещаний — возбудить их националистические чувства. Однако, взбудоражив массы, элиты сами становятся заложниками их настроений, для поднятия собственного престижа они на каком-то этапе вынуждены от лозунгов переходить к действиям — националистическая травля переходит в военные столкновения между государствами, нациями, этническими группами. Но легких военных побед не бывает, и вооруженные столкновения превращаются в длительную войну (война между Нагорным Карабахом, поддержанным Арменией, и Азербайджаном идет 15 лет, между Грузией и Абхазией — 10 лет.).

Следует также подчеркнуть, что в переходный период институционные тормоза, сдерживающие любителей военных авантюр, значительно ослабевают. Армия не чувствует над собой гражданского контроля, усиливается автономность родов войск, военных округов и даже отдельных соединений. Военные не знают, для чего в нынешних условиях существуют вооруженные силы и нужны ли они вообще. Стремление быть востребованным, доказать свою необходимость вдохновляет любителей авантюр и непредсказуемых харизматических лидеров, не боящихся играть с огнем. «В конце концов, — заключают Э. Мэнсфилд

иДж. Снайдер, — расширение зоны стабильной демократии, возможно, и уве-

личивает шансы на мир. Но в ближайшей перспективе необходимо сделать многое, чтобы минимизировать опасности турбулентного переходного периода12.

Вместе с тем стоит отметить, что в утверждениях, будто демократизация несет с собой большую склонность к военным решениям проблем, немало уязвимых мест. Прежде всего — это понятийный аппарат. Не очень ясен сам термин «демократизация», тем более, что процесс этот в разных странах проходит по-разному и конечные результаты его далеко не тождественны. Непонятно, где кончается демократизация и начинается демократия, у которой есть свои града-

ции и степени зрелости. Возможно, утверждение о повышенной конфликтогенности демократизации применимо к постсоветскому пространству, но оно в меньшей степени соответствует развитию событий в Центральной и Восточной Европе (за исключением бывшей Югославии).

Действительно, для Греции процесс демократизации прервался приходом к власти «черных полковников» и военным конфликтом с Турцией. Но процессы демократизации в Португалии и Испании, при всех их внутренних трудностях, не вылились во внешнюю агрессивность. Наверное, это справедливо и для Южной Кореи, десятка других стран, относимых к категории продвигающихся к демократии. Все это важно иметь в виду, особенно принимая во внимание выводы, которые делают некоторые эксперты по факту повышенной конфликтогенности на этапе демократизации. А эти выводы в ряде случаев сводятся к тому, что для Запада может быть выгоднее поддерживать стабильность (авторитарные режимы, если они ее обеспечивают), чем чреватый противоречиями малопредсказуемый процесс демократизации.

Подобный подход западных политиков и экспертов проявился, в частности, в их реакции на политический кризис в России 2-3 октября 1993 г. Последствия этой западнойреакции российская демократия ощущает до настоящего времени.

* * *

Вся эта проблематика соотношения демократии и войны имеет боль-

шое значение для России, задержавшейся на стадии демократизации. Между тем политическая элита страны, калькулируя ее будущее, все больший упор делает на российскую самобытность, в том числе на специфику демократического устройства страны. В ходе дебатов политики и эксперты приходят к выводу, что российская демократия вряд ли будет схожа с классической демократией Запада. Создается впечатление, что будущее демократическое устройство России, по их мнению, должно на 99% состоять из национальной специфики и только на 1% — из общих принципов демократии. Возможно, за всем этим кроется простое желание части российской политической элиты, ориентирующейся на прошлое, создать демократию в России без самой демократии.

Между тем любое демократическое государство специфично само по себе — Франция не похожа на США, Канада — на Германию, не говоря уже о Японии и Великобритании. Тем менее, их объединяют, прежде всего, принципы демократии. Это их историческое приобретение, то что отличает их от десятка других стран, находящихся за пределами этого круга или приближающихся к нему, а уже потом выступает специфическая ее форма Демократия предполагает определенный набор ценностей, воплощенных в общественные и государственные структуры, на которые накладывается все остальное, в том числе и национальная специфика. Поэтому демократия — она и в Африке демократия. И Россия, если она хочет войти в Европу, в сообщество цивилизованных государств, может сделать это только как демократия — с общими для всех демократий принципами и нормами.

Судьбы самой России, ее безопасность в значительной степени обусловлены характером ее окружения, тем, будет ли оно состоять из демократических или авторитарных (тоталитарных) режимов. Пока российский истеблишмент за редким исключением равнодушен к этому вопросу. Для него определяющим яв-

ляется не политическое лицо режима, а степень его лояльности по отношению к Москве. Наверное поэтому в числе ее «близких друзей» немало государств с авторитарным правлением Возможно, в тактическом плане это и оправданно. В то же время нельзя забывать, что поведение этих режимов малопредсказуемо, они ориентированы на интересы личности (узкой группы), а не общества. И если Россия удержится на демократической волне, то ее устремления объективно будут повернуты в другую сторону — она неминуемо станет частью зоны мира, те группы государств, которые никогда не ведут войн друг с другом. И с точки зрения своей безопасности Россия будет крайне заинтересована в том, чтобы и ее окружение принадлежало к этой же зоне в мире.

Примечания:

1 Streit С. Union Now. Proposal for an Atlantic Federal Union of the Free. — 2nd ed. — N.Y., 1976. — Р. 10.

2 Fагbег Н. and Gоwa J. Politics and Peace. — «International Security», Fall 1995. —

Р. 125.

3Clintоn W. Confronting the Challenge of Broader World. — «Dispatch», 1993. —

№39. — Р. 2.

4Levy J. Domestic Politics and War. — «Journal of Interdisciplinary Studies», Spring 1988. — Р.653.

5См.: Стратегия национальной безопасности США. Перев. с англ. Цит. по

«США—ЭПИ», 1995. — № 2. — С. 118.

6Bull H. The Anarchical Society. A Study of Order in World Politics. — 2nd ed. — N.Y., 1995.

7Singer M. and Wildavsky A. The Real World Order. — (N.J.) 1996. — Р. 135-142.

8См. «Независимая газета», 14.12.1997.

9 Lake A From Containment to Enlargement. — «Dispatch», 1993. — Vol. 4. — № 39. — Р. 3.

10 Мansfield E. and Snider J. Democratization and the Danger of War. — «International Security», Summer 1995. — Р. 5-38.

11Ibid. — Р. 5.

12Ibid. — Р. 38.

В.З. ДВОРКИН, В.В. ЦВЕТКОВ

ВОЗМОЖНОЕ ДАЛЬНЕЙШЕЕ СОКРАЩЕНИЕ АРСЕНАЛОВ СНВ: УСЛОВИЯ И ПРИНЦИПЫ

1.СОКРАЩЕНИЯ СНВ КАК МЕТОДОЛОГИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА

Цели и принципы дальнейших сокращений СНВ, направленных на поддержание укрепление стратегической стабильности, подтверждены в 1990 г. на встрече — президентов СССР и США и заключается в устранении стимулов для нанесения первого удара, уменьшении концентрации боезарядов на страте-

гических носителях, оказании предпочтения средствам, обладающим повышенной выживаемостью1. Отсюда следует, что главным условием, определяющим возможности дальнейшего снижения арсеналов СНВ, является обеспечение стабилизирующего характера сокращений.

Предельно допустимый уровень сокращений СНВ в какой-либо рассматриваемый (прогнозируемый) период времени определяется минимальным количеством СНВ, достаточным для обеспечения стратегической стабильности.

Имеется широкий спектр различных определений и представлений о стратегической стабильности. Он отражает, по-видимому, как стремление полнее отразить глобальные военно-политические изменения в мире и сделать эти изменения необратимыми, так и попытки формализовать это понятие для решения прикладных задач.

Нам представляется конструктивным такой подход, при котором под стра-

тегической стабильностью понимается «устойчивость военно-стратегического равновесия»2. Применительно к СНВ стратегическая стабильность может рассматриваться как устойчивость стратегического ядерного равновесия (СЯР), которая сохраняется (поддерживается), несмотря на влияние дестабилизирующих факторов обычное оружие, тактическое ядерное оружие (ТЯО), ядерное вооружение других стран, научно-технические прорывы и т.д.).

Отсюда следует, что стратегическая стабильность включает в себя два слагаемых: первое из них — СЯР, которое характеризуется соотношением боевых потенциалов СНВ, обеспечивающим баланс сил сторон, второе — запас устойчивости, который характеризуется возможностями группировок СНВ сторон по сохранению СЯР при действии дестабилизирующих факторов в рассматриваемый период времени (см. схему: Структура стратегической стабильности).

Опубликовано: Россия: в поисках стратегии безопасности. Проблемы безопасности, ограничения вооружений и миротворчества / Под ред. Арбатова А.Г.; рук. авт.

кол. Калядин А.Н. — М.: Наука, 1996. — С. 37-45.

Глава печатается с незначительными изменениями (не затрагивающими изложение существа проблемы), сделанными авторами — В.З. Дворкиным и В.В. Цветковым специально для публикации в хрестоматии.