Внешняя политика и безопасность современной России - 2 - Хрестоматия - Шаклеина - 2002 - 446

вать заданную ориентированность процесса его расширения на раскол континента, повернув его, пусть даже только на время, в направлении конструктивного развития отношений между НАТО и Россией. Для этого следовало бы с самого начала активно задействовать учрежденный по парижскому Основополагающему акту Совместный Постоянный Совет, предложив ему (в случае необходимости даже навязав — до фактического начала расширения альянса Запад должен будет еще прислушиваться к голосу России) масштабную программу мероприятий, конечным итогом которой могло бы стать построение основ общеевропейской системы коллективной безопасности, что необходимо и достаточно для расчистки пути к Большой Европе.

Подобный результат, видимо, недостижим для нас методом прямого действия. Уже упоминавшийся инстинкт самосохранения альянса не допустит, чтобы эта цель была поставлена перед европейцами «открытым текстом». В Основополагающем Акте, например, России пришлось пойти на ограничительную по своему характеру отсылку к страдающей до сих пор очевидным бессилием Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе: «ОБСЕ в качестве единственной общеевропейской организации безопасности играет ключевую роль в поддержании европейского мира и стабильности. Укрепляя ОБСЕ, Россия и НАТО будут сотрудничать в целях предотвращения любой возможности возврата в Европе к конфронтации или к изоляции любого государства». Эта торжественная, но лишенная реального содержания формулировка призвана замаскировать тот факт, что Россия уже находится в изоляции в рамках ОБСЕ (если не считать нескольких не обладающих большим весом азиатских и закавказских республик бывшего СССР, причем и их лояльность по отношению к России стремительно тает). Если помешать выталкиванию России из Европы поручить ОБСЕ, то наша страна завтра же навсегда окажется вне европейской интеграции.

Вследствие систематического саботажа любых попыток придать этой организации действенность путем создания координационного органа типа Совета Безопасности ООН сложилась ситуация, когда возлагать на ОБСЕ на обозримое будущее главную функцию поддержания основ европейского мира означало бы издеваться над здравым смыслом. Отсюда следует, что только в процессе практического решения проблем общеевропейской безопасности мы сможем приблизиться к чему-то похожему на коллективную систему, охватывающую весь континент (будь это реформированная ОБСЕ, трансформированная и включившая в свой состав всю Европу НАТО, Совместный Постоянный Совет Россия-НАТО или что-то принципиально новое). Поскольку в Европе, если верить пропагандистам расширения НАТО, есть опасения в отношении возможного вмешательства извне в дела европейских государств, то на рассмотрение Совета Россия-НАТО (именно этого органа, где представлен альянс как таковой) следовало бы вынести совершенно конкретное предложение выработать и принять общепризнанное определение вмешательства, а также каталог обязательных для всех мер по его предотвращению. Раз в качестве мотива вступления в альянс называются страхи по поводу возможности внезапного нападения, Совет следовало бы озадачить тем, чтобы путем совместной работы воплотить в жизнь систему раннего предупреждения для всей Европы. Сумма подобных конкретных и формально не связанных между собой мер и обеспечила бы желаемый общеевропейский эффект.

В ходе этой позитивной практической деятельности в рамках Совета Рос- сия-НАТО можно было бы востребовать и поддержку со стороны входящих в аль-

162 Угрозы безопасности России, связанные с началом расширения НАТО

янс европейских держав, которые в доверительном порядке уже давно заверяют в сочувствии общеевропейским устремлениям России, однако постоянно ссылаются на блоковую солидарность, которая-де препятствует им ангажироваться открыто. Как раз форум, где альянс выступает и как блок, и как совокупность своих членов, позволяет обойти многие из ограничителей самостоятельности для стран НАТО. Но и здесь надо торопиться — уже после Мадрида тройка будущих членов блока, несущих в НАТО наибольший антироссийский заряд, обладает определенными правами при определении политической линии альянса. В тот же момент, когда они получат полные права в НАТО, возможности российской политики добиваться своих целей в отношениях с блоком значительно сузятся.

В Совместном Постоянном Совете должно найтись место для германского, французского, британского влияния в смысле предотвращения нежелательных и для России, и для всей Европы последствий процесса расширения НАТО. Особое значение будет иметь позиция ФРГ. Выступив первой из западных стран за скорейшее движение альянса на восток и оставшись до конца одним из наиболее последовательных поборников этого процесса, Германия взвалила на свои плечи огромную ответственность за судьбы континента. Теперь для нее наступает момент показать себя достойной этой ответственности. Соответствующим влиянием в западных структурах она обладает (взять хотя бы ее финансовый вклад, который составляет 22,8% бюджета НАТО с ее 16 членами и 28,5% бюджета ЕС, в состав которого входит 15 государств). Нужна лишь политическая воля к тому, чтобы без дальнейших задержек приступить к претворению в действительность неоднократных торжественных деклараций о российско-германском партнерстве. Задача российской дипломатии — оказать соответствующее воздействие на политические круги и общественность Германии, которым будущее отношений с Россией совсем не безразлично. Осознание неизбежности эмансипации Европы от американского засилья прогрессирует и вполитических кругах ФРГ.

Открытый или чуть-чуть прикрытый конфликт между Россией и НАТО — последнее, что может помочь российской политике преодолеть затяжную полосу бессилия и неудач во всех областях внешней политики. Любое обострение российско-натовских отношений было бы использовано во вред России, для ее изоляции и отсечения от интеграционных процессов на континенте. Строить свою линию поведения Россия должна так, чтобы вести дело к созданию основ для Большой Европы, что возможно лишь в условиях отсутствия конфронтации с альянсом, еще лучше — при убедительной демонстрации Россией доброй воли с целью налаживания конструктивного сотрудничества с НАТО в рамках Совместного Постоянного Совета. Только тогда потенциальные партнеры России из числа западноевропейских стран, прежде всего ФРГ как неформальный лидер Западной Европы, смогут действовать без чрезмерной оглядки на узы солидарности с США. И только при прямой или косвенной поддержке Германии, а также, возможно, Франции и Англии Россия окажется в состоянии минимизировать ущерб для своих долговременных интересов вследствие расширения НАТО. Те трудности, с которыми нам пришлось столкнуться на первых заседаниях Совместного Постоянного Совета, не должны нас обескураживать — речь идет о будущем всей Европы.

перекрыть, а танкеры попытаться не допустить к терминалам в Черногории. Последнее, впрочем, станет настоящим casus belli, и вопрос об экономических издержках на этом фоне станет неактуальным.

Из числа «нематериальных» факторов, определяющих российские интересы в регионе, на первых порах довольно отчетливо звучали мотивы славянской (православной) солидарности. Но даже эмоциональный заряд этой темы был не слишком значительным, а на политическом уровне она довольно быстро оказалась явно приглушенной и артикулируется сегодня в основном маргиналами. Здесь очевидным сдерживающим обстоятельством стала позиция (реальная или потенциальная) «неславянских» и «неправославных» регионов и/или населения (отчетливые сигналы на этот счет прозвучали из Татарстана, Башкортостана, Ингушетии, некоторых других районов Северного Кавказа).

Если говорить о солидарности с сербами, то она скорее имеет совсем иную природу. Это солидарность на основе сочувствия тем, в отношении кого совершается очевидная несправедливость, плюс солидарность с более слабым, ставшим объектом беспрецедентно жесткого давления со стороны более сильных. В этом смысле слова Ельцина о том, что Россия занимает «более высокую моральную позицию», — вопреки прозвучавшим в некоторых комментариях саркастическим ноткам — отражают реальные настроения в стране.

Тем самым возникает несколько парадоксальный на первый взгляд параллелизм с отношением к войне на Западе. Там многие готовы признать, что ведут войну нелегитимную, но основывающуюся на моральных императивах (солидарность с косовскими албанцами). Но и в российском отношении к войне (причем не столько официальном, сколько возникающем на уровне общественного сознания) весомо представлены моральные императивы. Просто объект применения этих императивов разный.

Здесь, конечно, сыграла свою роль и неодинаковая фокусировка на том, что предшествовало началу военной операции НАТО. Если на Западе тема этнических чисток в отношении албанцев была в центре внимания, то в российских средствах массовой информации она практически не возникала. Да и в самые первые дни после начала бомбардировок у российского телезрителя могло создаться впечатление, что десятки и сотни тысяч косоваров бегут лишь от натовских ракетных и бомбовых ударов. Однако, к чести российских средств массовой информации, освещение событий стало довольно быстро приобретать более сбалансированный характер (в чем, между прочим, особого параллелизма с Западом не наблюдается).

Динамика опросов свидетельствует об этом достаточно наглядно: процент людей, возлагающих вину не только на НАТО, но и на Слободана Милошевича, возрастает. Разумеется, до его «демонизации», как в западных странах, дело не доходит, но в мотивах солидарности с сербами появились новые акценты. Например, такие: да, поведение Белграда в Косово явно не безупречно, но, вопервых, если там и были эксцессы, то они все-таки не доходили до масштабов геноцида (в то время как именно бомбардировки развязали белградским властям руки для широкомасштабного изгнания албанцев); во-вторых, несправедливо пользоваться двойными стандартами и наказывать только сербов, продемонстрировав, к примеру, полное безразличие к судьбе сотен тысяч сербских беженцев, «выдавленных» из хорватской Краины в 1994–1995 годах, или не обращая внимания на многолетние репрессии против курдов в Турции.

Тема установления союзнических отношений с Югославией, неожиданно ставшая предметом широкого внимания в первые же недели после начала военной кампании НАТО, тоже вплотную соприкасается с проблемой региональных интересов России на Балканах. Здесь на поверхности лежат два очевидных и тесно связанных между собой аргумента. Во-первых, Россия в принципе должна быть заинтересована в обретении лояльных партнеров (клиентов?) на Балканах; во-вторых, именно Югославия и может стать таким партнером (как в силу исторических связей и этно-религиозной близости, так и по причине того, что ей сейчас жизненно необходима Россия).

Но энтузиазм в создании «союза трех» (Россия+Белоруссия+Югославия), который приобрел даже несколько истерический характер, явно охлаждается не менее весомыми контраргументами. За альянс, имеющий полноценное военное измерение (а только такой имеет смысл для Белграда), Москве пришлось бы заплатить крайне высокую цену, связанную с угрозой втягивания в войну. К тому же возникают недоверие и сомнения (если не уверенность) по поводу мотивов, которыми руководствуется Милошевич: сегодня, когда Россия ему нужна, он с нами, а завтра повернется к нам спиной, особенно когда придется восстанавливать страну, для чего потребуются капиталы и ресурсы Запада. На психологическом уровне здесь, наверное, дает о себе знать и синдром, связанный с прибалтами (которые «отплатили черной неблагодарностью» за поддержку Россией их стремления к независимости).

Все это наложило отпечаток на представления о российских интересах в отношении возможного союза с Югославией. Если в долговременном плане этот проект многим и кажется привлекательным, то с точки зрения сегодняшнего дня баланс плюсов и минусов отнюдь не так очевиден. Примечательно, что властные структуры предпочли занять осторожную позицию, мотивируя ее тем, что в таком серьезном деле нельзя принимать решения наспех. В результате тема оказалась практически свернутой: сама схема союза обозначена, но одновременно обозначена и ее нереализуемость в практическом плане.

Вместе с тем вопрос о политическом присутствии России на Балканах стал пусть не слишком артикулируемым, но имплицитно наиболее отчетливо выраженным мотивом относительно региональных интересов страны. Два соображения при этом выглядят наиболее важными. Во-первых, такое присутствие необходимо, чтобы не отдавать развитие событий в регионе на откуп другим участникам международной жизни (и в этом плане военная кампания НАТО рассматривается как направленная на то, чтобы вытеснить Россию из региона полностью и окончательно). Во-вторых, российское присутствие возможно, поскольку есть основания рассчитывать, что для многих оно будет казаться достаточно важным балансирующим элементом.

Хотя высказываются разные мнения относительно опыта российского вовлечения в балканские дела, многие считают его достаточно успешным. Балканы, возможно, единственный регион за пределами пространства бывшего СССР, где Россия, в принципе, имеет шанс добиться таких результатов, которые недоступны другим ведущим участникам международной жизни; доверие к ней со стороны сербов — это рычаг влияния, которого больше ни у кого нет. Во всяком случае, успешные посреднические усилия России в феврале 1994 года, когда удалось предотвратить воздушные удары НАТО по сербским силам вокруг Са-

раево, можно рассматривать как ее первую в постсоветский период акцию, которая на деле, а не на словах подтверждала статус страны как «великой державы».

ЗАМЕТНЫМ компонентом российского восприятия натовской операции против Югославии являются алармистские мотивы. Они возникают прежде всего из проецирования косовской ситуации на Россию. Если «гуманитарная катастрофа» (да еще на этнической почве) начинает рассматриваться странами НАТО как повод для вмешательства, и если такого рода ситуации могут возникать (или могут провоцироваться) в России, то вполне правомерным кажется вывод о том, что развязанная против Югославии война затрагивает российские интересы самым непосредственным образом. «Сегодня Сербия, завтра Россия»— такова квинтэссенция подобной трактовки событий вокруг Косово.

Такая формула вызывает в западных странах непонимание и недоумение — прежде всего потому, что там вполне отдают себе отчет в том, чем отличается Россия, пусть даже и ослабленная, от «среднестатистического» государства. В этом плане стоит напомнить и о том, что реакция Запада на военные действия Москвы в Чечне была крайне мягкой и невызывающей. Впрочем, на это в свою очередь можно было бы возразить, что в будущем все может быть иначе: Россия не становится сильнее, и поэтому ее интересы действительно ставятся под угрозу в связи с возможностью универсализации косовской модели.

Другим предметом возникающей в этом контексте озабоченности России являются существующие или возможные зоны напряженности в ее ближайшем окружении, которые могли бы стать объектом натовской интервенции («Сегодня Сербия, завтра Нагорный Карабах»). Если в отношении России натовцы, может быть, и поостерегутся пойти на слишком резкие шаги, то в постсоветском пространстве за ее пределами ограничителей для них будет гораздо меньше. А это — прямой вызов логике, которая считает всю бывшую территорию СССР

зоной жизненно важных интересов России.

Вместе с тем сама угроза такого рода вмешательства, по-видимому, порождала некоторые надежды, что предпринятые НАТО бомбардировки позволят консолидировать страны СНГ (причем консолидировать вокруг России и на антинатовской основе). Но прозвучали лишь отдельные обнадеживающие сигналы на этот счет (например, из украинской Верховной Рады). Попытки же выработать совместную позицию СНГ потерпели крах; даже бойкот натовской юбилейной сессии организовать не удалось.

Более того, некоторые лидеры стран СНГ увидели в косовской модели потенциальную возможность разрешения своих застарелых конфликтов. Иногда такие надежды связаны с, казалось бы, прямо противоположными интересами (как у Армении и Азербайджана по вопросу о Нагорном Карабахе). А иногда они вообще кажутся парадоксальными: Эдуард Шеварднадзе, например, высказался в том смысле, что косовская модель могла бы помочь Грузии вернуть Абхазию, хотя, казалось бы, дело обстоит с точностью до наоборот (если поддерживать косовских сепаратистов, то почему не поддерживать сепаратистов абхазских — они ведь тоже могут представить немало аргументов в поддержку тезиса о том, что оказались жертвами давления и дискриминации по этническому признаку).

Но и в том, и в другом случае очевидно, что косовские события наносят существенный ущерб интересам, отождествляемым с возможностью России играть «особую роль» в постсоветском пространстве (или в зоне СЕТ).

ДЕЙСТВИЯ западных стран в связи с Косово выглядят в глазах России совершенно очевидным доказательством правомерности опасений относительно формирования «натоцентристской» Европы. Причем если во время кампании против расширения НАТО российский алармизм выглядел несколько искусственным (и, в общем-то, нагнетаемым сверху), то косовские дела сделали его абсолютно оправданным.

Действительно, тезис некоторых российских оппонентов расширения этой организации об «агрессивном характере НАТО» казался отрыжкой эпохи холодной войны — теперь же он нашел наглядное подтверждение в практических действиях альянса западных стран. И наоборот, если до недавнего прошлого представления о НАТО как структуре, расширяющей зону стабильности, могли казаться убедительными в отношении стран Центрально-Восточной Европы (к примеру, когда говорилось о минимизации конфликтоопасного потенциала в связи с проблемой Трансильвании), то теперь любые разговоры на этот счет кажутся абсолютно неуместными.

Косовские события поставили перед Россией вопрос о том, как строить свои дальнейшие отношения с НАТО. Те, кто возражал против подписания Основополагающего акта, считают, что правомерность именно их подхода получила более чем убедительные доказательства. Согласно этой логике, кооперативные отношения с Североатлантическим союзом — не более чем иллюзия и означают лишь легитимизацию его существования, что России совершенно ни к чему. А свое политическое неприятие натовской политики в отношении Югославии Россия должна выразить через полное свертывание отношений с альянсом.

Вто же время ясно, что такого рода линия (например, официальный выход из Основополагающего акта) выглядела бы слишком очевидным возвратом к конфронтационной модели. К тому же, для того чтобы перевести конфликт в политическое русло, надо «работать» с НАТО, что было бы невозможным в случае полного свертывания отношений. Да и в посткосовском контексте НАТО останется влиятельной европейской структурой, и российским интересам вряд ли будет отвечать отсутствие каких бы то ни было механизмов взаимодействия с ней.

Врезультате российский интерес был осознан следующим образом: необходимо резко снизить уровень взаимоотношений с НАТО, но не разрывать их полностью и бесповоротно. Шанс на их развитие по восходящей в будущем сохраняется, но если у нас кто-то и питал надежды на формирование чего-то похожего на «ось Россия—НАТО» как главную структурообразующую связку в системе европейской безопасности, то они, похоже, перечеркнуты окончательно. Да

ипросто партнерство по линии Россия—НАТО оказалось фактически замороженным. Большой вопрос, удастся ли его восстановить после окончания кризиса. Если модель выхода из него «совместно с НАТО» сработает, перспективы кооперативного взаимодействия могут улучшиться, но вряд ли кардинальным образом.

Косовские события наложили своеобразный отпечаток на российскую озабоченность в отношении дальнейшего продвижения НАТО в восточном направлении. По причинам, о которых говорилось выше, эта озабоченность получила дополнительную подпитку. Вместе с тем возникло и нечто прямо противоположное: представление о том, что НАТО, «обжегшись» на Косово, будет вести себя более осторожно и воздержится от форсированного продвижения к российским границам. К этому же будет подталкивать альянс и стремление ослабить аррогантную реакцию России на военные действия против Югославии. Выска-

зывалось и мнение, что в свете косовских событий потенциальные кандидаты на присоединение к НАТО также умерят свой энтузиазм на этот счет.

Вообще, примечательный фрагмент российских рассуждений по поводу событий вокруг Косово — это довольно парадоксальное сочетание бурного возмущения в отношении НАТО с прогнозированием неизбежного ослабления альянса. Таковое должно стать результатом возникающих в связи с косовской ситуацией разногласий между участниками и ожидаемого недовольства американским гегемонизмом со стороны Западной Европы.

Всвязи с этим стоит заметить, что российское негодование против НАТО практически полностью сконцентрировано на США. Российские наблюдатели, конечно, разочарованы Европой, но общее представление состоит в том, что она просто оказалась вынужденной «лечь под американцев» и испытывает по этому поводу некоторый дискомфорт.

Отсюда — надежда, что на этой почве с европейцами удастся сблизиться. Предполагается, что сегодня шансов на это больше, чем в эпоху холодной войны, — европейцы могут не опасаться агрессивных поползновений Москвы и не нуждаются в защите со стороны американцев, тогда как мессианистские замашки последних не могут не вызывать неприятия в Европе, более цивилизованной

именее склонной к примитивному и бездумному использованию силового давления. Так что вполне вероятно, что российские интересы в свете и после косовских событий будут в большей степени переориентироваться на Европу. Тем более что это вполне вписывается в идеологию противодействия «однополярному миру» (как, впрочем, и в традиционные, восходящие к советским временам попытки играть на трансатлантических противоречиях).

Всвете косовских событий стала еще более очевидной заинтересованность России в том, чтобы ОБСЕ выдвинулась на авансцену европейской политики. Правда, весь ход кризисного развития в бывшей (и нынешней) Югославии, казалось бы, доказывает несостоятельность этой структуры. Но он же подтверждает, что другие многосторонние механизмы дают еще меньше оснований рассчитывать на возможность адекватным образом отстаивать важные российские интересы.

Так что Россия весьма заинтересована в том, чтобы пытаться повысить роль этой структуры. К тому же есть и сигналы со стороны западноевропейцев, что переведение процесса политического урегулирования на рельсы ОБСЕ (или, по крайней мере, вовлечение ее более весомым образом) не исключается. Особенно в том случае, если фиаско НАТО станет общепризнанным.

Кроме того, политическая роль ОБСЕ может оказаться весомой в реорганизации всего Балканского региона после выхода из косовского кризиса, тогда как экономически первую скрипку здесь мог бы сыграть Европейский союз. Главное с точки зрения российских интересов — не допустить того, чтобы в этом процессе роль демиурга принадлежала НАТО.

САМЫЙ БОЛЕЗНЕННЫЙ аспект российского осмысления своих интересов в связи с событиями вокруг Косово, как уже отмечалось, касается общих проблем современного международного политического развития. Здесь, как представляется, в российском подходе отчетливо просматриваются три наиболее важные темы.

Во-первых, в России возникает почти физиологическое ощущение, что действиями НАТО в связи с Косово обозначен критический момент, когда поставлено

под угрозу само международное право и начинает рушиться весь международнополитический порядок, сложившийся после Второй мировой войны. Последствия и того, и другого представляются для России катастрофическими. Поэтому она видит свой интерес в том, чтобы не допустить эрозии роли Совета Безопасности ООН и помешать утверждению новой модели международной системы, которая была бы построена на произволе в вопросах вмешательства во внутренние дела государств (по «гуманитарным» или каким-либо иным мотивам). В подобной интерпретации «косовского досье», как полагают в России, можно найти немало союзников, включая и такие влиятельные страны, как Китай и Индия.

Существует, как известно, традиционное разделение участников международной жизни на тех, кто в принципе принимает существующий способ ее организации («государства, ориентированные на статус кво»), и тех, кто стремится его взломать («революционные государства»). Россия с этой точки зрения выступает как консервативная сила и стоит на охранительных позициях, в то время как США и НАТО оказываются по сути дела агентами «революционных изменений» в международно-политической системе.

Понятно, что как в пользу, так и против каждого из этих двух подходов есть достаточно продуманные аргументы, от которых нельзя просто отмахнуться и которые мы здесь оставляем в стороне. Но стоит отметить, что в российских дебатах по поводу косовской ситуации фактически не поднимается вопрос о необходимости трансформации международной системы по причине ее сомнительной эффективности. Между тем в странах Запада даже критики решения о воздушной войне против Югославии уделяют этой теме серьезное внимание. Есть серьезные основания полагать, что она займет одно из центральных мест в международно-политической повестке дня после урегулирования в Косово, и было бы не в интересах России это обстоятельство недооценивать.

Вторая большая тема, возникающая перед Россией на уровне глобальной международно-политической проблематики, касается роли страны в формирующемся миропорядке. Если последний носит отчетливо выраженный «олигархический» характер, когда важнейшие решения становятся монопольным правом небольшого круга государств, то болезненные эмоции на этот счет со стороны России во многом связаны с сомнениями относительно того, войдет ли она в число «избранных» и примут ли ее в таком качестве другие «гранды».

Косовские события как раз ясно показали, что для такого рода сомнений есть серьезные основания. Россия не просто почувствовала себя оттесненной на задний план. В наиболее драматической интерпретации этого мотива речь идет об уже начавшемся новом переделе мира, сравнимом с предыдущими (1918 и 1945 гг.) или даже более фундаментальном.

Можно ли добиться более высокого места в международно-политической иерархии? Причитания на тему «Россия — великая держава», как кажется россиянам, не только никого не впечатляют, но и вообще дискредитировали такую постановку вопроса, поскольку какие-то реальные способы «доказать» этот статус не просматриваются. А решения НАТО по Косово лишь подтвердили это с обескураживающей наглядностью. Поэтому остаются два возможных пути: смириться с ситуацией и попробовать приспособиться к ней, с одной стороны, либо бросить «грандам» вызов и заставить их считаться с Россией — с другой. Эти линии, впрочем, не обязательно взаимно исключают друг друга — они могут рассматриваться и как взаимодополняющие элементы политики в отношении внешнего мира.

Первый предполагает блокирование с теми, кто сегодня правит бал на ме- ждународно-политической арене. При этом очевиден дискомфорт в связи с очень реальной возможностью оказаться на вторых и третьих ролях. Некоторые считают, что тут ничего не поделаешь — надо просто наступить на горло собственной песне, проглотить обиду и исходить из чисто прагматических интересов: лучше быть на стороне сильных, чем на стороне маргиналов. Надо сказать, что в России такой рационализм выглядит сегодня крайне непопулярным. Причем в этой непопулярности доминирует эмоциональная составляющая (многие полагают, что НАТО просто плюнула нам в лицо), которую лишь с трудом компенсирует понимание необходимости сотрудничества с западными странами (кредиты и проч.).

Другой путь — ориентация на то, чтобы заставить считаться с нами. Можно добиваться этого путем дипломатического маневрирования (обхаживая Китай и Индию, пытаясь выстроить коалицию на основе СНГ или поддерживая антизападные режимы). Но гораздо больше интереса в России проявляют к тому, чтобы «наш ответ Чемберлену» содержал силовую составляющую. И это — третий мотив, касающийся глобальных международно-политических интересов России в связи с косовскими событиями.

Наконец, переоценка ценностей в том, что касается значения силовых факторов на международной арене, пожалуй, наиболее противоречивое (и потенциально опасное) следствие косовских событий. Правда, можно сказать, что тупик, в котором оказалась косовская операция НАТО, как раз и демонстрирует неадекватность военно-силовых решений. Но это можно говорить, адресуясь к Западу. А «для себя» делается иной вывод: сербов бомбят, потому что они слабы, да и с нами не считаются по той же самой причине. Ну а раз так, придется забыть о прекраснодушных разговорах на тему добра и справедливости в международных делах и сконцентрировать внимание на том, чтобы обеспечить себя адекватными военными возможностями.

В результате в России происходит довольно серьезный пересмотр политики в области военных приготовлений и доктринальных воззрений в этой области (о чем еще будет сказано ниже). Помимо этого, есть еще одна сторона дела: применение военной силы теперь выглядит оправданным. Если НАТО сочла возможным пойти по такому пути в Югославии, то и Россия не должна испытывать на этот предмет каких-либо сомнений применительно к эвентуальному возникновению ситуаций, где она сочтет затронутыми свои интересы. Впрочем, это относится не только к России. Здесь возникает длинная череда самых разнообразных проблем — от политики Китая в вопросе о Тайване до весьма вероятного всплеска интереса к оружию массового поражения, доступному «для бедных», — химическому или бактериологическому.

Стоит заметить в скобках, что побочным следствием такого развития событий может стать рост интереса к российскому оружию на мировых рынках. Правда, этот эффект может возникнуть лишь с некоторым временным лагом и к тому же оказаться смазанным под впечатлением от использования натовских высокоточных систем в войне против Югославии.

Но в целом большой вопрос, выиграет ли Россия от того, что какие-то сдерживающие инстинкты в отношении ставки на военную силу и ее использование могут атрофироваться. Именно в этом смысле косовский эпизод наиболее опасен; и российский интерес, возможно, как раз и состоит в том, чтобы не усу-