Е.Ю. Ваганова Некоторые лингвостилистические особенности текста немецкоязычного афоризма (на материале произведений а. Шопенгауэра и ф. Кафки)

Философская мысль издревле обращалась к афоризму, емкому по смыслу, четкому по формулировке и очень резко сфокусированному по конкретике направленности, как бы итоговому в цепочке сложных раздумий высказыванию. До нашего времени дошли, не утратив своей привлекательности, афоризмы Конфуция, Аристотеля, Сенеки; нас и сегодня очаровывает афористичность Талмуда, книг Ветхого Завета. Однако как самостоятельный литературный жанр в мировой литературе афоризм оформился не так давно, во Франции времен Людовика XIV. Широко известны «Максимы» Ф. Ларошфуко, «Характеры» Ж. Лабрюйера. На формирование жанра немецкого философского афоризма определенное влияние оказало творчество испанского иезуита Бальтасара Грасиана (1590 – 1658), которого много переводил и часто цитировал его поклонник и переводчик А. Шопенгауэр. Поэтому остановимся здесь подробнее. «Наука благоразумия» Грасиана представляет собой цикл рекомендаций к достижению успеха в общении с людьми. Афоризмы Грасиана имеют названия (как позднее и афоризмы Шопенгауэра, Ницше, Кафки). Они часто оформляются глагольным императивным сочетанием, например:

– «Умей уклоняться»;

– «Умей отказывать»;

– «Научись ускользать».

Далее текст разворачивается как пояснение к исходному положению, представляющее собой одну или несколько кратких сентенций. Афористичное высказывание композиционно расположено, как правило, в конце текста, что сообщает ему характер открытости для дальнейшей творческой интерпретации. Следует заметить, что в силу своей наглядной образности афоризмы Грасиана близки к стилю народной мудрости («Без зазрения совести доить – вместо молока потечет кровь»). Приведем пример:

Будь решительным:

Веря в свою звезду, люди должны браться за дело со всей решительностью.

Не проточная вода портится, а стоячая.

Аналогичное композиционное решение можно наблюдать и у А. Шопенгауэра в некоторых текстах его „Aphorismen zur Lebensweiheit“.

Афоризм немецких авторов в большинстве случаев нельзя уже назвать кратким (краткость как отличительный признак жанра фигурирует почти во всех определениях афоризма). Некоторые афоризмы Шопенгауэра и Ницше по развернутости изложения скорее напоминают собой эссе. Можно, пожалуй, заметить, что немецкому афоризму свойственна некоторая «профессорская» рассудительность (особенно это относится к текстам Шопенгауэра), что выражается в частом применении сложных синтаксических конструкций , сложной системы аргументации, использующей развернутые сравнения, экскурсы в другие философские произведения, цитацию, парантезу. Шопенгауэр, стремясь к максимально точной передаче мысли, структурировал свои тексты так, чтобы они были по возможности несложными для интерпретации, что повлекло за собой закономерно усложнение структуры высказывания. Вследствие этого можно говорить о явной прагматической направленности к читателю афористических текстов А. Шопенгауэра.

Напротив, для стиля Ф. Кафки, по мнению большинства его исследователей, характерно «несоответствие между реалистическим способом изображения и абсолютно неправдоподобным центральным событием, между логикой грамматических конструкций, синтаксисом и зашифрованной ситуацией» (Шабловская, 1998). Афоризмы Ф. Кафки при легкости синтаксической конструкции обладают такой оригинальной системой образов, таким сложным кодом, что их порой трудно или невозможно понять без специального герменевтического комментария. Интерпретатору в этом случае предстоит выполнить сложную систему операций семантического вывода для того, чтобы, выйдя за пределы данного в тексте, суметь найти смысл высказывания, имплицированный автором. Именно такие тексты «требуют от нас «достраивания» ситуации на основе знания мира восполнения нужных логических связей, понимания того, что имплицируется (подразумевается) текстом (Кубрякова, 1996). Приведем пример: Ein Kдfig ging einen Vogel suchen (Kafka, 1988).

Интерпретатор сначала воспринимает это высказывание как бессмысленное, так как из своего жизненного опыта он знает, что клетка, являясь неодушевленным предметом, не может ходить и вообще совершать какие-либо осмысленные действия. Тем не менее далее он может предположить, что автор, произнося это высказывание, должен был иметь что-либо в виду (ибо большинство осмысленных высказываний имеют априори презумпцию целенаправленности). Это позволяет сделать вывод о потенциальной интерпретируемости текста. Человеку свойственно осмысливать все высказывания, попадающие в его перцептивное поле. Читая подобное высказывание, он стремится понять «что» и «зачем» хотел сказать его автор. В результате процесса интерпретации возникает возможность неверного истолкования смысла высказывания, происходящая либо вследствие добавления не содержащихся в нем смысловых компонентов, либо в сообщении высказыванию смысла, совершенно отличного от задуманного автором. Приведем три различных примера интерпретации этого афоризма. Какая из них соответствует намерению автора, нам неизвестно, но представляется, что вообще любая интерпретация имеет право на существование, так как и сам афористический текст есть воплощенная множественность смысла. Так, у интерпретатора могут возникнуть следующие ассоциации: «клетка – тюрьма – несвобода» и «птица – воля» («вольная пташка»). Таким образом, в основе этого текста он видит бинарную оппозицию – свобода-несвобода, что предопределяет дальнейший ход рассуждения. Читатель, знакомый с философией экспрессионизма (основная тема – отчужденный человек во враждебном ему мире), может соотнести этот афоризм, например, с романом Ф. Кафки «Процесс» и продолжить ассоциативный ряд следующим образом: «клетка – несвобода – вышедшие из под контроля общественные институты, темные и непонятные силы государственной машины», «птица – маленький беззащитный перед этой машиной человек, стремящийся вырваться на свободу». Из того факта, что «клетка» обладает предикатом активного действия, объектом которого является «птица», у интерпретатора может возникнуть ощущение активной враждебности мира по отношению к человеку, ощущение трагизма.

Есть и другая версия интерпретации этого афоризма. Исследователь творческого наследия Ф. Кафки, комментатор его произведений, Хартмут Биндер предполагал, что этот афоризм является зашифрованным автопортретом автора (Kafka, 1976). Эта версия основана на том, что kavka в переводе с чешского означает «галка». По мнению Биндера, клетка должна была ассоциироваться у Кафки со спокойным, безопасным, но безликим существованием, от которого он всю жизнь пытался уйти. Как мы видим, в этой интерпретации задействована совершенно иная ассоциация «клетка – защищенность, безопасность, безликость».

Представляется интересной и следующая, довольно неожиданная интерпретация данного афоризма. Читатель, знающий немецкое идиоматическое выражение «einen Vogel haben» (verrückt sein, nicht recht bei Verstand sein), сопровождаемое обычно характерным жестом – постукиванием пальцем по лбу, вполне может «перевести» это высказывание, как: «Я схожу с ума». В этом случае «клетка» ассоциируется с головой, а «птица» – с какой-либо сумасшедшей идеей. Приведенные выше примеры интерпретаций текста с имплицитно кодированным смыслом еще раз подтверждают мысль Е.С. Кубряковой о том, что процесс семантического вывода «зависит от того, реализацию какого фрейма, скрипта или сценария человек усматривает в данном тексте, и, соответственно, от того, какой слот в этой единице считается еще не заполненным» (Кубрякова, 1996). И поскольку, как предполагает сегодня когнитивная лингвистика, у каждого человека имеется индивидуальный набор фреймов, в подобных данному афоризму полисемантичных высказываниях каждый способен считывать свой смысл.

Таким образом, важное значение при интерпретации таких «максимально деконтекстуализированных» (Хоанг, 1985) имплицитных высказываний имеет националь­но-культурный контекст интерпретатора, представляющий собой весь его жизненный опыт, устоявшиеся взгляды, особенности его картины мира. Сравнивая свои наблюдения и умозаключения с позицией автора афоризма, адресат может соглашаться или не соглашаться с ней. Афористическая мудрость требует не аргументированного доказательства, а сопереживания и внимательного, осторожного отношения к себе. Необходимость так называемого «медленного чтения», подразумевающего активную творческую, мыслительную работу адресата по интерпретации нюансов смысла и расшифровке сложной индивидуальной символики, позволяет назвать афористические тексты достаточно трудными для восприятия. Существенно важным моментом для успешности проведения операций семантического вывода имеют, вероятно, и врожденные особенности психики интерпретатора, его способность к образному мышлению. Может случиться так, что читателю не под силу будет переступить «порог трудности» и он откажется вследствие этого от вывода имплицитной информации высказывания, признав ее для себя нерелевантной. Позволим себе перефразировать условие меры релевантности Д. Шпербера и Д. Уилсона: релевантность допущения для индивида тем меньше, чем больше когнитивные усилия, необходимые для его оптимальной обработки.

В задачи лингвиста входит не столько поиск единственного смысла исследуемого текста, сколько задача проследить, насколько это возможно, пути его кодирования и декодирования. А значит, вслед за Р. Бартом, мы можем сказать: «Наша цель – осознать, представить себе, прочувствовать смысловую множественность текста, открытый характер формирования смысла»(Барт, 1980).

Итак, афоризм Ф. Кафки, рассмотренный нами выше, – это, скорее, размышление, обращенное к самому себе, чем попытка поиска диалога с миром. Прагматика такого текста – это сложное интимное отношение, возникающее между автором и его текстом. А значит, именно к такому тексту представляется оправданным применение понятия автокоммуникации, подробно проанализи­рованного Ю.М. Лотманом в рамках его семиотической культурологии. Суть этого понятия заключается в следующем: если при обычной коммуникации предполагается, как минимум, два участника, а значит, общение происходит в канале «Я – Другой», то при автокоммуникации носитель информации и ее адресат совмещены в одном лице, то есть общение происходит в канале «Я – Я». В автокоммуникации, как пишет Ю.М. Лотман, «речь идет о возрастании информации, ее трансформации, переформулировке. Причем вводятся не новые сообщения, а новые коды (…). В процессе такой автокоммуникации происходит переформирование самой личности, с чем связан весьма широкий круг культурных функций – от необходимого человеку в определенного типа культурах ощущения своего отдельного бытия до самосознания и аутопсихотерапии» (Руднев, 1999).

Иной подход к кодированию текстовой информации мы находим в «Афоризмах для усвоения жизненной мудрости» А. Шопенгауэра (Schopenhauer, 1994). Его афоризмы изначально, при структурировании текстов, были ориентированы на адресата. Автор, стремящийся быть «услышанным», строит свои тексты так, чтобы не только содержание сообщения, но и его отношение к нему было передано читателю. Таким образом, прагматика этого текста определяется отношением «Я – Другой».

Прагматичными афористические тексты А. Шопенгауэра можно назвать не только в силу их явной обращенности к пользователю, но и прагматичными по своей тематике, то есть в изначальном значении этого слова (одно из значений слова pragmaticos в древнегреческом языке: «разумный, деловой»). Тематика «Афоризмов» ориентирована на успех – целью рассуждений автора является не теоретическое обоснование канонов жизненной мудрости, но поиск пути к наименее несчастной, относительно спокойной , приятной жизни. Благодаря этому его „Aphorismen zur Lebensweisheit“, вошедшие в последний сборник автора „Parerga und Paralipomena“ (Nebenwerke und Zurückgebliebenes, 1851), принесли Шопенгауэру огромную популярность во всем мире и стали самым читаемым и известным его произведением. Однако сам Шопенгауэр считал своим главным философским трудом «Мир как воля и представление». Он так и называет его в «Афоризмах» – „mein Hauptwerk“. Первостепенное значение этого теоретического произведения философа по сравнению с «Афоризмами» неоднократно подчеркивается автором частыми реминисценциями к нему. При этом Шопенгауэр не просто предлагает читателю когда-нибудь полистать его «главное произведение», но точно указывает каждый раз номер тома и страницы, на которой нужно искать теоретическое обоснование какого-либо суждения (например: „Die Ausführung und Begründung dieses letzteren Satzes findet man in meinem Hauptwerke Bd.1, S.58). Таким образом, творческое наследие А. Шопенгауэра в целом предстает перед читателем как гипертекст (термин В.П. Руднева), то есть оно превращается в систему, иерархию текстов, являя собой одновременно их единство и множество (Руднев, 1999). При чтении такого гипертекста нам приоткрывается индивидуальная картина мира философа, основной мотив которой, по мнению большинства исследователей его философской этики, можно выразить так: «В худшем из миров, пребывающем во зле, живет страдающий и жалкий человек»(Перов, 1990).

В „Aphorismen zur Lebensweisheit“ Шопенгауэр пытается приспособить основные положения своей этики к потребностям повседневной жизни, чем вызваны некоторые лингвостилистические особенности этого философского сочинения.

Афористический цикл „Aphorismen zur Lebensweisheit“ имеет красивую четкую композицию. Тексты предваряет цитата: Das Glück ist keine leichte Sache: es ist sehr schwer, es in uns selbst, und unmöglich, es anderswo zu finden (Chamfort).

Доказательству этого суждения посвящены 1,2,3 и 4-я главы, в которых автор рассуждает о том:

– что такое человек есть (Was einer ist);

– что человек имеет (Was einer hat);

– чем человек представляется (Was einer vorstellt).

В 5-й главе, имеющей четыре тематических подраздела, автор размышляет о том, соблюдение каких практических правил поможет достичь относительно благополучной и спокойной жизни. Эта глава называется поэтому «Поучения и максимы». Шестая глава посвящена рассуждению о различных возрастных ступенях жизни человека.

При композиционной четкости организации афористического цикла тексты самих афоризмов можно назвать импровизацией – развертывание текста идет не по плану, которому нужно педантично следовать. Сам Шопенгауэр так писал о своей манере изложения: „Meine Werke bestehen aus lauter Aufsätzen, wie dieser, wo ein Gedanke mich erfüllte und ich ihn seiner selbst wegen durch Aufschreiben fixieren wollte...“(Schopenhauer, 1994). Манеру изложения Шопенгауэра, на наш взгляд, можно сравнить с так называемой «музыкальной мельницей» Россини, когда одна и та же удачно найденная музыкальная фраза (в нашем случае понравившаяся автору мысль) неоднократно повторяется в различных вариациях. Каждый раз она как бы открывается нами вновь, при этом становятся ясными некоторые нюансы смысла, не замеченные ранее.

Обратимся теперь к рассмотрению непосредственно афористического текста. Для нашего лингвостилистического анализа мы выбрали максиму №1 из 5-й главы «Афоризмов для усвоения житейской мудрости». В рамках данной статьи мы не проводим принципиального разграничения между понятиями «афоризм» и «максима». Как будет показано ниже, максимы Шопенгауэра в силу своего философского, а не морализаторского характера, а также метафоричности изложения обладают стилеобразующими характеристиками, свойственными афористическим текстам. Текст открывает афоризм Аристотеля: „Nicht dem Vergnügen, der Schmerzlosigkeit geht der Vernünftige nach“.

Это суждение является основным положением текста, его темой. Текст развертывается по модели типа: «умозаключение – рассуждение – умозаключение». Для данного текста существенным является разрешение альтернативы, то есть выбора между двумя вариантами линии поведения – стремление к удовольствию или сознательный отказ от него. Поскольку автор стремится убедить читателя в своей правоте, он сам подсказывает правильное с его точки зрения решение. Этой цели служит антиимпликативная форма „nicht...sondern“, часто встречающаяся в тексте данной максимы. Например: „(...), welche uns anweist; unser Augenmerk nicht auf die Genüsse und Annehmlichkeiten des Lebens zu richten, sondern darauf, dass wir den zahllosen Übeln desselben, so weit es möglich ist, entgehen“.

Аналогичную функцию выбора «правильной» альтернативы из двух возможных служит адверзативная сочинительная связь, для выражения которой используется союз „hingegen“. Например:“ Hieraus nun folgt, dass man nie Genьsse durch Schmerzen, ja, auch nur durch die Gefahr derselben, erkaufen soll; weil man sonst ein Negatives und daher Chimerisches mit einem Positiven und Realen bezahlt. Hingegen bleibt man im Gewinn, wenn man Genüsse opfert, um Schmerzen zu entgehen“.

Обе конструкции «подсказывают» читателю выбор оптимального варианта благодаря тому, что вторая часть высказывания, содержащая «неправильную» установку, полностью отрицается семантикой союзов „sondern“ и „hingegen“.

Финалом рассуждения является высказывание, подводящее итог длинной цепочке рассуждений: „So ist denn fast Alles in der Welt hohle Nüsse zu nennen: der Kern ist an sich selten, und noch seltener steckt er in der Schale.Er ist ganz wo anders zu suchen und wird meistens nur zufällig gefunden“. Союз „so“ подчеркивает выводимость этого суждения из текста рассуждения максимы. Несмотря на наличие инфинитивных конструкции с модальностью долженствования „ist...zu nennen“ и „ist zu suchen“ , обычно свойственных структурной организации максимы, мы бы предложили определить это суждение как афоризм. Наше мнение основывается на том, что метафоричность придает ему абстрактный, обобщающий смысл. Подобный афористический текст предполагает включение активной мыслительной деятельности адресата. Это свойство текста с имплицитным компонентом содержания отметил Хоанг Фэ в статье «Семантика высказывания»: «Говорящий, выражая свои мысли имплицитно, предоставляет слушающему возможность диалога с самим собой. Подчас только в результате такого диалога слушающий может до конца понять, что же имел в виду говорящий» (Хоанг, 1985). Понять – и согласиться или не согласиться с автором, принять или не принять его точку зрения, – в большой степени зависит от культурно-исторического контекста интерпретатора. Так, прагматическая успешность суждения А. Шопенгауэра – „Das Beste, was die Welt zu bieten hat, eine schmerzlose, ruhige, erträgliche Existenz ist...“ – в Советском Союзе 30-60-х годов , с господствующей тогда идеологией активного стремления к всеобщему счастью, для которого не жалко ни жизни, ни личного благополучия (строки из песни тех лет: «жила бы страна родная, и нету других забот…), была бы, вероятно, минимальной.

Особенности прагматики данного текста нашли выражение и в подборе стилистических приемов, которые Шопенгауэр использует для иллюстрации своих мыслей. В первую очередь, по нашему мнению, следует назвать сравнение. Можно, пожалуй , отнести частое употребление сравнений к особенностям стиля писателя. В анализируемой нами максиме встречаются как простые конструкции сравнения («как – сравнение»):

„Die allermeisten Herrlichkeiten sind blosser Schein, wie die Theaterdekoration, und das Wesen der Sache fehlt“, так и развернутые сравнения:

(…)die Freude (…)sie ist, wie das Gold in Australien, hierhin und dorthin gestreut, nach der Laune des Zufalls, ohne alle Regel und Gesetz, meist nur in ganz kleinen Körnchen, höchst selten in grossen Massen“.

Сравнение, как и метафора, «отвечает способности человека улавливать и создавать сходство между разными индивидами и классами объектов» (Кубрякова, 1996). А значит, и метафора, и сравнение являются необходимыми для получения нового знания когнитивными процессами. Однако разница между ними, пожалуй, состоит в том, что метафора «наряду с характеризующей способна выполнять номинативную (идентифицирующую, классифицирующую) функцию», тогда как сравнение ограничивается характеризующей функцией. В случае употребления развернутого сравнения подобное «достраивание смысла» не получает закрепления в узусе, а остается достоянием когнитивной модели мира автора и реципиента. Развернутое сравнение как стилистический прием служит в афористическом тексте не столько созданию наглядности изображения, сколько провоцирует рефлексию читателя благодаря включению сравниваемого объекта в сложную систему образов.

Далее из наиболее часто встречающихся стилистических приемов А. Шопенгауэра следует выделить цитацию. В его текстах цитаты выполняют функцию аргумента в убеждении, аргумента, весом которого является часто авторитет цитируемого автора.

Приведем пример: «Wäre dieser Weg nicht der richtige; so müsste auch Voltaire’s Ausspruch, le bonheur n’est qu’un re`ve , et la douleur est re`elle^ so falsch sein, wie er in der That wahr ist.

Все цитаты снабжены переводами на немецкий язык (даже цитаты, в оригинале написанные на европейских языках) – этот факт еще раз свидетельствует о том, что автор стремится быть максимально понятым. Цитата в текстах Шопенгауэра, расширяя и углубляя семантику отдельного суждения, перестает играть роль простой дополнительной информации, отсылки к другому тексту, но становится залогом самовозрастания смысла текста.

Аналогичную функцию в тексте данной максимы выполняют ссылки на народную мудрость. Так, в тексте максимы №1 автор цитирует следующие немецкие устойчивые словосочетания: „man muss suchen, durchzukommen“, „er wird schon durch die Welt kommen“.

Эти цитаты иллюстрируют важное для этики Шопенгауэра положение: „Allerdings ist das Leben nicht eigentlich da, um genossen, sondern um überstanden, abgetan zu werden“.

Апелляция к народной мудрости имеет, вероятно, даже большую убеждающую силу: пословицы и поговорки известны нам с детства, их обобщающая мудрость не вызывает обычно сомнений.

Попробуем теперь выявить основные особенности семантики этого текста. Как мы уже отмечали, текст максимы №1 представляет собой развертывание мысли Аристотеля: „Nicht dem Vergnügen, der Schmerzlosigkeit geht der Vernьnftige nach“. Семантическое поле этой максимы можно, таким образом, условно разделить на два полюса. Основанием для этого служит следующая бинарная оппозиция: «отсутствие страдания» – «страдание». Соответственно левой части оппозиции сопоставляется «сознательный отказ от погони за удовольствиями», а правой – «удовольствие». Эта семантическая оппозиция является основным мотивом максимы и встречается в ней в различных лексических вариантах, то есть имеет некоторый «парадигматический набор вариантов» (термин Б.М. Гаспарова). Свойства такого мотива, как полагает сторонник мотивного анализа текста Б.М. Гаспаров, вырастают каждый раз заново, в процессе самого осмысления, и меняются с каждым новым шагом, с каждым изменением смысловой ткани»(Гаспаров, 1996).

Семантический образ слова „Vergnügen“ формируется путем неоднократного, прямого или косвенного, сопоставления с ним лексем, имеющих четко выраженный компонент значения отрицательной оценки. В некоторых случаях отрицательная оценка усиливается добавлением прилагательных меры: „die grösste Verkehrheit“, „die Quelle vielen Unglücks“. Этой же цели служит числительное „tausend“в словосочетании “tausend Nöhte“. Прилагательное «real“, существительные „Hoffnung“,“Massstab, получают оттенок отрицательной оценки в словосочетаниях: „thörische Hoffnung“, „falscher Massstab“,“reales Unglück“. Стилистический эффект словосочетания „böser Dämon“ состоит в удвоении отрицательной оценки.

Наши наблюдения иллюстрирует следующая таблица:

Schmerzlosigkeit	Vergnügen
real	Schmerz
erträglich	falscher Massstab
im Gewinn bleiben	Wahn
der Weise	Neid
das hцchste wirkliche Glück	Strafe
weise und rahtsam	chimärisch
heilsame Einsichten	die grösste Verkehrtheit
	der Tohr
	kleinlich
	lächerlich
	die Quelle vielen Unglücks
	ein böser Dämon
	die Gefahren

Окончание табл.

	reales Unglück
	Leiden
	Krankheit
	Verlust
	Sorge
	Armuht
	Schande
	tausend Nöhte
	Enttäuschung
	die töhrische Hoffnung
	blosser Schein
	Misston im Inneren
	Hohlheit
	Falschheit

Таким образом, с лексемой „Vergnügen“ ассоциируется достаточно обширное семантическое поле отрицательной информации. В результате можно говорить о модификации концепта «удовольствие» посредством приращения к нему дополнительных характеристик «опасность», «потенциальная возможность страдания», что позволяет автору опровергнуть или, по крайней мере, пошатнуть сложившийся стереотип мышления.

***

В данной работе мы ограничились рассмотрением двух текстов, а именно: афоризма Ф. Кафки „Ein Käfig ging einen Vogel suchen“ и максимы №1 из афористического цикла А. Шопенгауэра „Aphorismen zur Lebensweisheit“. Очевидно, что анализ двух текстов еще не является основанием для каких-либо обобщающих выводов. Однако нам удалось заметить некоторые лингвостилистические особенности этих афористических текстов, обусловленные их прагматикой. Так, мы отметили более сложную структурную организацию текста максимы А. Шопенгауэра, вызванную его популяризаторским характером. Стремление выразить сложное философское содержание в доступной широкому кругу читателей форме, а значит, построить высказывание , максимально понятное для адресата , вызывает усложнение синтаксических конструкций и увеличение объема сообщения.

Афоризм Ф. Кафки, являющий собой попытку самовыражения автора, анализ собственных мыслей и переживаний, имеет предельно простое формальное оформление. При этом текст афоризма обладает таким сложным кодом, что в результате процесса интерпретации его содержания возможны не предусмотренные автором добавления смысла или его трансформация. Таким образом, в результате сравнительного анализа для афористического текста Ф.Кафки мы отметили упрощение формальной организации высказывания при усложнении его смысла.

Несмотря на вышеперечисленные различия, оба текста имеют афористический характер, предполагающий активную мыслительную работу читателя по интерпретации имплицитно представленной в тексте информации. Такая открытость, нефиксированность смысла является, на наш взгляд, одной из самых важных характеристик афористического текста.

Библиографический список

1 Энциклопедия мысли: Сб. афоризмов. Симферополь: Реноме; Квадранал, 1999. С.320-325.

2. Шабловская И.В. История зарубежной литературы XX века. Минск: Экономпресс, 1998. С.219.

3. Кубрякова Е.С. Краткий словарь когнитивных терминов. М.: Изд-во МГУ, 1996. С.34.

4. Kafka F. Das erzählerische Werk 1. Berlin: Rütten & Loening, 1988. S.375.

5. Kafka F. Kommentar von Hartmut Binder. Winkler Verlag München, 1976. S.411.

6. Duden, Band 11,Wцrterbuch der deutschen Idiomatik. Dudenverlag, 1992. S.769.

7. Фэ Хоанг. Семантика высказывания // НЗЛ. Вып.16. М.: Просвещение, 1985. С.400.

8. Шпербер Д.; Уилсон Д. Релевантность // Там же, С.223.

9. Барт Р. Текстовый анализ // НЗЛ. Вып.9. М.: Прогресс. 1980. С.308.

10. Руднев В.П. Словарь культуры XX века. М.:Аграф, 1999. С.15.

11 .Schopenhauer A. Aphorismen zur Lebensweisheit. Stuttgart: Philipp Reclam jun. GmbH & Co., 1994.

12. Перов Ю.В. Моральная философия и житейская мудрость Артура Шопенгауэра: // Шопенгауэр А. Афоризмы и максимы. Л.: Изд-во ЛГУ. 1990. С.8.

13. Schopenhauer A. Aphorismen zur Lebensweisheit. Stuttgart: Philipp Reclam jun. GmbH & Co., 1994. C.10.

14. Лингвистический энциклопедический словарь. М.: Сов. энц., 1990. С.296.

15. Гаспаров Б.М. Язык, память, образ. М.: Новое литературное обозрение, 1996. С.345.