Best_D_Voyna_i_pravo_posle_1945_g_2010

Глава 8. Методы и средства

ского населения может оказаться чрезмерным, должны были бы принять во внимание военную ценность функций бункера как пункта командования и управления в той степени, в какой о ней можно было догадываться, в контексте иракской военной машины в целом, с учетом того, что о ней было известно. ДПI сформулировал в явном виде принцип пропорциональности и облегчил его понимание, что было полезным достижением, но он не может сделать легким его практическое применение.

Другой случай, который наглядно демонстрирует потенциальную сложность задаваемого принципом пропорциональности соотношения между качеством информации, «конкретными и прямыми» военными преимуществами и случайными потерями среди гражданского населения, — это дело немецкого генерала Лотара Рендулича, относящееся к периоду Второй мировой войны. Рендулич был одним из обвиняемых по делу «США против Листа и др.», о котором мы уже упоминали. Он не был самым знаменитым генералом из оказавшихся на скамье подсудимых, но часть приговора, вынесенного судом по этому делу, имела, как выяснилось, особую важность, поскольку имела прямое отношение к вопросу о пропорциональности, а также потому, что по сути дела содержала руководящие указания для военачальников по применению этого принципа. Рендуличу было предъявлено обвинение в нескольких преступлениях, совершенных на Балканах, и — по настоятельному требованию Норвегии — в причинении чрезмерных разрушений в самых северных районах Норвегии, округе Финнмарк и на севере округа Тромсё, во время отступления немецких войск, которым он руководил зимой 1944/45 гг.88 Он был признан виновным в совершении преступлений на Балканах (которые составляли основную часть выдвинутого против него обвинения) и невиновным в том, что касает-

88Читатель из Великобритании не должен уподоблять норвежские округа округам (графствам) Соединенного Королевства. Из статьи Д. Х. Лунда, директора Департамента по реконструкции округа Финнмарк, опубликованной в Geographical Journal, 109 (1947), 185—197, можно узнать, что эта административная единица занимает площадь, превосходящую по своим размерам всю Данию. [В русском языке основная единица административнотерриториального деления Норвегии — «фюльке» — обычно передается словом «губерния», реже – «округ». — Ред.]

511

Часть III. Право и вооруженные конфликты после 1950 г.

ся Норвегии. Именно это последнее обстоятельство и должно здесь привлечь наше внимание. Американский суд пришел к выводу, что разрушения, хотя, по-видимому, чрезвычайно сильные и, более того, по сути дела тотальные, все же могли быть оправданными, потому, что, хотя русские на самом деле и не преследовали его по пятам, он не мог быть в этом уверен. Законность разрушений с целью помешать преследованию не оспаривалась89. Как утверждала защита Рендулича, та информация, которой он располагал, была ограниченной и неполной, но это было самое большее, что он мог получить, поэтому он был вынужден действовать на основе того, что теперь можно было бы назвать «критерием наихудшего случая» или «критерием максимина». Потребовались годы, чтобы восстановить северную часть Норвегии, население которой с неизбежностью претерпело множество страданий во время насильственной эвакуации.

Восстановление было далеко не завершено, когда в начале 1948 г. новость о приговоре суда дошла до Норвегии. Он был воспринят с бурным негодованием. Во время дебатов в норвежском парламенте, тон которых, принимая во внимание существовавшие на тот момент обстоятельства, был на удивление выдержанным и интеллектуально корректным, оправдание Рендулича было убедительно оспорено в силу следующих оснований. 1) Возможно, он на самом деле не мог быть уверен в том, что русские не преследуют его по пятам, и произведенные им вначале разрушения в восточном Финнмарке (за исключением самого восточного района около Киркенеса, захваченного русскими до наступления зимы) могли быть оправданными с точки зрения военной необходимости, но это оправдание становилось все менее и менее убедительным по мере того, как выяснялось, что шел месяц за месяцем, отступление немцев продолжалось, а русские все никак не появлялись. 2) Рендулич утверждал, что действо-

89На с. 125 исследования Джеймса Ф. Гебхардта — James F. Gebhardt, The Petsamo-Kirkenes Operation: Soviet Breakthrough

and Pursuit in the Arctic, October 1944 (fort Leavenworth, Kans., 1990), говорится о том, насколько сложным было передвижение войск в этом районе, даже и без дополнительных трудностей, создаваемых для них тактикой «выжженой земли» и тому подобными мерами.

512

Глава 8. Методы и средства

вал в условиях нехватки времени, но планы столь масштабных разрушений были разработаны заранее, и взрывчатые вещества были заложены во всех тех местах, в которых этого можно было ожидать. 3) Неопределенность в отношении намерений русских была не единственной мыслью, двигавшей его поступками. Жестокость и запугивание, которыми сопровождалось принятие решение и осуществление эвакуации, ужасающая тотальность разрушений — все это было характерными чертами германской политики в целом и, мы можем добавить, ее проведения на Балканах, в чем Рендулич был признан виновным. Проведение этой конкретной акции было предписано приказом Oberkommando der Wehrmacht* задолго до самого события, и это входило (небольшой) составной частью в обвинительное заключение по делу генерала Альфреда Йодля на Нюрнбергском процессе90. Рендулич, австрийский фанатик-антикоммунист, хотя, по всей видимости, и не являлся членом нацистской партии,

снаслаждением выполнял приказы фюрера и не принадлежал

кчислу тех более умеренно настроенных немецких генералов, которые с риском для себя старались как-то сгладить крайности его приказов. Разрушения, аналогичные норвежским, имели место и при отступлении немцев в финской Лапландии в конце 1944 г. В этом случае их целью едва ли было противодействие опасным преследователям, настолько непохоже было, чтобы финские войска (которых русские заставили принять сторону союзников) горели желанием продвинуться за границы своего государства91. Поведение Рендулича

* Верховное главнокомандование вооруженных сил (нем.). —

Ред.

90Eugene Davidson в своей книге The Trial of the Germans (New York, 1966), p. 355, следующим образом суммирует ответ Йодля суду: с ним «не советовались, он лишь набросал проект приказа и распространил его, но сделал все возможное, чтобы свести разрушения к минимуму». Как и в случаях со многими другими военными действиями стран Оси, когда настал черед задавать неудобные вопросы об их последствиях, оказалось, что в то время никто ничего подобного не хотел и не предполагал и тем не менее это все-таки было сделано.

91Этим небольшим примером из истории малоизвестного театра военных действий я обязан докладу Малкольма Макинтоша, котором сообщил мне д-р Мэтс Бердэл [Dr. Mats Berdal]: Malcolm

513

Часть III. Право и вооруженные конфликты после 1950 г.

отнюдь не было похоже на вполне объяснимый временный приступ паники испуганного человека, оказавшегося в темноте; напротив, он вполне осознанно и методично исполнял при свете дня заранее спланированную мстительную тактику «выжженной земли»92.

Норвежцам не удалась их попытка заставить повторно рассмотреть дело Рендулича. Генерал не был доставлен в Норвегию для повторного процесса, а командующий американской оккупационной зоной не захотел рассмотреть возможность апелляционного рассмотрения. После того как он отбыл менее десяти лет из полагавшихся ему двадцати, Рендулич был отпущен на свободу для того, чтобы закончить свои мемуары и превратиться в своего рода святого покровителя военачальников, которые незнанием или ошибкой оправдывают причинение «случайного» ущерба гражданскому населению в бóльших размерах, чем другие могли счесть необходимыми93. Читатели могут разделить удивление автора в отношении того, почему явная убедительность норвежской аргументации против его «канонизации» оказалась недостаточной для того, чтобы сделать решение американского суда 1948 г. чрезвычайно зыбким основанием для суждений.

Ст. 58 ДПI о мерах предосторожности в отношении последствий нападений не требует таких длинных комментариев. Она не содержит каких-то новых или незнакомых принципов; единственным новшеством здесь является ее появление в тексте документа94. Эта статья раскрывает смысл того, что всегда счи-

Macintosh, “The Western Allies, the Soviet Union and Finnmark 1944—1945”, pp. 14—15.

92Я благодарен профессору Олафу Ристе [Olaf Riste] за копии стенограмм соответствующих дебатов в норвежском парламенте от 4 марта и 22 ноября 1948 г. и д-ру Бердэлу за перевод наиболее важных отрывков из этих документов.

93Подробно об этих процессах и их последствиях см. Frank M. Buscher, The US War Crimes Trial Program in Germany, 1946—

1955 (New York, 1989).

94Пять фрагментов из предшествующих документов, цитируемые

вBothe, Partsch, and Solf, p. 370, особого значения не имеют. Три из них включены в ЖК4 и касаются исключительно той категории лиц, которые находятся под ее защитой. В двух других, относящихся к 1907 г., речь идет о культурных ценностях, и они предвосхищают Гаагскую конвенцию 1954 г.

514

Глава 8. Методы и средства

талось логическим продолжением принципа избирательности: обязательству нападающей стороны не совершать преднамеренного нападения на гражданских лиц и гражданские объекты должно сопутствовать обязательство обороняющейся стороны не подставлять их преднамеренно под нападение. В принципе это издавна входило в число обычаев. Заставлять некомбатантов служить щитом или использовать их в качестве приманки всегда считалось делом постыдным и бесчестным; случаи, когда им не дозволялось покинуть зону обстрела, всегда вызывали споры, равно как и безразличие стороны, ведущей огонь, к тому, попадают ли под него некомбатанты или нет. Но, если огонь велся по военным целям, но случилось так, что поблизости живут некомбатанты, сторона, ведущая обстрел, не должна была чувствовать себя виноватой; преднамеренное размещение некомбатантов (или пленных) около или внутри военных объектов было одним из тех поступков, которые вызывали в XVIII—XIX вв. такое же негодование, как военные преступления — в веке XX.

Этот тенистый уголок права оставался неоформленным до тех пор, пока обнажение сути природы войны в том виде, как она сегодня ведется индустриально развитыми и урбанизированными сообществами, не залило его ярким светом. Выражение 1930-х годов о том, что «бомбардировщик всегда прорвется», стало очень популярным после того, как опыт показал, что некоторое их количество действительно всегда прорывалось к цели. Даже когда гражданские лица не подвергались преднамеренному удару, обстрелы и бомбардировки стали теперь гораздо более губительными по отношению к ним. Наряду с доводом, что необходимо проявлять больше усилий, чтобы избежать причинения урона гражданскому населению, выдвигается контраргумент, что государства сами должны проявлять больше усилий по удалению гражданских лиц из мест, по которым могут быть нанесены удары. Но в государствах с густонаселенными промышленными районами это легче сказать, чем сделать. Как десять лет назад сформулировал эту мысль Хейс Паркс: «Война в воздухе — это не игра джентльменов в „подковки“, в которой каждая сторона заранее обязана определить военные цели и отделить их от гражданского населения»95. Степень, в которой можно было

95“Conventional Aerial Bombing and the Law of War” in Proceedings of the US Naval Institute, 108 (1982), pp. 98—117 at 107.

515

Часть III. Право и вооруженные конфликты после 1950 г.

бы обоснованно ожидать от государств того, что они физически разнесут военные цели (даже если предположить наличие согласия по поводу того, что ими является) от гражданского населения, неясна. Однако невозможно возражать против стремления эту степень по возможности не уменьшать. «Проект правил», разработанный МККК, признавал это и на самом деле уделил этому больше места и одновременно придавал большее значение, чем ДПI. Ст. 58, которую мы обсуждаем, предписывает воюющим сторонам «в максимальной практически возможной степени» (в Проекте МККК просто говорилось «по мере возможности») «удалить гражданское население [и т.д.], находящееся под их контролем, из районов, расположенных вблизи от военных объектов», «избегать размещения военных объектов в густонаселенных районах или вблизи от них» и «принимать другие необходимые меры предосторожности для защиты [гражданского населения и т.д.] от опасностей, возникающих в результате военных операций», а это в той мере, в которой речь идет о каких-либо конкретных указаниях, означает поощрение гражданской обороны. Ст. 51 (7), суть которой вполне могла быть изложена и в ст. 58, завершает картину. Развивая давнюю тему недопустимости использования некомбатантов в качестве живого щита, эта статья недвусмысленно запрещает подобным образом «пытаться защитить военные объекты от нападения или прикрыть военные действия, содействовать или препятствовать им»96.

Недавние события демонстрируют мудрость этих правил. Примеры пренебрежения ими можно найти в некоторых самых хорошо изученных военных конфликтах нашего времени.

1) Больница Бах Маи была крупным медицинским стационаром, расположенным приблизительно в двух милях от центра Ханоя, но в полумиле от аэродрома, носившего то же самое название и служившего местом базирования северовьетнамского центра командования и управления, и «на его

96Но что делать с маскировкой авиационного завода-гиганта в Калифорнии под «гражданский населенный квартал»? Автор подписи к иллюстрации на с. 111 статьи Паркса называет это «законной хитростью», но это представляется сомнительным.

516

Глава 8. Методы и средства

территории часто размещались позиции сил противовоздушной обороны»97.

2)Лондонская Sunday Times 8 августа 1982 г. сообщала: «Израильтяне объясняли бомбардировки [Бейрута] тем, что их единственной целью было изгнание ООП, которая преднамеренно использовала гражданские здания для защиты своих огневых точек и складирования боеприпасов. Но этим оправданиям все труднее найти подтверждение». Из этого сообщения

имногих других, которые приводятся в докладе Мак-Брайда Israel in Lebanon (London, 1983), не говоря уже о других докладах, посвященных этой запутанной истории, становится ясно, что ООП действительно использовала гражданские объекты в военных целях. Следовательно, один из вопросов, который следовало задать, состоит в том, в какой степени это было преднамеренным выбором, а в какой было сделано под давлением обстоятельств. Ответ на него сильно зависел от политических предпочтений отвечающего. Другой вопрос заключался в том, можно ли оправдать израильские вооруженные силы, которые убили и нанесли увечья многочисленным (нейтральным) гражданским лицам в попытках уничтожить или причинить вред своим врагам, — вопрос, на который большинство (нейтральных) наблюдателей ответили однозначно негативно.

3)В начале 1991 г. «иракские военные вертолеты были рассредоточены в населенных кварталах; военные запасы хранились в мечетях, школах и больницах Ирака и Кувейта...

Правительство Ирака решило не предпринимать обычных мер предосторожности для защиты своего гражданского населения от воздушных нападений. Не проводилось никакой скольконибудь значимой по количеству охваченных гражданских лиц эвакуации из Багдада, как не производился и вывод их из мест, расположенных в непосредственной близости к законным военным целям. В имевшихся в Багдаде бомбоубежищах могло разместиться менее 1% его гражданского населения. Вместо этого правительство Ирака предпочло использовать гражданское население для прикрытия законных военных целей от нападения, эксплуатируя тему потерь среди гражданского населения и ущерба, нанесенного гражданским объектам, в своей кампании по дезинформации с целью ослабить как международную, так и имеющую место в США под-

97 Parks, “Linebacker and the Law of War”, pp. 2—30, at 25.

517

Часть III. Право и вооруженные конфликты после 1950 г.

держку усилий Коалиции, направленных на освобождение Кувейта»98.

Последний случай заслуживает особого внимания как пример, иллюстрирующий современный феномен, который мы уже неоднократно отмечали ранее: использование кажущихся бесспорными эксцессов и противоправных действий

идаже их преднамеренная фабрикация в рамках пропаганды

иPR-войны, которые в современных условиях всегда сопровождают войну, идущую на поле боя, и которые могут оказать сильное влияние на ее ход и результаты.

4)Во время другого вооруженного конфликта, еще более запутанного и жестокого, чем военные действия Израиля в Ливане, корреспондент лондонской газеты Independent Марк Чемпион [Marc Champion] сообщал 1 августа 1992 г. из югославского города Костайница: «Г-н Муйочевич и многочисленные свидетели рассказали, как сербские ополченцы прибыли в город на двух грузовиках, прикрываясь 40 хорватами как живым щитом». То, что произошло позже, было не менее ужасно, чем использование невооруженных «врагов» в качестве щита (что вряд ли может случиться в современных войнах между профессионалами, использующими современные высокие технологии). «Когда трое хорватских полицейских предпочли сдаться, а не открывать огонь, их раздели

ирасстреляли».

Комбатанты и военнопленные

Есть две важные категории лиц, которые в истории и практике МГП неотделимы одна от другой: комбатанты и военнопленные. Их невозможно разделить потому, что правовые нормы, относящиеся к военнопленным, — которые для многих лиц, вовлеченных в военные действия, были и остаются той частью МГП, которая затрагивает их больше всего, — могут разрабатываться и закрепляться только на основе четкого понимания того, какие лица вправе рассчитывать на привилегии и покровительство, а какие — нет. Эта проблема в ее современном виде впервые нашла свое отражение в IV Гаагской конвен-

98US Dept. of Defence Report (pp. 0—12 and 13). См. сноску 35 выше.

518

Глава 8. Методы и средства

ции 1907 г. Статьи с 4 по 20 Гаагских правил, составляющих приложение к этой конвенции, установили правовой режим для военнопленных, который оставался неизменным во время Первой мировой войны, а будучи дополненным женевским правом 1929 г., — и во время Второй мировой. Женевское право, вступившее в силу в 1949 г., содержало дальнейшие усовершенствования некоторых деталей, но в целом несущая конструкция этого корпуса права осталась прежней. Статьи с 1 по 3 Гаагских правил четко указывали на то, что преимущества этого режима распространялись только на личный состав армий и на членов «ополчения и добровольческих отрядов». Атрибуты, присущие «армиям», были в то время столь хорошо известны и для всех понятны, что не было необходимости в дальнейших уточнениях, но «ополчение и добровольческие отряды» представляли собой разношерстную компанию, поэтому распространение на них такого же статуса в соответствии с «военными законами, правами и обязанностями» было обусловлено либо их интегрированностью в регулярную армию своего государства, либо такой их организацией и подготовкой, которая позволяла ополченцам и добровольцам вести себя так, как ведут себя военнослужащие армии в собственном смысле этого слова. Было определено и то, в чем состоит такое поведение: ополчение и добровольческие отряды «1) имеют во главе лицо, ответственное за своих подчиненных; 2) имеют определенный и явственно видимый издали отличительный знак, 3) открыто носят оружие и 4) соблюдают в своих действиях законы и обычаи войны».

Эти условия и оговорки были согласованы лишь после многочисленных обсуждений, некоторые из которых были весьма жаркими. Фактически споры вокруг этого вопроса не прекращались с тех пор, как большие войны 1860-х годов пробудили в мире широкий общественный интерес к законам и обычаям войны и положили начало дискуссиям о них. Два великих принципа пришли в столкновение друг с другом. С одной стороны, догматом националистической (и, если это как-то меняет дело, республиканской) политической веры была идея, что люди должны гордиться тем, что могут взять оружие и встать на защиту своей страны — в рядах вооруженных сил под руководством профессионалов, если таковые силы имеются, или, в противном случае, любым другим образом. С другой стороны, догматом веры профессиональ-

519

Часть III. Право и вооруженные конфликты после 1950 г.

ных военных (и, если это как-то меняет дело, аристократической) было представление о том, что народные военные инициативы, помимо того что они представляют собой политическую угрозу в мирное время, обычно склонны к беззаконию и являются расточительными во время войны. Профессиональные солдаты основных военных держав после 1870 г. больше не нуждались в обращении к опыту наполеоновских армий в Испании и России для демонстрации тех неприятностей и ужасов, которыми сопровождается вооруженное народное сопротивление против захватчиков и оккупантов. Во второй половине франко-прусской войны 1870—1871 гг., уже после поражения французов под Седаном, в фазе войны franc-tireur*, они получили свежий практический пример, который для немецких публицистов стал своего рода навязчивой идеей. Но в глазах представителей сравнительно меньших государств дело выглядело совершенно иным образом. Они горячо поддерживали право народов выступать с оружием в руках против захватчиков и оккупантов. Преуменьшая неприятности, которые franc-tireur создавали для своих собственных сограждан, они в то же время стремились преувеличить тот реальный вред, который наносился ими врагу. Но небольшие и небогатые страны были вынуждены пытаться добиться максимума возможного с помощью тех средств, которые имелись в их распоряжении.

Небольшие скромные государства никогда не могли равняться с важнейшими державами в том, что касается многочисленности армий и вооружений. Самое большее, что они могли сделать, — это положиться на то, что смогут мобилизовать своих патриотов на борьбу против захватчиков и, — если им все же суждена иностранная оккупация, — осложнить жизнь оккупантам. Почему люди, которые сражаются за свою родину, хотя, может быть, и не профессиональным образом, должны заслуживать меньшего уважения, чем те, которые стремятся абсолютно профессионально захватить, оккупировать, а возможно, и аннексировать их страну? И, возвращаясь к новым Гаагским правилам, покровительствующим военнопленным, почему доблестный патриот не должен пользоваться предоставляемыми ими привилегиями, вместо того что-

*Вольный стрелок партизан (фр.). — Ред.

520