Best_D_Voyna_i_pravo_posle_1945_g_2010

Эпилог

нута к концу четвертого года, объяснялась общей усталостью и согласием, что пора остановиться, — не говоря уже о том, что принимающая сторона не могла оплачивать расходы делегатов из бедных стран ad infinitum*. Сто девять государств продержались до конца, и все, за исключением (неподражаемого) Израиля, нашли заключительный документ достаточно приемлемым, чтобы поставить под ним свою подпись3.

Эти дополнительные протоколы были лучшим из того, что можно было разработать в тех обстоятельствах — компромиссные тексты, содержавшие что-то для каждого и ничего, что не могло бы быть принято, пусть и с обычными публичными заявлениями и оговорками (не говоря о тех оставшихся невысказанными оговорках, условиях и двусмысленностях, которые могли остаться за горизонтом). В качестве гуманитарных инструментов (юридико-технический термин, применяемый к ним) они подобны пресловутому стакану, который либо наполовину полон, либо наполовину пуст, в зависимости от того, как вы предпочитаете его оценивать. Может ли приверженность идее гуманитарности и признание положительных сторон протоколов послужить оправданием свободы комментировать их слабые стороны — вопрос, по поводу которого мнение непосредственно вовлеченного практика может, по вполне понятным причинам, отличаться от мнения историка, наблюдающего все это со стороны.

Но в любом случае бесспорно, что многосторонние гуманитарные договоры, как бы к ним ни относиться, являются продуктами политики. Мотивы, которые заставляют государства пойти на их заключение и серьезно к ним относиться, являются, как всегда, смешанными, меняясь от одного государства к другому, в зависимости от их представлений о собственных интересах и политического стиля44. Некоторые госу-

4Непосредственный опыт участия в войне необязательно коррелирует с тем, как общественность воспринимает взаимоотношения права и войны. Оставляя в стороне инсценированные проявления общественной озабоченности, характерные для однопартийных государств, создается впечатление, что, например, в таких миро-

631

Часть III. Право и вооруженные конфликты после 1950 г.

дарства неизбежно заинтересованы больше в одной части корпуса права, чем в другой. США, например, проявляют гораздо бóльшую озабоченность по поводу тех правовых норм, которые относятся к военнопленным, чем тех, которые относятся к военной оккупации. Преследование собственных особых интересов при заключении многосторонних договоров не является чем-то из ряда вон выходящим. Трудно даже помыслить полное отсутствие интересов. Невозможно представить себе ни одно государство, для которого не была бы желательной правовая защита хотя бы некоторых составных частей его собственных вооруженных сил или гражданского населения во время войны. Почти невозможно вообразить, чтобы даже государство, управляемое на основе солипсистской идеологии (как Албания при Энвере Ходже и Кампучия при Пол Поте), не признавало бы за пределами собственных границ существование ограниченных категорий жертв войны, которым полагается защита. Общества, проникнутые более универсалистскими идеологиями, могут проявлять сочувствие к обычным категориям жертв войны во всем мире, именно такое сочувствие артикулируется и канализируется, в первую очередь, движением Красного Креста и Красного Полумесяца. Индивидуальные, общественные, субнациональные и неправительственные формы выражения приверженности гуманитарным ценностям часто могут быть бескорыстными и добровольными. И тем не менее они могут повлиять на международные договоры только через правительственные каналы и при учете государственных интересов. Вот тут-то и возникают подозрения относительно их доброй воли. Озабоченность гуманитар-

любивых государствах, как Норвегия и Нидерланды, в 1970-х годах было больше граждан, озабоченных гуманитарными проблемами, чем в Великобритании, вооруженные силы которой после 1945 г. предпринимали те или иные действия в различных уголках мира практически каждый год, в то время как Швеция, вооруженные силы которой за последние более чем сто лет если и подвергались опасности, то лишь в качестве пограничной стражи или миротворцев ООН, имеет по гуманитарным вопросам, похоже, самое активное общественное мнение в мире. Ни о чем не говорит и быстрый срок ратификации: первыми десятью странами, ратифицировавшими ДПI, были (в хронологическом порядке) Гана, Ливия, Сальвадор, Эквадор, Иордания, Ботсвана, Кипр, Нигер, Югославия и Тунис.

632

Эпилог

ными вопросами, выражаемая государствами, может быть как неискренней, так и наоборот, и не сложно понять почему.

Эта доля неискренности привносится в процесс переговоров и готовый документ на стадии, когда индивидуальные цели отдельных частных филантропов и гуманитарных НПО (в этом отношении МККК представляет собой нечто большее, чем просто НПО) смешиваются с государственными интересами и профессиональными навыками, которые только и могут открыть пути к международному правотворчеству. Гуманитарность в чистом виде, которая, на мой взгляд, играет существенную роль на ранних стадиях этого процесса, становится политизированной и непоследовательной. Не подлежит сомнению, что процесс такого рода неизбежен, и поскольку это та цена, которую приходится платить за эффективную имплементацию МГП, любой гуманитарный благожелатель должен, не скупясь, ее заплатить. Но преданные делу участники процесса должны понимать, что происходит. Я останавливаюсь здесь на этом только потому, что не считаю полезным для гуманитарного дела говорить так, будто этого не происходит, как это делают некоторые самые убежденные ораторы.

Представляется, что существуют три обстоятельства, которыми следует объяснять эту политизацию: 1) нормальное функционирование многостороннего политического процесса; 2) реакция на гуманитарное общественное мнение и манипулирование им; 3) специфический политический процесс на CDDH 1974—1977 гг.

Многосторонний политический процесс

Исследуя то, что произошло во время многосторонних встреч, в результате которых МГП претерпело самые значительные перемены в современной истории, можно задаться вопросом, не была ли проявленная при этом непоследовательность именно тем, что очень часто происходит в таких случаях: «идеалисты» должны пойти навстречу «реалистам» и могут, в конце концов, и сами стать «реалистами». Военные эксперты и дипломаты, представлявшие основные мировые державы, — т.е. люди, в любом случае никогда не относившие себя к идеалистам, не без самодовольства отмечали, что метаморфоза такого рода имела место на конференциях 1947—1949

633

Часть III. Право и вооруженные конфликты после 1950 г.

и1974—1977 гг. Несомненно, так оно и было, но это не означает, что гуманитарная суть осталась в результате неповрежденной. Если согласиться с точкой зрения военных экспертов

идипломатов, что то, что вначале было проявлением непрактичного идеализма, превратилось в практичный реализм, то такое утверждение подразумевает, что получена позитивная выгода: имплементация конечного продукта, пусть даже упрощенного и огрубленного, все же, по крайней мере, возможна. Но тут-то и зарыта собака. Имплементация так называемого «реалистичного продукта» гарантирована ничуть не больше имплементации так называемого «идеалистического проекта». Полученная в результате честного обмена выгода оказывается иллюзорной. «Реализм» в этом случае означал всего лишь то, что нахмуренные брови по отношению к force majeure* политики сменились улыбками.

Кроме того, нельзя не задаться вопросом: отличалось ли то, что произошло с МГП по мере его прохождения через жернова многостороннего политического процесса, от общей судьбы всех других начинаний, которые подвергались той же процедуре? Разве не требует представительная политика любого рода — как внутренняя, так и международная — той же самой дани в виде торга, компромисса и обмана? Несомненно, это так. Международные встречи, организуемые с целью существенно пересмотреть и усовершенствовать МГП в соответствии с изменившимися условиями, не отличаются по своему составу и методам работы от других многочисленных международных форумов, которые занимаются подобной правотворческой деятельностью. Атмосфера заседаний и ход событий на CDDH 1974—1977 гг., которые придали ей странный и, на взгляд далеких от политики людей, неприглядный характер, совсем не удивили тех, кто был хорошо знаком с заседаниями ассамблей ООН. Произошло всего лишь то, что большинство государств-участников (и покровительствуемые ими национально-освободительные движения) вели себя так, как будто предмет конференции был не чем-то исключительным,

апредставлял собой обычное дело.

Но в этом-то все и дело. Предмет-то действительно совершенно особый. Он не нов (хотя новизна состояла в том,

* Непреодолимая сила (фр.). — Ред.

634

Эпилог

что он был поставлен на повестку дня международного законодательства) — в отличие от таких проблем, как опустошение запасов природных ресурсов, загрязнение окружающей среды, атомная энергия, освоение космоса, борьба со СПИДом, — и уходит корнями в далекое прошлое. И он приобрел особое значение уже очень давно, поскольку вопрос о том, могут ли люди, которые вынуждены воевать друг против друга, тем не менее свести к минимуму наносимый друг другу взаимный ущерб, был настолько экстраординарным, что ответить на него можно было только в терминах религии. История права войны начиналась в храме и церкви. Ограничения, налагаемые на ведение военных действий, всегда были наиболее эффективными, когда основывались на религии

иэтике; больше ничто не обладало сравнимой силой, чтобы заставить воинов поставить интересы других, включая врагов, выше собственных. Расширение, кодификация и «прогрессивное развитие» права войны принесли свою пользу, но вместе с тем, как было отмечено ранее, затуманили религиозные

иэтические аспекты права и ослабили ту непосредственность,

скоторой они обращались к человеческому духу. Многосторонняя политика вытравила великие идеалы чести и благородства из правовых инструментов вместе с «Верховным Существом» (см. часть II). Эти идеи все еще присутствуют в них, но (а) в менее привлекательной форме списка запрещенных актов вероломства и коварства, и (б), в любом случае, они почти незаметны в чаще текстуальных витиеватостей, которые, как тянет предположить, придумали в основном юристы

идля юристов, руководствуясь профессиональной идеей, что высочайшее предназначение этих текстов — быть инструментом споров в суде5.

5«Рыцарство», или «благородство» [«chivalry»], до сих пор заметно присутствует в национальных военных руководствах и уставах, например в английском Law of War on Land (1958), ch. 1, par. 2,

ив наставлении ВВС США International Law: The Conduct of Armed Conflict and Air Operations (1976), ch.1, sec. 3. В руководстве ВМС и Корпуса морской пехоты США Commander’s Handbook on the Law of Naval Operations (1989), ch. 5, par. 2 говорится: «Бесчестные (предательские) [dishonorable (treacherous)] средства, бесчестные приемы и бесчестное поведение во время вооруженного конфликта запрещаются».

635

Часть III. Право и вооруженные конфликты после 1950 г.

Гуманитарное общественное мнение

Воздействием гуманитарного общественного мнения объясняются как обесценивающие, так и благотворные эффекты. Гуманитарные чувства, которые необходимо отличать от более глубоких гуманитарных принципов, стали настолько универсальными и отчетливо выраженными, что правительства уже не могут позволить себе их игнорировать. Реакция на их давление может привести к действиям, направленным как внутрь, так и вовне. Внутренние действия являются более очевидными, но и требуют большего. Правительство, остро реагирующее на общественное мнение, может прийти к выводу о целесообразности внесения изменений в ту или иную часть государственного аппарата, признать недостатки и ошибки или, по крайней мере, изучить вопрос о том, имеются ли таковые. Внешние действия предпринять легче и дешевле. Выражения озабоченности гуманитарными проблемами и правами человека легко срываются с губ политиков и государственных деятелей, озабоченных своей популярностью, не говоря уже о других влиятельных персонах наших дней — всевозможных «знаменитостях». Критика нарушений гуманитарных норм и прав человека является стандартным атрибутом внешней стороны международных отношений. Она не несет с собой никаких издержек, звучит серьезно, а иногда даже может дать и незначительный эффект. Большинство государств внешне довольно чувствительно к обоснованным обвинениям в нарушении прав человека и гуманитарного права, по крайней мере, их обычная и быстрая реакция заключается в том, чтобы снизить накал страстей, отрицая все обвинения в свой адрес и/или выдвигая встречные обвинения.

Будет не совсем верно сказать, что ни одно государство не хотело бы прослыть злостным нарушителем универсально действительных норм поведения. Ирак при Саддаме Хусейне был необычен тем, что не испытывал никакого смущения, постоянно нарушая большинство этих норм (и совершая вдобавок новые нарушения в отношении окружающей среды) на протяжении нескольких месяцев в конце 1990 г. и начале 1991 г. Тиран, вероятно, считал, что вскоре он достигнет такой грандиозной победы, что всякой критикой можно будет навсегда пренебречь. Более распространенной формой поведения являются отговорки и встречные обвинения, как в случае

636

Эпилог

Китая, который (в течение нескольких месяцев, когда он столкнулся с затруднениями после массовой расправы на площади Тяньанмынь) настаивал на том, что, во-первых, этого вообще не было, а во-вторых, что в любом случае, это никого не касается; или как в случае хомейнистского Ирана в 1980-х годах, который утверждал, что он так же заботится о правах человека, как любое другое государство, но его представления о правах человека отличаются от других (и, разумеется, лучше всех прочих). Государствам, интегрированным в мировое сообщество более прочно, чем Китай (необычайно самодостаточный в том, что касается ценностей) и Иран (в годы расцвета исламской революции), не остается ничего иного, как все отрицать, огрызаться и, возможно, пытаться избежать повторений.

МГП и право в сфере права человека, хотя и похожи друг на друга той легкостью, с которой они могут быть использованы в публичном обмене выражениями опасения, взаимными нападками и критикой, различаются тем, что гуманитарное право может вызывать значительно более сильную реакцию. Возможности для ссылок на него представляются реже, но, когда это происходит — особенно если это касается военнопленных, — такие случаи воспламеняют страсти. Нарушения прав человека в некоторых странах происходят в таком масштабе и с такой регулярностью, что начинают казаться чем-то вроде природных явлений; более того, они недосягаемы для внешних критиков, поскольку отгорожены барьером суверенитета, за исключением тех случаев, когда твердо стоящие на либеральных принципах правительства пробуют превратить права человека в фактор своей внешней политики. Нарушения МГП, кроме того что они реже становятся предметом общественного внимания, в своих самых возмутительных случаях сограждане оставляют равнодушными и сородичей самого критика, и после Нюрнберга в подобных случаях есть основания надеяться, что, возможно, нарушения не останутся безнаказанными. (Свидетельством тому может служить жесткая риторика, начало которой положили речи тогдашнего премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер, по поводу «суда над Саддамом Хусейном», имевшая место в недалеком прошлом во время войны в Персидском заливе и сразу после ее завершения.)

637

Часть III. Право и вооруженные конфликты после 1950 г.

Готовность современного общественного мнения откликаться на гуманитарные поводы и выдерживать неизбежные в таких случаях залпы обвинений и контробвинений влечет неоднозначные последствия для МГП. Одно из них может быть благотворным для продвижения гуманитарных ценностей. Едва ли можно сомневаться, что сегодня больше людей

ив большем количестве стран, чем когда-либо прежде, хоть что-то знают о праве войны и в определенной степени разделяют серьезную озабоченность его соблюдением, а не просто импульсивно реагируют на использование его в полемических и пропагандистских манипуляциях. Непонимание базовых идей МГП, не говоря уже о нюансах, отрицательно сказалось даже на самых качественных репортажах и комментариях британских средств массовой информации во время войны в Персидском заливе. С другой стороны, некоторые сотрудники тех же самых газет и телеканалов производили весьма содержательные медиапродукты, иногда добавляя к ней выполненный по заказу анализ академических экспертов. Более того, приглашались эксперты не только из области права и политических наук. Общественный — даже народный — интерес к выяснению моральных аспектов этой войны был так велик, что (по крайней мере, в США и Великобритании) для ее оценки, с точки зрения доктрины справедливой войны и других подобных критериев, приглашались также философы и теологи.

Серьезный интерес «западной» публики к подобным вопросам рос, хотя и неравномерно, начиная с конца 1950-х — начала 1960-х годов, когда, насколько я понимаю, мир вне Франции начал разделять ту озабоченность этическими и правовыми аспектами войны а Алжире, которые уже возникли в самом французском обществе, а в США стало вызывать тревогу то, что происходило во Вьетнаме. Именно война во Вьетнаме и последующий период споров о ней привели к тому, что столь значительная часть населения США и стран, исторически и культурно связанных с ними, узнали о праве

иэтике войны. Вместе с этим неизбежно пришло и осознание политиками возможности использования основывающихся на праве аргументов и обвинений в целях PR и пропаганды. Американская интервенция в Гренаде в 1983 г., все еще несшая на себе печать прошлого, проходила под неудачным кодовым названием «Urgent Fury» («Неотложная ярость»), но уже

638

Эпилог

в 1989 г. операция по вторжению в Панаму была осторожно и дипломатично названа «Just Cause» («Правое дело»). Когда пришел черед войны в Персидском заливе с целью дать отпор иракской агрессивной политике, были предприняты беспрецедентные усилия, прежде всего на подготовительной стадии, чтобы разъяснить правомерность использования против Ирака вооруженной силы с санкции ООН, а затем, когда в начале 1991 г. военные действия возобновились с новой силой, — для оправдания происходящего в терминах права. По-видимому, нет причин сомневаться в том, что, по крайней мере, западная общественность (я мало что знаю в этом отношении о других регионах мира не буду ничего о них говорить) узнала достаточно много о международном гуманитарном праве и в достаточной степени прониклась важностью его принципов, чтобы внушить правительствам своих стран необходимость позаботиться, чтобы миру были представлены юридические обоснования того, почему они прибегают к военным действиям, и того, какими средствами их ведут.

Пока что все хорошо. То, что возродилась дискуссия о справедливой войне, а демократический принцип ответственности правительства стал влиять даже на самые серьезные вопросы международных отношений, — все это чрезвычайно важно! Но эта популяризация идеи МГП имеет и менее привлекательные сопутствующие эффекты. Не многим государствам знакома эта высшая ответственность, но даже те, которым она известна, могут найти гуманитарному праву более низкое применение. Я возвращаюсь к тем способам использования в пропаганде и PR, о которых говорил выше. В наше время знакомство с наиболее значимыми фрагментами МГП настолько распространено, что все воюющие государства и стороны, принимающие участие в военных конфликтах, могут рассчитывать на сочувственную реакцию на обвинения в адрес неприятельской стороны, что она действует противоправно. Поддержка и симпатии «третьих стран» стали так важны для участников конфликтов, что пропагандистские и PR-войны ведутся все то время, пока свистят пули и рвутся бомбы. Читателям, первой мыслью которых было, что это утверждение слишком экстравагантно, можно предложить поразмышлять о роли PR в формировании восприятия и в определении исхода вооруженных конфликтов в Алжире, Вьетнаме, Нигерии, на палестинских территориях, оккупированных Израилем, в Афганистане

639

Часть III. Право и вооруженные конфликты после 1950 г.

и Никарагуа, если ограничиться лишь самыми известными из них. Во всех этих случаях действия в сфере PR были — а в отношении палестинских территорий явно остаются — той же самой войной, но ведущейся другими средствами. Обвинения и рассказы о нарушениях прав человека и принципов МГП являются одним из наиболее часто применяемых видов оружия в этой параллельно идущей битве за сердца и умы людей, наблюдающих за ходом военных событий, а через них — и за влияние на позиции их правительств. Правда здесь значит гораздо меньше, чем результат. Ложные утверждения можно опровергнуть post factum, но на одного человека, заметившего опровержение, сколько придется тех, кто не заметил?6

Таковы непривлекательные последствия современной восприимчивости к вопросам МГП, и эти эффекты следует иметь в виду наряду с более позитивными. То, что на одном конце этого спектра становится темой редакторской колонки в New Yourk Times, на другом конце превращается в броский заголовок в таблоиде Sun. За машиной «скорой помощи» следует мусоровоз. Энергия гуманитарности, генерируемая с такой легкостью, может приводить в движение как хорошие механизмы, так и плохие. Известное с незапамятных времен собрание «рассказов о зверствах» пополнилось в наши дни новой порцией материалов о нарушениях МГП. Самые часто приводимые рассказы о зверствах, относящиеся к войнам XX столетия, связаны с обстрелами и бомбардировками мест и объектов, отмеченных эмблемой Красного Креста, и нападениями на «гражданское население». Такие истории всегда были испытанным средством, с помощью которого можно манипулировать общественным мнением; новым, как мне представляется, стало то, что поверхностное знакомство эмоционально отзывчивой публики с МГП открыло новые возможности для манипулирования ею.

Один из аспектов подобного манипулирования имеет пагубное свойство, которое необходимо особо отметить. По-

6Конечно, однопартийные государства и режимы личной диктатуры лидируют среди тех, кто использует сокрытие информации и «дезинформацию», как теперь называют сфабрикованные материалы для распространения средствами массовой информации. Но «свободные» государства, которые вроде бы обязаны воздерживаться от таких методов, тоже не гнушаются ими.

640