Глава 10

К ВОПРОСУ О МЕТАФИЗИКЕ

ПРЕКРАСНОГО В ПРИРОДЕ

а. Формальная красота в природе

В некоторых искусствах рядом с явлением

прекрасного проявляется формальная красота. В великих творениях

она всегда покрывалась первой и как бы исчезала за ней.

Но на самой низкой ступени, где, со своей стороны,

исчезает отношение проявления, например в орнаментике,

она выступает на первый план и достигает известной

самостоятельности. Она еще проявляется при более

тщательном рассмотрении слоев, и оказывается, что она

также сохраняет свою самостоятельность.

Эта формальная красота играет свою интегральную

роль в эстетическом предмете природы; то же самое

относится и к эстетической красоте, но она еще более

скрыта. Из чего она состоит, нами было уже сказано. Она

проявляется в своеобразной свободной игре с чистой

формой пространственно видимого, но также и тонически

слышимого, в игре звуков и красок, в ритмах и т. д. Так

обстоит дело по крайней мере в искусствах.

В природе в основном дело обстоит так же, за

исключением того, что здесь не может быть и речи об играющем

духе. Игра форм здесь невольная, и именно поэтому она

не случайна. Именно потому, что она является

неожиданной, бросающейся в глаза, она привлекает внимание.

Здесь предполагаются, прежде всего,

многочисленные формы бросающейся в глаза закономерности, как об

Раздел III. Прекрасное в природе и человеческом мире 199

этом уже говорилось выше при рассмотрении

органически прекрасного. Они удивляют нас в папоротниках и

хвощах, травах и хвойных деревьях не менее, чем в морских

звездах, медузах и каракатицах. Они нагромождаются в

линиях фигур рыб и птиц, в формах и рисунках насекомых.

Правда, во всяком случае, это касалось явления

органической целесообразности или ее неизвестной

закономерности; теперь дело идет об игре и действии самих форм.

Конечно, при этом нельзя отделить одно от другого, но

все-таки здесь их нужно различать: ведь не все

разнообразие форм растворяется в целесообразности, тем более

это применительно к созерцанию, и различие между тем,

что находится неразрывно одно в другом, и тем, что

составляет инаковость эстетического воздействия, не

смазывается.

Здесь более важно, может быть, то, что речь идет не о

формах особенной правильности, но как раз о такой

правильности, которая основана на недостаточном или

совершенно неопределенном принципе порядка, о

неправильном, разбросанном, случайно действующем.

Примером этого может служить звездное небо, и притом наивно

созерцаемое, без цели наблюдения и без инструментов.

И все же, вероятно, существует в природе немногое, что

искони так влекло бы человеческое сердце к

эстетическому созерцанию; весьма старо представление, что как раз

оно является "самым красивым" и "самым совершенным"

из того, что может быть доступно человеческому глазу.

Об истинности такой оценки можно спорить, но о

факте ее существования - нельзя. На чем она основана? Вряд

ли можно будет сослаться здесь на традиционную

метафизику созвездий (которая видела в них богов); эта

метафизика уже, со своей стороны, предопределена

представлением об эстетически возвышенном. Скорее при

этом можно было бы сослаться на то, что одинаковы

формы движения постоянного звездного неба, которое

задолго до научного наблюдения считалось высшим

совершенством. Но и это может иметь еще второстепенное

значение.

Основным, без сомнения, является величественный

вид самих светящихся созвездий, так же как и их тихое,

спокойное движение по ночному небу; для близорукого

или никогда не выезжавшего из большого города это

действительно незнакомое царство. При этом

существенно полное отсутствие какой-либо правильности форм.

Последнее настолько сильно, что человек, произвольно охва-

200 Часть первая. Отношение проявления

тывая эти группы, приписывал им фигуры животных или

героев. Но затем они заменялись в соответствии с

воззрениями народов и времен.

Это то же самое отсутствие правил, которое иногда так

странно выделяется и нравится нам в ландшафте,

например болото или группа деревьев болотной местности.

Вообще следует эстетически позитивно оценивать момент

неправильности в природе. Как раз впечатление

"случайности", чтобы не сказать иррациональности, может иметь

свою собственную прелесть. И это также не вредит

эстетически позитивному моменту правильности.

Формальные моменты оценки в эстетическом природном

предмете разнообразны; они не мешают другу другу даже тогда,

когда противостоят один другому. Это также хорошо

согласуется с формальными элементарными категориями

единства и разнообразия, которые постоянно сливаются

друг с другом, выступают вместе и эстетически могут

быть столь же фундаментальными, как и

онтологическими. Уже противоположность правильности и

неправильности может как таковая действовать как аффирмативный

структурный момент подлинной прелести.

Еще одним прекрасным примером для этого

положения вещей является пение певчих птиц. Много трудились

над тем, чтобы найти в нем подобие музыки - музыки в

человеческом художественном смысле с ее

своеобразной, на разнородных тонах базирующейся

закономерностью. Все напрасно. Известные аналогии

действительно существуют, существуют в том случае, если

выбрать отдельные интервалы, но отсутствует подлинно

музыкальный принцип.

Все же характер каждого рода птиц определенно

выражен в звуке пения. Одни только фигурные тона,

ритмика, мелодика, как бы они ни были оформлены, не

образуют музыкального единства. Они в действительности

сходны с разбросанными звездными фигурами. Это есть

своего рода игра с формой звука. Но как таковая она имеет

высокую эстетическую прелесть.

б. Безразличие, спокойствие,

бессознательность

Игра с чистой формой и радость от нее составляют в

прекрасном природы уже метафизический момент,

который также воспринимается как таковой. Потому что

форма здесь существует не ради игры и игра не ради наслаж-

201

дения, как это бывает в произведениях искусства. Это

встречается больше всего в таком виде, как будто есть

органическая целесообразность без цели. Даже тогда,

когда человек думает о мировом творце как о великом

художнике, он остается для него незнакомым, его нельзя

представить. В этой связи его образ есть только

антропоморфное выражение для метафизического в

прекрасном в природе.

Но это только начало. Метафизика прекрасного в

картинах природы, которые, однако, существуют не для

эстетического впечатления, не ограничивается этим. Она не

имеет ничего общего ни с философской метафизикой

прекрасного, которая так часто отбрасывалась, ни с

идеалистической, а также с платоновско-шопенгауэровской

(метафизикой идей), ни с теологической. Решающую роль

здесь играет задний план, который подступает вплотную к

феноменам и дан одновременно с эстетическим чувством

и который является здесь мерилом.

Так, прежде всего существует удивительное

безразличие предметов природы по отношению к нам, людям, к

нашим чувствам - и именно потому, что они суть

эстетические предметы, следовательно, потому, что они вызывают

в нас определенные чувства. В то время, когда, например,

нас постигло горе и мучает тоска, вокруг нас расцветает,

сияя, весна; в то время как нас потрясают исторические

события и события личной жизни, над нами простирается

звездное небо в своем всегда одинаковом великолепии.

Мы воспринимаем эту противоположность временами

почти как антагонизм. Потому что мы соотносим с собой

красоту явлений природы, строго говоря, мы даже имеем

на это право, потому что красота природы как таковая

существует действительно только для нас, мы нарушаем это

право только тогда, когда "бытие для нас"

распространяем на формы и качества, "существующие для себя". И все

же мы знаем непосредственно и об их невероятном

безразличии по отношению к нам. Мы воспринимаем их как

предел, поставленный нам, как чужое, часто - болезненно,

но в то же время как величие большого спектакля,

данного миром, в котором мы существуем.

Это можно назвать автаркией природы, автаркией во

всем, что она нам предлагает. Ведь то, что она предлагает

нам, само по себе индифферентно, безразлично к тому,

существует субъект, для которого оно становится

эстетическим предметом, или нет.

202 Часть первая. Отношение проявления

В то время как чувства человека отчасти проникают в

это отношение, в то время как человек воспринимает это

как возвышение над шаткостью человеческих судеб и

чувств, вступает в свои права отношение проявления

более высокого порядка, которое дает о себе знать в

эстетическом созерцании как всеобщее чувство мира. Нечто

крайне субъективное и нечто крайне объективное

своеобразно перемешиваются в этом, не мешая друг другу;

чувство природы и чувствование самого себя

связываются здесь в единое целое, которое не ослабляет

противоположность, а содержится в виде существенного

предварительного условия; подобно тому как человек делает все

своим достоянием, он очеловечивает также и

безразличие природы, следовательно, до некоторой степени

уничтожает ее враждебность человеку. Он воспринимает ее

как некоего рода позицию, как позицию, направленную

против него. Но в то же время эта позиция чужда ему по

самой своей сущности. Ведь он, человек, не способен к

такому безразличию. Таким образом, он воспринимает

эту позицию природы, враждебную ему (то есть

бесчеловечность, воспринимаемую через ее очеловечивание), как

ее отчужденность и непроницаемость, как то, что он не

может ощутить в ней.

Это прямо противоположно мифическому ощущению

древних, согласно которому природа - здесь наивно

очеловеченная - во всех своих проявлениях "чего-то хочет

ему" (хочет причинить): в буре, в грозе, в солнечном

сиянии и в дожде, в источнике и в урожае; противоположно

это и ранним мировоззренческим убеждениям о цели в

природе, тому, что она показывает себя и скрывает себя.

Мифический взгляд на природу, а впоследствии в течение

долгого времени и теологический, далек от того, чтобы

быть эстетическим, как часто ошибочно полагали. Ему

недостает понимания возвышенного безразличия природы.

Человек имеет намерения, человек скрывается или

показывается; человек надевает маски и принимает позы,

чтобы поражать из скрытого, человек лжет. Все это

приписывали природе. Но все это как раз чуждо природе. Люди

были бесконечно далеки от эстетического предмета

природы, еще гораздо дальше, чем от теоретического1.

1 Эта оценка мифического сознания противоречит обычному

пониманию. Мифическое сознание всегда объясняли как

близлежащее к эстетическому; воспринимали это сознание как

родственное поэзии. Никто не будет отрицать влияния "поэзии"

в этом. Но не вся поэзия есть понимание прекрасного в

природе. Чувство поэзии проснулось исторически рано, но чувство

прекрасного в природе, напротив,- чрезвычайно поздно.