§ 229. Тематические глаголы претерпели в своем развитии

меньше изменений, причем ряд этих изменений носил чисто фо­

нетический характер. Речь идет об изменении [е] > [о] во 2—

3-м л. ед. ч. и 1-м л. мн. ч. ([нес'бш], [толкн'бш], [нес'от], (тол-

кн'от], [нес'ом), (толкн'ом) и т. п. из [несёши], [тълкнёши], [не­

сёт ь], [тълкнёть], |несёмъ], [тълкнёмъ] и т. п.) и о появлении

этого [о] по аналогии во 2-м л. мн. ч. ([нес'бте], (толкн'оте] из

(несёте), [тълкнёте]).

Однако, кроме этих, в целом прозрачных по характеру изме­

нений, тематические глаголы пережили и иные, более сложные,

требующие специального рассмотрения.

Так, внимания заслуживает форма 2-го лица единственного

числа, где в старославянском языке выступало только окончание

(ши). Древнерусские памятники XI в., а также более позднеговремени фиксируют форму с окончанием -ши, реконструирован­

ную для исходной системы, однако начиная с XII в. в них появля­

ются формы с окончанием -шь: тружаешь (Ев. ХП в.), прЪтъкнешь

(Пант. ев. XII — XIII вв.); емлешь, выдаешь, &кешь (Гр. ок.

1300 г.), погубишь, молвишь, избавишь (Лавр, лет.) и мн. др.

Если учесть, что праславянским окончанием, вероятно, было

ши], то едва ли можно предполагать, что древнерусские [ши] и

шь] были просто параллельными образованиями: скорее всего,

шь]—это продукт изменения первоначального [ши], возник­

шего в результате тенденции сокращать слоги-окончания, кото­

рые и после этого создают законченный облик морфологической

формы. В самом деле, как форма несеши, так и форма несешь

(т. е. после падения редуцированных сокращенная на один слог)

равно определяют форму 2-го л. ед. ч., ибо ни та, ни другая омо­

нимично не совпадают с какой-либо иной формой.

Что касается 3-го л. ед. и мн. числа, то древнерусские памят­

ники до XIII в. фиксируют в этих формах окончание -ть (т. е. пос­

ле падения редуцированных [т']), и этой особенностью они отлича­

ются от старославянских памятников, имеющих здесь тъ (т. е.

после падения редуцированных [т] твердое). Однако с XIII в.,

а особенно в XIV в. в древнерусских памятниках появляется на­

писание тъ в 3-м л. ед. и мн. ч., что отражает твердое произно­

шение конечного [т] в этих формах. Так, например, в Рус, Пр.:

дЬлитъ, иси.\литъ, в Парем. 1271 г.: расыплетъ, чтоутъ, в Лавр.

лет.: даетъ, крьнетъ, оускочитъ, в гр. ок. 1374—1375 гг.: иметь,

ц-клоуютъ, в Смол. гр. 1229 г.: купить, в Ев. 1339 г.: пиетъ, възгла-

голютъ, в берестяной гр. № 157: биютъ и мн. др.

Вместе с тем начиная с XI в. в 3-м л. ед. и мн. ч. наст, врем, в

памятниках письменности обнаруживаются формы без оконча­

ния -ть или -тъ. Для нетематических глаголов такие формы отме­

чаются большей частью у глагола быти: чьто е вола, бжиа, е ли ти

жена, е ли ти жъ ёлдка (Изб. 1076 г.), е ли геб'к Црь, трЪбе ми е

клЪть (Син. пат.), гав*Ь же е, трЪбе е (Панд. Ант. XI в.), ели у неговремени фиксируют форму с окончанием -ши, реконструирован­

ную для исходной системы, однако начиная с XII в. в них появля­

ются формы с окончанием -шь: тружаешь (Ев. ХП в.), прЪтъкнешь

(Пант. ев. XII — XIII вв.); емлешь, выдаешь, &кешь (Гр. ок.

1300 г.), погубишь, молвишь, избавишь (Лавр, лет.) и мн. др.

Если учесть, что праславянским окончанием, вероятно, было

ши], то едва ли можно предполагать, что древнерусские [ши] и

шь] были просто параллельными образованиями: скорее всего,

шь]—это продукт изменения первоначального [ши], возник­

шего в результате тенденции сокращать слоги-окончания, кото­

рые и после этого создают законченный облик морфологической

формы. В самом деле, как форма несеши, так и форма несешь

(т. е. после падения редуцированных сокращенная на один слог)

равно определяют форму 2-го л. ед. ч., ибо ни та, ни другая омо­

нимично не совпадают с какой-либо иной формой.

Что касается 3-го л. ед. и мн. числа, то древнерусские памят­

ники до XIII в. фиксируют в этих формах окончание -ть (т. е. пос­

ле падения редуцированных [т']), и этой особенностью они отлича­

ются от старославянских памятников, имеющих здесь тъ (т. е.

после падения редуцированных [т] твердое). Однако с XIII в.,

а особенно в XIV в. в древнерусских памятниках появляется на­

писание тъ в 3-м л. ед. и мн. ч., что отражает твердое произно­

шение конечного [т] в этих формах. Так, например, в Рус, Пр.:

дЬлитъ, иси.\литъ, в Парем. 1271 г.: расыплетъ, чтоутъ, в Лавр.

лет.: даетъ, крьнетъ, оускочитъ, в гр. ок. 1374—1375 гг.: иметь,

ц-клоуютъ, в Смол. гр. 1229 г.: купить, в Ев. 1339 г.: пиетъ, възгла-

голютъ, в берестяной гр. № 157: биютъ и мн. др.

Вместе с тем начиная с XI в. в 3-м л. ед. и мн. ч. наст, врем, в

памятниках письменности обнаруживаются формы без оконча­

ния -ть или -тъ. Для нетематических глаголов такие формы отме­

чаются большей частью у глагола быти: чьто е вола, бжиа, е ли ти

жена, е ли ти жъ ёлдка (Изб. 1076 г.), е ли геб'к Црь, трЪбе ми е

клЪть (Син. пат.), гав*Ь же е, трЪбе е (Панд. Ант. XI в.), ели у негороба {бер. гр. № 109), а от гривны е мечнику куна (Рус. Пр.);

су ли ты чада, су ли ты дъщери (Изб. 1076 г.), су (Добр. ев.

1164 г.), та же су седмь грЪхь (Георг. Ам. XIII — XIV вв.); у дру­

гих нетематических глаголов такие формы отмечаются реже: иму

(Гал. ев. 1144 г.), водадл (бер. гр. № 163). У тематических гла­

голов формы 3-го л. ед. и мн. ч. фиксируются достаточно часто:

о къто горазяке сего н а п и ш е, възгласи {Остр, ев.), объвЪшта-

вае, призывав, не хоще (Панд. Ант.), кто м ож е поб'кдити (Син.

пат.), къто може о(т)пущати, возлюби (Арх. ев. 1092 г.), Тле

нарицае, умирае, боли, боуде, бывае (Изб. 1073 г.), радость

англы приноси тебЪ сгктели ...НОСА {МИН. 1096 г.). К XIV в.

количество таких форм увеличивается: аще б уде кто убогъ,

х о ч е добра, се ид е Русь, уста свои о(т)верзе, ис того

л\са пот е че Волга, а кЪгини х о ч е за вашь к~нзь., не во змо-

ж е, к~нзь ... по ч н е слати (Лавр, лет.), а то по ид е, что п е-реуде (Гр. 1314 г,), приде часъ (Панд. Ник. Черн. XIV в.),

приве (бер. гр. № 43), поведе (бер. гр. № 53), гн\въ его обла­

дав (Палея 1406 г,); кто ... створи криво, стужи ми, Тто-

полкъ скди коневи (Лавр, лет.), ся приводи (Рус. Пр.),

приходи, достой (Добр, ев.), проси (Гал. ев.) и др.; a rk n о ид у

къ Новгороду (Гр. 1314 г.), поидоу (Новг. лет.), тЪхъ в ыд а в аю

(Гр. 1294—1301 гг.), ся у р я д я (Смол. гр. 1229 г.). грады раз­

биваю яясе стоя до нынешняго дне (Лавр, лет.), испълня

(Гал. ев.), прось, въсхытл. (Холм. ев. XIII —XIV вв.).

Таким образом, формы 3-го л. ед. и мн. ч. наст. врем, в па­

мятниках XI — XIV вв. имеют три способа образования, отражаю­

щиеся на письме в виде написания на конце этих форм -ть, -тъ или

отсутствия того и другого. В исходной системе была форма, имев­

шая на конце -ть, которая господствует в памятниках XI в. Сле­

довательно, для эпохи до падения редуцированных на конце этих

форм выступало (т'ь|, Вместе с тем уже в этот период древнерус­

ский язык знал и формы 3-го л. без окончания, причем для XI в.

такие формы были у глагола быти и у тематических глаголов на

-ати, -чи, -сти, т. е. у тех, которые относятся ныне к I спряжению.

Важно, что такие формы отмечаются в XI в. 8 памятниках как

явно северного (берест, гр., Новгор. минеи), так и южного про­

исхождения (Арх. ев., Изб. 1073 г,, Панд. Ант.). Форма 3-го л.

ед. ч. без флексии для глаголов на -ити, Лги, т. е. современного

II спряжения, отмечена только в трех случаях, н только в южных

памятниках. Поэтому можно предполагать, что форма 3-го л. ед. ч.

без окончания была шире распространена в XI в. на юге Древней

Руси, охватывая тематические глаголы всех типов образования;

на севере же эта форма была ограничена только глаголами совре­

менного I спряжения.

Для 3-го л. мн. ч. сделать какие-либо выводы о характере рас­реуде (Гр. 1314 г,), приде часъ (Панд. Ник. Черн. XIV в.),

приве (бер. гр. № 43), поведе (бер. гр. № 53), гн\въ его обла­

дав (Палея 1406 г,); кто ... створи криво, стужи ми, Тто-

полкъ скди коневи (Лавр, лет.), ся приводи (Рус. Пр.),

приходи, достой (Добр, ев.), проси (Гал. ев.) и др.; a rk n о ид у

къ Новгороду (Гр. 1314 г.), поидоу (Новг. лет.), тЪхъ в ыд а в аю

(Гр. 1294—1301 гг.), ся у р я д я (Смол. гр. 1229 г.). грады раз­

биваю яясе стоя до нынешняго дне (Лавр, лет.), испълня

(Гал. ев.), прось, въсхытл. (Холм. ев. XIII —XIV вв.).

Таким образом, формы 3-го л. ед. и мн. ч. наст. врем, в па­

мятниках XI — XIV вв. имеют три способа образования, отражаю­

щиеся на письме в виде написания на конце этих форм -ть, -тъ или

отсутствия того и другого. В исходной системе была форма, имев­

шая на конце -ть, которая господствует в памятниках XI в. Сле­

довательно, для эпохи до падения редуцированных на конце этих

форм выступало (т'ь|, Вместе с тем уже в этот период древнерус­

ский язык знал и формы 3-го л. без окончания, причем для XI в.

такие формы были у глагола быти и у тематических глаголов на

-ати, -чи, -сти, т. е. у тех, которые относятся ныне к I спряжению.

Важно, что такие формы отмечаются в XI в. 8 памятниках как

явно северного (берест, гр., Новгор. минеи), так и южного про­

исхождения (Арх. ев., Изб. 1073 г,, Панд. Ант.). Форма 3-го л.

ед. ч. без флексии для глаголов на -ити, Лги, т. е. современного

II спряжения, отмечена только в трех случаях, н только в южных

памятниках. Поэтому можно предполагать, что форма 3-го л. ед. ч.

без окончания была шире распространена в XI в. на юге Древней

Руси, охватывая тематические глаголы всех типов образования;

на севере же эта форма была ограничена только глаголами совре­

менного I спряжения.

Для 3-го л. мн. ч. сделать какие-либо выводы о характере рас­

пространения формы без окончания в XI в. трудно в снлу малого

количества зафиксированных в памятниках фактов.

В XII — XIV вв. формы без окончания распространяются ши­

ре: они фиксируются у разных нетематических глаголов, причем

во мн. ч., и у тематических всех типов и в ед., и во мн. ч. Вместе

с тем в этот период времени формы 3-го л. без окончания больше

всего и шире всего обнаруживаются в северных по происхожде­

нию памятниках (Новг. лет. и новг. гр., Рус. Пр., Панд. Ник.

Черн.), тогда как южные дают меньше материала. Иначе говоря,

источники XII — XIV вв. свидетельствуют о значительном рас­

пространении форм 3-го л. без окончания в северных диалектах

древнерусского языка, причем эти формы охватывали прежде

всего ед. ч. и глаголы 1 спряжения; во мн. ч. они были характерны

больше для глаголов П спряжения.

Опираясь на данные памятников, можно считать, что формы

3-го л. ед. и мн. ч. без окончания были с древних времен принад­

лежностью языка восточных славян, но это было диалектное об­

разование, неравномерно территориально распространенное и охватывавшее на разных территориях не одни и те же области

глагольной системы. Возможно, что до определенного времени

эти формы были развивающимся явлением, но они никогда не

характеризовали словоизменение всех глаголов и никогда не бы­

ли распространены во всем русском языке.

Что касается появления -тъ в 3-м л. наст, врем., то такие фор­

мы возникают в памятниках ХШ — XIV вв. прежде всего север­

ного происхождения (Новг. гр., Рус, Пр.), а также в смоленских

и московских грамотах. Вместе с тем письменность XIII — XIV вв.

удерживает в этой форме и написание -гь, что для эпохи после

падения редуцированных является отражением наличия в ней

[т']. Появление окончания -г» не может быть связано для этой

эпохи со старославянским влиянием, так как оно обнаруживается

в оригинальной восточнославянской письменности, далекой от

старославянской традиции. Следовательно, надо предполагать,

что начиная с ХШ в., а особенно в XIV в, на севере Древней Руси

в 3-м л. наст. врем, развивается |т], причем оно отмечается как

у нетематических, так и у тематических глаголов всех типов.

Появление [т) в одних диалектах древнерусского языка при

сохранении [т'] в других отражается в современных русских го­

ворах: в северновеликорусском наречии, во многих средневелико-

русских говорах, а также в литературном языке в этих формах

произносится |т], тогда как южновеликорусскому наречию и

части средневеликорусских говоров свойственно (т*].

Проблема происхождения [т] в 3-м л. глаголов до настоящего

времени остается не решенной, хотя в истории русского языко­

знания выдвигались различные гипотезы относительно причин

его возникновения. Здесь прежде всего заслуживает внимания

теория фонетического развития данного явления, выдвинутая в

свое время А. А. Шахматовым, согласно которой изменение [т']

в [т] объясняется отвердением после утраты редуцированных

конечного мягкого согласного, подобно тому как отвердевали ко­

нечные мягкие губные. Эта теория, имеющая под собою, видно,

некоторые основания, оказывается все же недостаточной, ибо не объясняет до конца, во-первых, почему такой фонетический

процесс охватил лишь северные территории русского языка, а

во-вторых, почему при отвердении [т'] в 3-м л, глаголов сохра­

няется мягкость [т') в таких изолированных образованиях, как

опять, вспять, чуть и под. Ведь если речь идет о фонетическом

процессе, то это означает, что изменение какого-либо звука осу­

ществляется в каком-то определенном фонетическом положении

независимо от части речи или формы слова. Для фонетического

изменения звука важна позиция последнего по отношению к уда­

рению, к качеству соседних звуков или фонетико-фонологической

структуре словоформы, а не морфологическая ее характеристика.

Поэтому, если бы изменение [т'] в (т] носило фонетический ха­

рактер, следовало бы ожидать, что после падения редуцирован­

ных каждое [т'] в конце слова должно было отвердеть, чего вдействительности в говорах, развивших [т] в 3-м л. глаголов, не

произошло. Именно поэтому, в противоположность фонетическо­

му объяснению Шахматова, С. П. Обнорским была выдвинута

морфологическая теория происхождения [т] в этих формах. По

мнению Обнорского, твердое [т] генетически является членом

указательно-местоименного происхождения тъ, который присоеди­

нялся к глагольной форме, придавая ей значение определенности,

тогда как формы без окончания выступали как неопределенные.

Однако эта гипотеза оказывается недостаточно аргументирован­

ной фактами памятников письменности.

В специально посвященной этому вопросу работе „К истории

форм 3-го лица наст, времени глагола в русском языке" {Slavta.—

XXV / 2.— 1956) П. С. Кузнецов высказал ряд соображений в

пользу как фонетического, так и морфологического происхожде­

ния [т] в формах 3-го л. наст, вр. По его мнению, отвердение ко­

нечных согласных после утраты последующего [ь] вполне объяс­

нимо с артикуляционной точки зрения. Русский язык в артикуля­

ционном отношении характеризуется постепенным переходом ор­

ганов речи от состояния напряжения, при котором осуществля­

ются речевые работы, к состоянию покоя. Такое свойство было

характерно для русского языка с давнего времени, и с этим свя­

зана тенденция конечных согласных к ослаблению артикуляции,

служащей для их образования; в этом плане твердые согласные

произносятся с меньшим напряжением, чем мягкие, и поэтому

все русские диалекты, хотя и в разной степени, отразили отверде­

ние конечных мягких согласных. В северновеликорусских говорах

артикуляция согласных характеризуется вообще меньшей напря­

женностью по сравнению с южновеликорусскими, о чем свиде­

тельствуют такие фонетические явления этих говоров, как утрата

интервокального [j], интервокальных [д] и [г], конечного [т] в

сочетании [ст] и под. Отсюда возможно, что именно в этих диа­

лектах могло пройти и фонетическое изменение конечного [т'1в [т].

С другой стороны, по мнению П. С. Кузнецова, есть основания

и для принятия морфологического объяснения появления ]т] в

3-м л. глаголов, а именно то, что указательное местоимение тъ

в др.-руеск. языке часто использовалось как подлежащее, В этом

плане важным представляется и то обстоятельство, что если [т] в

3-м л. появлялось под влиянием местоимения-подлежащего тъ,

то оно должно было сначала укрепиться именно в ед. ч. Некото­

рые олонецкие говоры как будто подтверждают такой путь раз­

вития: в этих говорах в ед. ч. глаголов I спр. выступает [т], а во

мн.ч.— (т'| (у глаголов II спр. во мн, ч. здесь наличествует [т]).

При подобном морфологическом объяснении становится понят­

ным и отсутствие отвердения в изолированных образованиях

типа чуть, опять, вспять, которые находятся вне глагольной систе

мы, и его отсутствие в форме есть глагола быть: ведь утрата спря­

гаемых форм этого глагола, по существу, вывела сохранившуюся форму 3-го л. есть из глагольного словоизменения, т. е, из-под

влияния процессов, проходящих в рамках этой системы.

фонетическое объяснение развития [т] в 3-м л. может полу­

чить поддержку еще и в том, что существуют определенные фо­

нетические изменения, связанные с флексией, т. е. есть особая

фонетика флексий. Проявление этой фонетики обнаруживается

при избыточности фонемного состава этих флексий. Так, во 2-м л.

ед. ч. наст. врем, в результате избыточности [и] во флексии [-ши]

произошла редукция конечного гласного до нуля, хотя в ту эпоху

[и] вообще не редуцировался. Такая утрата конечного [и] не

повлияла на морфологический облик формы, который остался

достаточно выраженным. Подобная же утрата избыточного ко­

нечного гласного обнаруживается и в истории инфинитива, где

по диалектам прошло изменение [т'и] > [т'ь) > [т']( а в части

говоров — даже [т'] > [т). Возможно, что избыточность при­

знака мягкости конечного [т'] в 3-м л. глаголов, проявляющаяся

в том, что и без этого признака морфологическая выраженность

формы оставалась достаточной, и обусловила отвердение [т*|,

которая осуществилась в диалектах с недостаточно развитым

противопоставлением согласных по твердости-мягкости (такие

диалекты относятся прежде всего к северновелнкорусской терри­

тории). Особая фонетика флексий не затрагивала других образо­

ваний с конечным [T'J, как и с конечными (ши], [т'и!, и поэтому

такие образования сохранили свой исконный фонетический облик.