Литература

Пастернак Б.Л. Собр. соч.: В 5 т. — М., 1989— 1991.

Альфонсов В. Поэзия Пастернака. — М., 1990.

Пастернак Е. Б. Пастернак: Материалы для биографии. — М., 1989.

Смирнов И. Роман тайн — «Доктор Живаго». — М., 1996.

К. Г. Паустовский (1892-1968)

Читательская аудитория Константина Георгиевича Паустовского огромна — это люди разных возрастов, профессий, национальностей.

Существуют, видимо, определенные духовные потребностями ценностные ориентации, дающие возможность читающему человеку найти «своего» писателя. Книги такого художника особенно много говорят уму и сердцу, и встреча с ними всегда желанна и необходима. Писатель тоже знает о существовании «своего» читателя, дорожит его вниманием, вдохновляется его интересом. Среди писателей немало тех. кто считает Паустовского своим учите­лем — Ю.Трифонов, В.Тендряков, Ю.Казаков, Гл. Горышин, Р. Достмн, Б.Балтер, И.Друцэ и др.

Интерес к творчеству Паустовского не ослабевает: вышло три собрания сочинений (последнее — в девяти томах — обнародовало часть обширной переписки), два издания выдержала книга «Вос­поминания о Константине Паустовском», защищено несколько десятков диссертаций, опубликовано множество статей и книг о нем. Большую и разнообразную работу ведет Московский литера­турный музей-центр К. Г. Паустовского, регулярно проводя экс­курсии и экспедиции по памятным местам писателя, организуя научные конференции, издавая журнал «Мир Паустовского», на­учные сборники и т.п.

Книги Паустовского переведены на все основные европейские языки, а также на датский, норвежский, словацкий, румынский и т.д. В Англии и Германии, Франции и Польше, Чехии и Голлан­дии, США и Бразилии о нем пишутся книги, публикуются статьи и монографии.

Что же привлекает читателей к Паустовскому? Думается, луч­ше всех ответил на этот вопрос он сам, определив цель и смысл своей деятельности кратко и точно: «Есть в каждом сердце струна. Она обязательно отзовется даже на слабый призыв прекрасного». Прекрасное в людях, природе, искусстве — постоянный и глав­ный объект внимания писателя. В расчете на эту струну написаны все его основные книги.

Потребность в красоте, которая прежде всего есть «лелеющая душу гуманность» (В. Белинский), особенно остро ощущалась имен­но и XX в., как никогда кровавом и жестоком.

Творчество Паустовского демократично, и цель его — каждо­го человека призвать к совершенствованию ума и души, научить ею радоваться красоте, понимать ее, наслаждаться ею. Читатель не может не ощущать обаяния личности писателя, его бескорыс­тия и честности. Любование красотой человека, природы, искус­ства лишено у него какого бы то ни было эстетства. Оно гуманно по своей сути.

Паустовский нашел себя как художник, обратившись к тради­циям лирической прозы, берущим начало от Н. Карамзина. И.Тур­генева, И.Бунина. Но лиризм Паустовского не похож на лиризм и предшественников, и современников. Его творческая индивиду­альность складывалась уникальным образом. Ему было 18 лет, когда в забытых ныне киевских журналах появились его первые рас­сказы. Они были несовершенны. Но когда сегодня, уже зная все написанное Паустовским за долгие годы, перечитываешь их, — никаких сомнений в авторстве не возникает: характерные приметы стиля будущего мастера уже налицо. Путь к совершенству был еще долог и труден и прокладывался с убеждением, что писатель­ство — не ремесло и не профессия, писательство — призвание.

Против ожидания, молодой автор не спешил развить спой пер­вый успех. Много лет спустя Паустовский вспоминал: «Задумав­шись над тем, о чем же я буду писать, я вдруг с ужасом понял, как беден мой запас жизненных наблюдений. Сознание того, что я до обидного мало знаю жизнь, заставило меня бросить писать и уйти в люди, в "горьковские университеты".

Десять лет я не брал в руки пера, скитался по стране, встречал­ся со множеством людей разных профессий, общественных про­слоек, присматривался к ним, сам переменил немало профессий, жадно вбирал в. себя все, что видел вокруг. Я не собирал нарочи­то, в каком-то служебном порядке фактов и материалов, — я про­сто жил: учился, трудился, любил, радовался, удивлялся, разоча­ровывался. Я не заполнял блокнота записями для будущих книг хотя и не сомневался, что рано или поздно буду писать, потому что этого требовало само мое существо».

«Я создаю себя» — это ценное признание было сделано Паус­товским в ноябре 1915 г. в письме с фронта.

На долю поколения Паустовского выпала тяжелейшая судьба: Первая мировая война, две революции 1917 г., гражданская вой­на, строительство социализма. Как все это было пережито, осмыс­лено, прочувствовано, рассказывает одна из главных книг писате­ля — «Повесть о жизни» (1945—1963). Своей исповедальностью она близка к таким произведениям, как «Детство», «В людях», «Мои университеты» М.Горького, «Жизнь Арсеньева» И.Бунина. Выра­зительные названия шести се частей дают ясное представление о том, как складывалась жизнь писателя на многотрудных этапах отечественной истории.

Вот «Беспокойная юность» — фронтовые будни Первой миро­вой войны, работа вагоновожатым в Москве, на металлургиче­ском заводе в Юзовке. Десятки встреч, расставаний, трагических утрат, открытий.

Наступил 1917 год. «Начало неведомого века» — так называется часть книги, рассказывающая о жизни Паустовского в годы рево­люции и гражданской войны. На глазах читателя происходит про­цесс формирования личности художника. Хотя собственно творче­ская деятельность в эти годы отступила на второй план: слишком велико было давление жизненных обстоятельств, слишком насы­щен событиями и впечатлениями чуть ли не каждый день. Но лите­ратурная работа продолжалась. Паустовский пишет очерки и ста­тьи, сотрудничает в газетах.

Новый этап в жизни писателя начинается после гражданской войны. Страна после семилетних потрясений возвращалась к мирной жизни. «Время больших ожиданий» — так оценит Паустовский этот период и так назовет впоследствии книгу об этих годах своей жизни.

В одном из писем 1923 г. содержится интересное признание: «Я думаю, что если мне правда дан талант (а я это чувствую), то я должен отдать ему в жертву все, — и себя, и всю свою жизнь, чтобы не зарыть его в землю, дать ему расцвести полным цветом и оставить после себя хотя бы и небольшой, по все же след в жизни. Поэтому теперь я много работаю, пишу, много скитался, изучал жизнь, входил в жизнь людей самых разных общественных слоев».

Работа по созданию себя продолжалась до конца дней писателя. Ему удалось отчасти осуществить завет любимого поэта — А. Пуш­кина:

По прихоти своей скитаться здесь и там,

Дивясь божественным природы красотам,

И пред созданьями искусств и вдохновенья

Трепеща радостно и восторгах умиленья. —

Вот счастье! вот права...

Еще в 1917 г. Паустовский писал: «Скитальчество — это не бо­лезнь, не страсть — это высшее и кристальнейшее выражение боль­шой человеческой тоски по далекому, по загаданному, по жизни, овеянной свежими ветрами, многогранной, ликующей, в которой поет каждый миг, каждая почти незаметная минута...»

В шестой части «Повести о жизни» — в «Книге скитаний» — он рассказал о «божественных природы красотах», созерцателем ко­торых ему посчастливилось быть в его бесконечных странствиях, о «созданиях искусства» и их создателях, творчество которых вдох­новляло ею и формировало представления о прекрасном. Страсть к скитаниям, путешествиям сохранится у писателя до последнего вздоха.

Продолжая газетную работу, Паустовский в начале 1920-х го­дов возвращается понемногу к художественному творчеству. Его лирическое дарование оказывается в благоприятной обстановке: в эти годы написаны «Алые паруса» и «Бегущая по волнам» А.Гри­на, «Падение Дайра» А. Малышкина, «Ветер» Б.Лавренева. Про­стое перечисление подобных произведений заняло бы не одну стра­ницу. Мощная романтическая стихия властвует в новой русской литературе, опираясь на фанатическую веру людей в провозгла­шенную социальную утопию.

Это было время, когда, по словам В. Маяковского, «пересмат­ривалась миров основа», когда даже опытные, сложившиеся ху­дожники испытывали жгучую потребность в новых формах, в но­вых приемах. Паустовский обратился к экзотике. По его тогдашним понятиям, она наиболее соответствовала духу времени. Он создает чикл экзотических рассказов: «Белые облака» (1920), «Лихорадка» (1925), «Этикетки для колониальных товаров» (1928) и др. После мягких лирических русских пейзажей, нарисованных в первых рассказах, из-под его пера появились непривычные глазу, перенасыщенные словесными красками картины далеких экзотических стран. «Внезапно упала ночь, мокрая и скользкая, как шкура бегемота, тяжелая ночь, с избытком заполненная нервными, неуловимыми снами. Ртутным блеском, глазами трупа светилась река. Инженер закурил и лег на спину, глядя в небо, опрокинутое над чужими экваториальными лесами».

Страсть к романтике возникла у Паустовского с детства. Его отец был «неисправимым мечтателем». В детстве и юности судьба столкнула Паустовского с такими людьми, как дядя Юзя и учи­тель географии Черпунов. Оба страстные путешественники, они произвели на будущего писателя неотразимое впечатление: «В дет­стве я пережил увлечение экзотикой. Желание необыкновенного преследовало меня с детства. В скучной киевской квартире, где прошло это детство, вокруг меня постоянно шумел ветер необы­чайного. Я вызывал его силой собственного мальчишеского вооб­ражения. Ветер этот приносил запах тисовых лесов, пену атлантического прибоя, раскаты тропической грозы, звон эоловой арфы».

Дело довершили книги — Майн-Рид, Купер, Жюль Верн, Кон­рад. Возникло мироощущение, прекрасно переданное в словах писателя: «Вы вслушайтесь, как мягко переливаются Севилья, Гвадаррама, Лос-Анджелес и торжественно, как латынь, гремят Гренада, Рома, Карфаген. А от таких слов, как Массова и Джедда хлещет в лицо красной пылью и хрипом верблюдов.

Но времена менялись. Литература становилась «частью общепролетарского дела», «колесиком и винтиком» партийно-государственного механизма, отнимая постепенно у художника его внутреннюю свободу. Иные писатели оправдывали насилие над собственным талантом соображениями высшей государственной необходимости. Лучше других об этом сказал тот же Маяковский: «Но я себя смирял, становясь на горло собственной песне». Результат известен: трагедия А. Фадеева, горькая судьба талант­ливого Ю.Олеши, творческие неудачи А.Толстого, К.Федина и многих других. Причем речь идет только о тех, кто искренне пытался «перестроиться» в интересах нового общества, не понимая что губит свой художественный дар. История русской литературы XX в. до самого последнего времени изобилует примерами подоб­ного рода.

Последнее лирико-романтическое произведение Паустовского с «золочеными нитями экзотики» — роман «Блистающие обла­ка» — было напечатано в 1929 г. в Харькове. Этот год был воистину годом великого перелома. Уже несколько лет как в литературной жизни наметились тенденции к ограничению творческой фанта­зии писателей. «Неистовые ревнители» из РАППа, лучше других выполнявшие социальный заказ нарождающегося тоталитаризма, энергично закручивали гайки, добиваясь идеологической стерильности. К концу 1920~х годов объектом нападок стало лирическое начало в литературе. Сначала М. Горький главной темой советских писателей объявил тему труда, заметив при этом, что в изображе­нии трудовых процессов лирика звучит фальшиво, так как труд не лиричен. Затем со статьей «Долой Шиллера!» выступил А. Фадеев.

Конечно, романтики не сдались без боя. Паустовский писал: «...Я посвящаю этот очерк («Оправдание романтики») всем, кто не видит романтики нашей эпохи и оплакивает пафос недав­них лет. Есть пафос борьбы и пафос упорной и талантливой рабо­ты. Есть романтика Перекопа и романтика селекции. И то и другое равноценно».

Но наступало время, когда доводы разума, здравого смысла теряли свою силу. Лирико-романтические произведения попросту переставали печатать.

В 1929—1932 гг. по понятным причинам Паустовскому пришлось работать в основном в жанре очерка, благо знание жизни, почер­пнутое во время многолетних скитаний по стране, у него было превосходное. Его очерки и рассказы, публиковавшиеся в попу­лярных в те годы журналах «Тридцать дней», «Наши достижения», «Знание — сила» и др., — летопись времени, живые свидетельства очевидца.

Герои произведений Паустовского — современники в кругу нравственных, эстетических и научно-технических проблем. Они раскрываются перед читателем как натуры ищущие, душевно щед­рые, высоконравственные, топко чувствующие прекрасное.

Писатель подчеркивал непреходящую ценность личности гуман­ной, совестливой, честной и благородной. Нужно ли напоминать об обстановке 1930-х годов как в стране, так и за ее пределами, в условиях которой Паустовским ставилась цель: будить в человеке человеческое, говорить ему о добре, справедливости и прекрас­ном? В продолжении этой вечной эстафеты подлинного, высокого искусства он видел, несмотря ни на что, свой гражданский долг.

Прекрасное в человеке, прекрасное в творческом труде, пре­красное в искусстве, прекрасное в природе стало в эти годы по­стоянной темой Паустовского. Обращение к ней было для писате­ля выполнением ответственного социального заказа: «Идея о том, что человек нашего времени, детище революции, должен обла­дать не только высокими качествами, которыми в прежнее время были наделены только отдельные выдающиеся люди, но и духов­ными богатствами всех предыдущих эпох и всех стран, казалась мне бесспорной».

В свое время термин «социальный заказ» был скомпрометиро­ван пресловутой теорией «социального заказа» и практикой лите­ратурных конъюнктурщиков. Но Паустовский часто пользовался им, не давая повода для двусмысленных толкований. Выступая на съезде детских писателей в 1936 г., он заявил: «Очень мешает работе навязывание тем. Между навязанной темой и социальным за­казом есть громадная разница. Совершенно ясно, что каждый искренний, органически советский писатель, берясь за любимую тему, тем самым выполняет социальный заказ».

К середине 1930-х годов в партийных документах, в материалах Первого съезда советских писателей требования к литературе были сформулированы более жестко. Паустовский чувствовал это по­вседневно: «Писать трудно, — все время ощущаешь давление об­щепринятых мнений, и это раздражает и лишает чувства внутрен­ней свободы».

Ответственный момент в творческой эволюции Паустовского наступил в самом начале 1930-х годов: «Как писатель я рос очень медленно, и только теперь, сбросив с себя шелуху всяческих РОСТ и галиматьи, я чувствую, как я созрел. Перелом дался мне нелег­ко, — делился он с Е.Загорской-Паустовской в письме от 28 но­ября 1931 г.— <...> Превосходство моего стиля — и только стиля — не давало мне полной уверенности в своих силах. В этом и был разрыв между творчеством жизни и творчеством художественным, и это портило и мою жизнь, и мое творчество. Теперь пришло время говорить "'во весь голос"». То время, когда писатель ощутил свою творческую зрелость, совпало с интересным этапом разви­тия литературы: бурно активизировались научно-художественные жанры. Лирический талант Паустовского смог с блеском реализо­вать себя и в этой области. Им были созданы книги, занявшие почетное место в русской прозе середины XX в., — «Кара-Бугаз» (1932), «Колхида» (1934), «Черное море» (1935), «Мещерская сто­рона» (1939), «Золотая роза» (1955).

Казалось бы, нет в художественной литературе более отдален­ных друг от друга областей, чем та, где писатель оперирует точны­ми естественно-научными данными о природе и человеке, и та, где он вторгается в тонкий психический мир личности. Однако у Паустовского эти области не противопоставлялись. Наоборот, в их тесном соседстве и взаимопроникновении еще раз выявлялась важ­ная для него мысль о глубоком родстве и единстве целей одинако­вой значимости науки и искусства.

Лирический характер писательского дарования традиционно связывается прежде всего с изображением эмоциональной сферы человека. Такой талант проявляет себя в особой остроте, избира­тельности зрения, в темпераменте художника. Считается, что те стороны человеческой жизни, где властвуют трезвый расчет, прак­тицизм, не могут привлекать писателя-лирика.

Паустовский же в своих научно-художественных книгах соеди­нил, казалось, несоединимое: изображение таких сугубо практи­ческих, деловых предприятий, как добыча мирабилита и осуше­ние болот, с возвышенной мечтой; рассказ о научном поиске с яркими лирическими пейзажами; производственные конфликты с романтическими характерами. Писатель раскрыл поэзию созида­емого творческого труда, поэзию научного поиска, поэзию познания.

Человек у него может испытывать состояние лирического восторга, душевного подъема не только перед шедеврами искусства или очаровательными пейзажами. Он учится видеть возвышенное и прекрасное в обыкновенном, в каждом дне своего будничного бытия.

Лирическое начало в научно-художественных книгах Паустовского не только одна из особенностей его творческой индивиду­альности, но и следствие глубокого знания научных дисциплин, затронутых им в произведении. «Подобный талант не есть что-нибудь особенное, исключительное, случайное, — утверждал еще В. Г. Бе­линский. — Нет, такие таланты так же естественны, как и таланты чисто художественные. Их деятельность образует особенную сферу искусства, в котором фантазия является на втором месте, а ум па первом». Паустовский считал, что овладение научной истиной, мас­терское исполнение любимого дела возвышает человека, рождает в нем чувство уверенности в себе, делает его оптимистом.

«Истинное счастье — это прежде всего удел знающих, а не не­вежд», — этот вывод сделан Паустовским и на основании соб­ственной творческой работы. Характерно его замечание: «Насколько более действенной и величественной стала бы любимая поэтами тема звездного неба, если бы они хорошо знали астрономию».

И все же значительный лирический потенциал таланта Паус­товского оставался невостребованным, и он настойчиво искал возможность его приложения. В середине 1930-х годов им написано несколько рассказов и повестей — «Доблесть» (1934), «Музыка Верди» (1936), «Северная повесть» (1939) и др. Высоконравствен­ные, готовые на самопожертвование ради своих идеалов персона­жи этих произведений вызывают симпатию чистотой и благород­ством своих помыслов и поступков, трудовых подвигов. Негатив­ные отзывы официальной критики нетрудно было предвидеть: вре­мя жестко проводило свою линию. Писатель, считавший, что «по­вествование должно быть совершенно свободным, дерзким, един­ственный закон для него — это воля автора», ни в 1930-е, ни в последующие годы не встретил да и не мог встретить понимания и сочувствия. Следует заметить, справедливости ради, что в назван­ных выше произведениях не оказалось «дерзости» и к удачам писа­теля отнести их нельзя.

Но попыток реализовать свой талант Паустовский не оставил. Перед Отечественной войной он опубликовал два новых рассказа, во вступительном слове к которым счел необходимым предуведо­мить читателя: «Несколько лет назад на чердаке старого дома в г. Трубчевске я нашел растрепанную книгу. Переплета не было, первые тридцать страниц кто-то вырвал, но все же я прочел эту книгу до конца за один вечер. Она заключала в себе рассказы неизвестного автора из жизни музыкантов, певцов и актеров. Рассказы были старомодные, чуть сентиментальные, покрытые тем тусклым налетом времени, который мы замечаем на старых вещах. Но все же я решаюсь восстановить по памяти два из этих рассказов и передать их на суд читателей. Делаю я это из уважения к их безвестному, быть может, несколько наивному, но чистому сер­дцем автору».

Все эти «несколько наивные» предосторожности можно понять, но началась воина, и оба рассказа остались вне критики. Впослед­ствии «Старого повара» (1940) и «Ручьи, где плещется форель» (1937— 1939) не без основания причислили к лучшим произведе­ниям писателя.

1941 год. Снова фронтовые дороги, снова — газетные очерки, статьи, работа над пьесами, киносценариями — всем тем, чего требовала война.

Начиная с 1943 г., на первый взгляд неожиданно, появляются один за другим маленькие шедевры Паустовского — рассказы «Снег» (1943), «Телеграмма» (1943), «Дождливый рассвет» (1945). Верность своему призванию и таланту позволила ему в конце концов полно воплотить свои представления о прекрасном.

Но почему неожиданно? Дело в том, что тяжелейшие голы войны оказались для литературы временем своеобразной передышки, когда несколько ослабло идеологическое давление, на какое-то время разжали свое железное кольцо бесчисленные ограничения, требо­вания, «советы», со всех сторон подкарауливавшие художника, по понятным причинам возросла потребность в лирике. Паустовский не мог не почувствовать этого. Даже относительная свобода позво­лила ему выразить себя с достаточной определенностью.

К тому времени выявились основные черты художественного мира писателя, о которых стоит сказать подробнее. В собраниях сочине­ний Паустовского произведения разных жанров: романы, повести, пьесы, очерки, сказки, эссе, статьи и т.п. Но центральное место все же принадлежит рассказу. Писатель не раз признавался в любви к этому небольшому по объему, но нелегкому жанру, и добился в нем особенно больших успехов. Он выступил продолжателем тради­ций таких выдающихся мастеров русского рассказа, как И.Турге­нев, А.Чехов, И.Бунин. Давно замечено, что его крупные сочине­ния — «Кара-Бугаз», «Повесть о жизни», «Золотая роза» и другие построены по мозаичному принципу. Они состоят из небольших фрагментов, объединенных художественной целью. Именно в рас­сказе полнее и ярче всего раскрылось неповторимое своеобразие творческой индивидуальности Паустовского.

Рассказы писателя лишены стремительного, увлекательного дей­ствия. В них нет ничего необычного — приключений, невероят­ных, неожиданных поворотов сюжета, эффектных концовок. Сила художественного воздействия в другом. Они требуют медленного и сосредоточенного чтения, напряженной работы воображения, мысли и чувства. Подчинившись лирическому настроению расска­зов Паустовского, читатель слышит в своем сердце те самые стру­ны, что отзываются на призыв прекрасного, и тогда в нем возрождается поэтическое восприятие жизни — «величайший дар, доставшийся нам от поры детства».

Герои Паустовского — люди разных возрастов и профессий: сельский мальчишка и кадровый военный, бакенщик и пианист, знаменитый художник и скромный топограф. Экзотические пристрастия писателя остались в прошлом. Паус­товский убежден, что «нет ничего омерзительнее, чем равноду­шие человека к своей стране, ее прошлому, настоящему и буду­щему, к ее языку, быту, к ее лесам, полям, к ее селениям и лю­дям, будь они гении или деревенские сапожники».

Обычна русская природа в изображении Паустовского — мок­рый от дождя куст на берегу Оки, легкий шум ветра в мелколесье, сильный запах травы, хлеба, земли. Эмоциональность повествования невольно рождает ответный отклик, и лирическая атмосфера его рассказов пробуждает в чи­тателе повышенную восприимчивость к прекрасному и в приро­де, и в людях. В обычных примелькавшихся образах и картинах раскрывается что-то новое — красивое, высокое, сильное. Проза писателя увлекает, но не интригующим сюжетом, не остротой конфликта.

В рассказе «Дождливый рассвет», например, разлито настрое­ние ночной таинственности, действие протекает под мерный шум дождя. Промелькнула ненастная ночь. Вот и дождливый рассвет. Рассказ окончен. Но долго еще слышится сонный шум дождя в кустах, стук тяжелых капель в жестяном желобе, звучат отрывис­тые реплики действующих лиц. А из глубины души растет, подни­мается какое-то щемящее чувство: ведь все это и в каждом серд­це — и река, и дождь, и ожидание счастья. Это — Родина!

Между тем в первые послевоенные годы давление тоталитарно­го государства на искусство достигло предела. Постановления ЦК ВКП(б) по идеологическим вопросам создали для творческих лю­дей невыносимую обстановку.

Осенью 1947 г., находясь в поездке в воронежские края, Паус­товский делился с К.Фединым: «Мучительно перебираю в па­мяти, что еще осталось, о чем можно писать, и временами ка­жется, что уже ничего не осталось. Дни идут, перо ржавеет, и спасает меня от горечи всяческих размышлений только единствен­ное, неизменное — степная осень, необыкновенное здешнее небо и тишина». И вновь, уже в который раз, выручило Паустовского «единственное, неизменное»: в 1948 г. была написана «Повесть о лесах».

«Великая любовь Пришвина к природе родилась из его любви к человеку» — эти слова Паустовского могут быть отнесены к нему самому. Они доказаны всеми его книгами.

Природа в художественном мире писателя — это не просто описание полей, перелесков, холмов и рек, рассветов и зорь, и не фон, на котором разворачиваются основные события. Чувство при­роды равнозначно для него чувству родины: «Природа учит нас понимать прекрасное. Любовь к родной стране невозможна 6eз любви к ее природе».

Для Паустовского отношение к природе — один из основных критериев оценки человека. Писатель видел прямую связь между красотой русской земли и одаренностью ее народа, богатством и силой русского искусства: «Своими моральными качествами, талантливостью и творческой силой наш народ обязан, среди других причин, и нашей природе. Сила ее эстетического воздействия так велика, что, не будь ее, у нас не было бы такого блистательного Пушкина, каким он был. И не только Пушкина, но и Лермонтова, Чайковского, Чехова, Горького. Тургенева, Льва Толстого, При­швина и, наконец, не было бы плеяды художников-пейзажистов: Саврасова, Левитана, Борисова-Мусатова, Нестерова, Куинджи, Крымова и многих других».

Паустовский особенно дорожил лирическими красками родной природы: «Я не знаю страны, обладающей такой огромное лирической силой и такой трогательно живописной — со всей своей грустью, спокойствием и простором, — как средняя полоса России. Величину любви к ней трудно измерить».

Описывать природу Паустовский учился у живописцев: «Живопись важна для прозаика не только тем, что помогает ему увидеть и полюбить краски и свет. Живопись важна еще и тем, что художник часто замечает то, чего мы совсем не видим. Только после его картин мы тоже начинаем видеть это и удивляться, что не замечали этого раньше». Рисуя пейзаж, писатель не ставил целью тщательно выписывать все его подробности. Он избегал развернутых описаний природы, какие нередки у И.Тургенева и Л.Толстого, и, выбирая какую-то одну деталь, которая лучше других способна пробудить эмоцио­нальный отклик в душе читателя, подавал ее крупно, настойчиво, как лейтмотив. Паустовский стремился к простоте, лаконизму и выразительности. Характерная особенность его словесных пейзажей — манера недоговаривать, недорисовывать, предоставляя читателю возможность воссоздать в своем воображении ту или иную картину. Писатель специально рассчитывал на читательское воображение и старался воздействовать на все органы чувств. Вы видите, как в «просветах между соснами косыми срезами лежит солнечный свет», слышите, как «стаи птиц со свистом и легким шумом разлетаются в стороны», чувствуете «запах можжевельника» и, наконец, всем своим существом ощущаете чудо рождения летнего дня. «В необыкновенной, никогда не слыханной тишине зарожда­ется рассвет. Небо на востоке зеленеет. Голубым хрусталем загора­ется на заре Венера. Это лучшее время суток. Еще все спит».

Паустовский мастерски владел словом. Истоки этого мастерства в прекрасном знании русского языка. Словарь писателя ог­ромен. Паустовский — знаток самых глубинных народных источ­ников языка, одним из которых является опять-таки родная приро­да: «Я уверен, что для полного овладения русским языком, для того, чтобы не потерять чувство этого языка, нужно не только постоян­ное общение с простыми русскими людьми, но также общение с пажитями и лесами, водами, старыми ивами, с пересвистом птиц и с каждым цветком, что кивает головой из-под куста лещины».

Поучительную историю пересказал писатель со слов знакомого лесника: «Да вот этот самый родник. Я это слово давно приметил. Все его обхаживаю. Надо думать, получилось оно оттого, что тут вода зарождается. Родник родит реку, а река льется-течет через всю нашу матушку землю, через всю родину, кормит народ. Вы глядите, как это складно выходит, — родник, родина, народ. И все эти слова как бы родня между собой...

Простые эти слова открыли мне глубочайшие корни нашего языка. Весь многовековой опыт народа, вся поэтическая сторона его характера заключались в этих словах».

Поэтическая свежесть пейзажей писателя объясняется его уме­нием улавливать и передавать тончайшие оттенки в значении слов, смысловые нюансы, которые часто стираются в повседневном упо­треблении. Под пером Паустовского оживает все богатство и вели­колепие русского языка.

Так завершается круговорот: человек углубляется в природу, а она вместе с другими своими щедротами одаряет его редким голо­сом, как бы повелевая рассказать о своей сокровенной прелести людям, не понявшим еще, что «родная земля — самое великолеп­ное, что нам дано для жизни. Ее мы должны возделывать, беречь и охранять всеми силами своего существа».

Воспевая в своих произведениях природу, писатель выступал ее защитником: «Прекрасный ландшафт есть дело государственной важности. Он должен охраняться законом. Потому что он плодо­творен, облагораживает человека, вызывает у него подъем душев­ных сил, успокаивает и создает жизнеутверждающее состояние, без которого немыслим полноценный человек нашего времени».

Сказанное Паустовским — философом, певцом и защитником природы — доказывает его прозорливость. То, что вызывало раздражение у критиков 1930-х, 1940-х и даже 1950-х годов, совер­шенно по-иному воспринимается в наши дни, когда человечество начинает осознавать угрозу гибели всего живого на земле и посте­пенно понимает, что жизнь вне природы скудна и бессмысленна и что самые высокие достижения науки и искусства не смогут заме­нить общения с природой, когда борьба за охрану природы стано­вится делом государств и пародов.

Книги Паустовского воспитывают экологически чистое созна­ние. У человека, читавшего Паустовского и воспринявшего его от­ношение к природе, не поднимется рука на безответное деревце или беззащитную речку. Специалисты-биологи утверждают, что Пришвин и Паустовский сохранили своими рассказами рек и ле­сов больше, чем иные строгие меры.

Только один пример. В 1980 г. пролив, соединяющий Кара-Бугаз с Каспийским морем, был засыпан. Последовала экологическая катастрофа. В 1992 г. пролив пришлось восстановить. Миллионы руб­лей были потрачены зря, целый регион оказался под угрозой ги­бели. А ведь подобная ситуация рассматривалась в повести Паус­товского.

Когда умер Сталин и страна вступила в период, названный от­тепелью, первое, что сделал Паустовский, — осуществил завет­ную мечту побывать в странах Европы. А было ему уже за шестьде­сят! Тут же выяснилось, что «пейзажист» Паустовский куда глуб­же разобрался в сложившейся в стране и в литературе ситуации, чем иные политически активные писатели. В хоре славословящих новый «оттепельный» этап как чуть ли не ренессанс русской лите­ратуры нельзя было не услышать его трезвого голоса: он прозвучал в защиту книги В.Дудинцева «Не хлебом единым», подвергшейся травле со стороны партийных и литературных чиновников. Знаме­нательна позиция Паустовского в трагических событиях, связан­ных событиями вокруг «Доктора Живаго» Б.Пастернака, участие писателя в подготовке и выпуске альманахов «Литературная Моск­ва» и «Тарусские страницы».

Паустовский считал, что и после доклада Н.Хрущева на Двад­цатом съезде КПСС в стране мало что изменилось. Проницатель­ность этой оценки подтвердилась и негативной реакцией критики на «Золотую розу», вышедшую в свет в 1955 г. Эта книга о писа­тельском труде была плодом многолетних раздумий художника о своем призвании, об особенностях творческого процесса. Но она плохо вписывалась в каноны социалистического реализма.

Завершить «Золотую розу» Паустовский не успел. Фрагменты ее позволяют судить о грандиозности замысла, а главное — о необхо­димости подобной книги для современного читателя. Сущность, место, функции художественной литературы как вида искусства, природа художественного таланта и процесс творчества — эти и подобные проблемы и сейчас живо волнуют и читателей, и спе­циалистов по литературе. Паустовский одним из первых почувство­вал веление времени. Вслед за ним в период «оттепели» свои книги о писательском труде опубликовали Ю. Олеша и В. Катаев, Р. Гам­затов и В. Панова, С.Антонов и А. Бек.

Показывая, как создается прекрасное, «Золотая роза» помогает находить его в произведениях художественной литературы, пони­мать его, наслаждаться им.

Представление о художественном мире Паустовского будет неполным, если не сказать о его произведениях на историческую тему Экскурсы в историю наблюдались уже в «Кара-Бугазе», «Чер­ном море» и других книгах писателя. Свое первое историческое про­изведение он написал в 1933 г. в связи с приглашением М. Горького участвовать в работе над «Историей фабрик и заводов». Называлось оно «Судьба Шарля Лонсевиля» и рассказывало о судьбе француз­ского офицера, захваченного в плен в 1812 г. Затем последовала «Северная повесть», в трех частях которой прослеживалась история двух русских семей, дворянской и крестьянской, во времена декабристов, в 1916— 1917 гг. и в 1930— 1940-е голы нашего века.

Два этих произведения тематически примыкали к основному массиву русской исторической прозы 1920 — 1930-х годов (А. Чапыгин, О.Форш, А.Толстой, Ю.Тынянов и др.), исследовавшей ро­дословную русской революции. Правда, художественные принципы изображения истории у Паустовского были несколько иными.

Излюбленным жанром исторической прозы у писателя были жизнеописания: «Меня всегда интересовала жизнь замечательных людей. Я пытался найти общие черты их характеров — те черты, что выдвинули их в ряды лучших представителей человечества. Кроме отдельных книг о Левитане, Кипренском, Тарасе Шев­ченко, у меня есть главы романов и повестей, рассказы и очерки, посвященные Ленину, Горькому, Чайковскотгу, Чехову, лейте­нанту Шмидту, Виктору Гюго, Блоку, Пушкину, Христиану Ан­дерсену, Мопассану, Пришвину, Григу, Шарлю де Костеру, Фло­беру, Багрицкому, Мультатули, Лермонтову, Моцарту, Гоголю, Эдгару По, Врубелю, Диккенсу, Грину и Малышкину». Этот перечень может быть дополнен именами И. Бунина, А. Куп­рина, О.Уайльда, Р.Фраермана, М.Лоскутова и др.

Нетрудно заметить, что особенно много Паустовский писал о людях искусства. Он надеялся, что с течением времени их деятель­ность станет интересной для каждого человека: «Мы должны быть владетелями искусства всех времен и всех стран. Мы должны из­гнать из своей страны ханжей, озлобленных против красоты толь­ко за то, что она существует независимо от их волн».

В пропаганде шедевров искусства писатель видел глубокий смысл, ибо «в каждом шедевре заключается то, что никогда не может примелькаться, — совершенство человеческого духа, сила человеческого чувства, моментальная отзывчивость на все, что окружает нас и вовне, и в нашем внутреннем мире».

История и современность, прошлое и настоящее, традиция и новаторство — вечные проблемы самой жизни, проблемы философии, проблемы искусства. Четкое уяснение своего места в историческом процессе необходимо каждому мыслящему человеку, художнику в особенности.

Позиция Паустовского — «писал ли я о близкой мне по времени действительности или о минувшей эпохе, я ставил перед собой современные цели» — предельно ясна. Как писатель он постоянно обращен к современности. Однако его понимание современности своеобразно. Погоня за бегущим днем, за ускользающей модой — не для него. А вот увидеть и показать в сегодняшнем дне то, что накапливалось, зрело, готовилось многими предшествующими по­колениями, те нравственные и эстетические ценности, которые складывались веками и без признания которых нет и не может быть гармонии пи в душе человека, ни в обществе, эту задачу писатель успешно решал в своей творческой деятельности.

Традиционным методом большинства писателей, работавших над исторической тематикой, было исследование причинно-след­ственных связей в историческом процессе: бесконечного многооб­разия конфликтов, сцеплений, противоборств идей и личностей, причем главное внимание эти авторы уделяли сферам политики и экономики. Одной из их задач была реставрация в произведении исторических фактов и событий, создание наиболее достоверных характеристик исторических лиц. На этом пути приходилось всту­пать в невыгодное для писателя соревнование с историком, кото­рый всегда имеет в глазах читателя преимущество в своей области. Еще долго придется доказывать, что вымысел художника позво­ляет подчас больше приблизиться к истине, нежели выверенные научные методы и подлинные документы.

Знание прошлого формирует в человеке, по мнению Паустов­ского, «чувство истории — чувство драгоценное». Сам писатель су­мел, что доказывают его книги, воспитать в себе это чувство. Пау­стовский, в отличие от других авторов, занятых исторической про­блематикой, обращался к изображению не столько самих фактов, событий, лиц, сколько к эмоциональному восприятию и оценке их современниками, явно отдавал предпочтение исследованию внутренних коллизий личности перед картинами быта и интерье­ра, перипетий истории, каковые выступали у него своеобразной декорацией, фоном. Изобразить прошлое через отражение его в сознании и эмоциях персонажей произведения — тонкая и трудная задача. Но традиционный исторический материал благодаря столь оригинальному подходу осмысливается по-новому.

Более других Паустовского привлекали чувство любви к отече­ству, чувство социальной справедливости, чувство прекрасного. Его интересовало, как проявлялись эти чувства на разных этапах исто­рии у разных — по социальному положению, возрасту, нацио­нальности — людей.

Произведения писателя на историческую тему успешно решали сложную задачу — они осуществляли связь времен. Пережив все случившееся с Лонсевилем, например, читатель уже не будет воспринимать историю как посторонний равнодушный наблюдатель. Осмысливая прошлое с высоты нового исторического времени, Паустовский как бы передавал эстафету предшественников грядущим поколениям. В этом он также видел свой долг перед людьми.

В 1930— 1940-е годы у Паустовского не нашлось последователей. Но время подтвердило перспективность его оригинальных подходов к историческому материалу. В 1970—1980-е рядом с писателями, ра­ботавшими в традиционных исторических жанрах (Д. Балашов, С. За­лыгин, Н.Задорнов и др.), появились Ю.Трифонов («Нетерпение»), Ю Давыдов («Две связки писем»), Б.Окуджава («Путешествие диле­тантов», «Свидание с Бонапартом»), которые удачно использовали его опыт проникновения в прошлое через внутренний мир, психо­логию отдельной личности.

Цель своей деятельности писатель охарактеризовал с предель­ной ясностью: «Мое становление писателя и человека произошло при советском строе. Моя страна, мой народ и создание им нового, подлинно социалистического общества — вот то высшее, чему я служил, служу и буду служить каждым написанным словом».

Писатель владеет искусством ставить общечеловеческие пробле­мы на конкретном современном материале, улавливать те особен­ности, которые определяют суть добра и зла, долга и верности, прекрасного и безобразного, возвышенного и низменного на оп­ределенном историческом этапе развития общества.

Понять и оценить произведения Паустовского нетрудно. Не сле­дует только подходить к ним с заранее подготовленными мерками.

Пребывание в «стране Паустовского» оставляет глубокий след в душе читателя. Оно обогащает память и облагораживает чувства. Писатель, счастливо нашедший свое призвание, приходит на по­мощь тем, кто хочет любить жизнь, природу, людей, искусство. Он открывает им глаза на красоту в повседневности и в искусстве.

Время и его проблемы отразились в произведениях Паустовско­го через призму его своеобразного таланта и освещены мировоз­зрением человека принципиального, последовательного и целеу­стремленного. Личность художника, человека, «создавшего себя», может быть примером благородства и преданности своему делу.

Творчество Паустовского дорого миллионам и миллионам чита­телей еще и потому, что в каждом сердце, действительно, есть скры­тая струна, отзывающаяся даже на слабый призыв прекрасного.