1. Самодержавный деспотизм Павла I.

Главной проблемой развития России в окружающем мире в начале XIX века, как и в начале XVIII века, было стремление занять и сохранить достойное место в ряду великих европейских держав. Но, если раньше для этого оказалось вполне достаточным поверхностной модернизации (в смысле вестернизации) страны за счёт крайнего напряжения всех её материальных и физических ресурсов, то новый XIX век требовал слома или коренного обновления главных несущих основ Российской империи – крепостного права и самодержавного образа правления.

Однако правящий класс России не хотел столь глубоких перемен, затрагивающих столь привычный и приятный для него уклад жизни за счёт труда крепостных крестьян. По этой причине главным катализатором реформаторских настроений в образованных слоях русского общества могли стать не изжитые ещё до конца идеи «просвещённого абсолютизма». Только кровавые издержки Великой Французской революции стали сильным аргументом в руках консервативных сил общества. Если передовые люди России расценили революционные события во Франции как расплату абсолютизму за его неуступчивость общественным настроениям и нежелание следовать «духу времени», то консерваторы считали революцию страшной и опасной болезнью западного общества, от которой Россия пока избавлена именно благодаря особому укладу своей жизни.

К тому же технико-экономическое отставание страны от передовых европейских государств было тогда не столь кричащим, а её военное могущество, особенно после победоносного завершения войн с Наполеоном, казалось бесспорным, что делало весьма зыбкими шансы на успешное и глубокое реформирование России в первой половине XIX в.

Тем не менее, политическую жизнь страны тогда определяла острая борьба двух тенденций, касающихся будущего развития России. Одну из них можно считать реформаторской и назвать линией М.М. Сперанского в правительственной политике. По имени наиболее мыслящего и талантливого политика-реформатора первых лет царствования Александра I. Другую тенденцию следует считать политической линией А.А. Аракчеева, ставшего живым олицетворением военно-казарменного режима при этом же императоре. Обе эти тенденции пронизывали всю первую четверть XIX в. Первая из них нашла продолжение в движении дворянских революционеров-декабристов, пока не потерпела полное крушения и не была придавлена утвердившимся в стране военно-казарменным режимом Николая I.

А первая попытка перейти от игры в «просвещённый абсолютизм» к абсолютизму полному, то есть к установлению военно-казарменного режима, была свершена в царствование императора Павла I.

Годы его правления пришлись на переломное время, обозначившее переход от «блистательного» XVIII в., когда ещё действовал позитивный заряд петровских реформ, обеспечивший ведущие позиции России на мировой арене и устойчивость внутреннего устройства страны, к новой исторической эпохе, когда всё ощутимее стали проявляться издержки прежнего образа правления и негативное влияние сословно-крепостнических устоев. Новое время, диктующее необходимость перехода или приспособления к индустриальному типу развития, требовало смены приоритетов в правительственной политике, чтобы устоять под натиском либеральных идей, идей утверждения буржуазного миропорядка, доносившихся из Европы. Не это ли отмечал историк В.О. Ключевский, давая свою характеристику времени правления Павла I: «Это царствование органически связано как протест – с прошедшим, а как первый неудачный опыт новой политики, как назидательный урок для преемников – с будущим. Инстинкт порядка, дисциплины и равенства был руководящим побуждением деятельности этого императора, борьба с сословными привилегиями – его главной задачей». Только, продолжает дальше великий русский историк: «Его преобразовательные позывы получили оппозиционный отпечаток, реакционную подкладку борьбы с предшествующим либеральным царствованием. Самые лучшие по идее предприятия испорчены были положенной на них печатью личной вражды»¹.

Принимая во внимание эти обстоятельства, уже трудно согласиться с мнением дореволюционного историка А.А. Корнилова, что правление императора Павла I явилось для России внезапным шквалом, налетевшим на страну, перевернувшим всё вверх дном и исчезнувшим, не оставив заметных следов в государственном организме¹. Также неправы те историки, которые видят в этом императоре простого самодура, дорвавшегося до власти, не имевшего никакого плана действий и стремившегося просто изменить всё, что было связано с именем его нелюбимой матери Екатерины II.

Нет, при всей внешней нелогичности и абсурдности многих его поступков, единую линию в его поведении определить можно. Она вела к сосредоточению всей административной власти в руках императора и узкой группы временщиков, которые сделали карьеру только слепым исполнением самых нелепых указов своего патрона – императора. Среди таких людей уже тогда приобрёл печальную известность А.А. Аракчеев.

Вступив на престол, Павел I, наконец-то получил возможность выплеснуть наружу всю накопившуюся ненависть и раздражение ко всему тому, что делала его мать, а заодно и реализовать свои идеи по преображению, которые он долго вынашивал в бытность наследником престола. Потому все его действия с самого начала были достаточно противоречивы. Вполне разумные меры по устранению некоторых пороков екатерининского правления причудливо сочетались с реализацией полуфантастических планов, выработанных им в гатчинском уединении. Чисто внешне казалось, что он возвращается к старым формам управления чуть ли не петровских времён. Так, его указом была восстановлена деятельность коллегий, но без чёткой регламентации их функций, что делало их мертворожденным детищем, поскольку их работу давно уже выполняли другие учреждения.

Вполне серьёзной правительственной мерой в начале царствования Павла I можно счесть Закон о престолонаследии 1797 г., внёсший строгий порядок в наследование императорского престола в России. Престол отныне передавался по мужской линии, от отца к сыну, что устраняло господствовавший ранее произвол в назначении наследника престола, служивший причиной целой череды дворцовых переворотов. Конечно, рукою Павла I водили собственные воспоминания о своей прежней незавидной участи, но этот закон обеспечил России прочность и преемственность власти.

Были свойственны Павлу I и простые добрые дела, когда он, действуя вопреки воле своей покойной матери-императрицы, а также из желания показать свой рыцарский характер, освободил из Шлиссельбурга первого русского масона Новикова, возвратил из ссылки Радищева и торжественно, с особыми почестями отпустил Тадеуша Костюшко и других содержащихся в Петербурге пленных поляков. Впрочем, благостное впечатление от этого поступка императора немало портит то обстоятельство, что, спустя некоторое время, по его приказу за «крамольные речи» были подвергнуты мучительной казни братья-казаки Грузиновы, которые-то во время боя и взяли в плен героя польского национально-освободительного движения Тадеуша Костюшко. Это опять заставляет подумать о том, почему русские правители столь милосердны к открытым врагам своего отечества и, вместе с тем, так жестоки по отношению к внутренним «смутьянам», чаще всего мнимым.

Особое внимание в деятельности Павла I привлекает его навязчивое стремление полностью уничтожить все те права и привилегии, которые Екатерина II даровала отдельным сословиям. Так, он отменил жалованные грамоты городам и дворянству. Причём, не просто запретил дворянским обществам подавать петиции о своих нуждах, но даже отменил такую сословную привилегию дворян, как освобождение от телесных наказаний.

Отрицательное отношение Павла I к дворянским привилегиям вовсе не свидетельствует о его сочувствии к простому народу, хотя некоторые из его указов вроде бы направлены на облегчение положения крепостных крестьян. Уже при своём вступлении на российский престол Павел I потребовал принесение присяги не только от дворянства и от армии, но и от крепостных крестьян, что не могло не вдохнуть в их души некоторые надежды. Шутка ли – их впервые признали правоспособными людьми, что несколько поднимало их социальный статус над положением рабов своих помещиков-господ. Более реальной мерой в упорядочивании отношений крестьян с их помещиками стал императорский манифест от 5 апреля 1797 г., установивший воскресный отдых и трёхдневную барщину для крепостных крестьян.

Только преувеличивать значимость этих указов не следует, поскольку они носили лишь рекомендательный характер, ибо не предусматривал никакого наказания помещикам за его неисполнение. Следовательно, ничего особенного, кроме введения в определённые рамки форм эксплуатации крепостных крестьян, эти законы не представляли.

Тем более Павла I никак нельзя заподозрить в стремлении серьёзно облегчить участь крепостных крестьян, особенно если вспомнить жестокое подавление крестьянских выступлений, которые в начале его царствования произошли в 32 губерниях. На их подавление были направлены целые воинские команды во главе с генералом-фельдмаршалом Репниным с артиллерией. Погибших в ходе столкновений с войсками крестьян, как самых отъявленных злодеев, зарыли за кладбищенской оградой, над могилой вбили кол, на котором сделали надпись «Тут лежат преступники перед Богом, государем и помещиком, справедливо наказанные по закону Божию». Дома этих крестьян были разрушены и сравнены с землёй. Павел I не только одобрил такую дикую расправу, но даже в особом манифесте предписал крестьянам безропотно повиноваться своим помещикам под угрозой подобных мер.

Столь же сурово Павел I реагировал на попытки крестьян жаловаться на произвол своих помещиков. Известен случай, когда дворовые люди городских помещиков попробовали пожаловаться ему на их жестокости и притеснения. Павел I даже не стал расследовать это дело, а приказал отвести жалобщиков на площадь и наказать их кнутом «столько, сколько похотят сами их помещики». Конечно, такой поступок императора вызвал большое одобрение дворян, граничащее с восторгом. Теперь они могли делать со своими крепостными всё, что угодно, доводя их, своих соотечественников, таких же русских и православных, до состояния жалких рабов.

Такие действия императора Павла I по отношению к крепостным крестьянам проистекали не только из его представлений о справедливости существования крепостного строя, но и о полном его соответствии вынашиваемой им идее военно-полицейского государства. На крепостников-помещиков он смотрел как на своих «дармовых» полицейских, считая, что пока в России есть 100 тысяч таких полицейских, то порядок и спокойствие в ней обеспечены. Исходя из этой идеи, он стремился расширить число помещичьих хозяйств, успев за четыре года своего правления раздать чиновникам и помещикам 530 тысяч казённых крестьян, тогда как Екатерина II за 34 года своего правления раздала около 800 тысяч крестьян.

Что же касается отношения императора Павла I к просвещению и светской культуре, то здесь многие его действия носили явно разрушительный характер. Ещё в конце царствования Екатерины II были закрыты все частные типографии, и количество изданных книг резко сократилось. Император Павел I пошёл в этом направлении ещё дальше. При нём стали издавать исключительно учебники и книги только практического назначения и то в весьма ограниченном количестве. Ввоз книг из-за границы был прекращён, не допускались в Россию даже музыкальные ноты, поскольку кто-то убедил императора, что они могут быть шифром для злоумышлений против государства и царя. Также с целью пресечения распространения либеральных идей император Павел I в самом начале царствования запретил свободный въезд иностранцев в Россию, а всем находящимся за границей российским подданным предписал немедленно вернуться обратно.

Вскоре борьба против либеральных идей у Павла I перешла все разумные пределы, приняв почти маниакальный характер, вплоть до изгнания из российского быта круглых шляп, фраков, цилиндров, разноцветных лент, т.е. всего, что носили во Франции, и что напоминало о Французской революции. Мирные обыватели за подобные проступки подвергались серьёзным взысканиям: чиновники изгонялись со службы, частные лица подвергались аресту, а многие высылались из столицы.

Таким вот образом, император Павел I грубо, по топорному, сделал попытку перейти от игры в «просвещённый абсолютизм» к абсолютизму нормальному, то есть к полицейскому государству, которое он считал лучшей панацеей от революционных бурь, сотрясавших Европу и угрожавших спокойствию России. Вовсе не случайно свой идеал государственного устройства Павел I увидел в государстве-казарме Пруссии, а его средневековые представления о дворянской доблести и чести наглядно продемонстрировало увлечение российского императора Мальтийским духовно-рыцарским орденом. Этот орден был изгнан со своей территории и нашёл пристанище в России. И российский император не нашёл ничего странного в предложении мальтийских рыцарей стать главою их ордена, несмотря на то, что он был православным, а орден подчинялся Римскому папе.

Понятно, что внешняя политика императора Павла I, возомнившего себя последним рыцарем и защитником феодальных порядков в Европе, мало соответствовала национальным интересам России. Она была направлена на сплочение реакционных европейских монархов против революционной Франции. Отсюда участие российских войск в боевых действиях далеко за пределами своей страны на стороне второй антифранцузской коалиции, которые прославили русское оружие, но ничего не дали стране ни в смысле территориальных приобретений, ни в укреплении международных позиций России, ни в плане каких-либо экономических выгод.

Затем Павел I, обидевшись на Англию за захват ею острова Мальты и на Австрию за её предательскую по отношению к России политику, резко изменил политический курс и заключил военный союз с Первым консулом Франции Наполеоном. Он даже направил донских казаков на завоевание английских колоний в Индии, чем ускорил своё падение.

Только в отличие эпохи дворцовых переворотов, очередной заговор с целью устранения непопулярного императора осуществляла не отдельная дворянская группировка с целью передачи престола своему кандидату. Этот заговор выразил общее недовольство дворян правлением Павла I, от которого можно было ожидать чего угодно, который своими неуклюжими, часто противоречивыми действиями как внутри страны, так и на международной арене, порождал состояние неуверенности и неустойчивости в стране, нарушал достигнутый в предыдущие царствования союз между верховной властью и дворянским сообществом.

Может быть, именно в этом кроется причина последнего дворцового переворота в России, который протекал в совершенно иных исторических условиях, когда безмятежное существование дворянского сословия в России было нарушено грозными отзвуками Великой Французской революции, нанёсшей несокрушимый урон феодально-абсолютистским порядкам в Европе. Как никогда ранее русские дворяне ощутили угрозу своему положению, позволявшему им жить за счёт подневольного труда крепостных. Именно страх перед Французской революцией и распространившимися по стране свободолюбивыми антикрепостническими идеями заставили дворян забыть о «золотом веке» дворянских вольностей и ещё крепче сплотиться вокруг трона, ибо только военно-полицейская мощь самодержавного государства могла держать в повиновении закрепощённый народ и противостоять либеральным идеям, проникающим из Европы. Дворянство теперь готово было просто молиться на верховную власть, но только чтобы она защищала их права и привилегии и не пыталась ввергнуть его в рабское состояние, как прочие «подлые сословия». Получается, что, по большому счёту, основная масса дворянства в начале XIX в. вовсе не была заинтересована в ослабление императорской власти, и совсем не хотела покушаться на носителей этой власти. Просто надо было быть Павлом I, чтобы так резко настроить против себя все верхние слои русского общества, чтобы они не видели иной для себя альтернативы, кроме устранения неудобного для их привычного существования императора.

В итоге, первый опыт утверждения в стране военно-казарменного режима взамен прежнего «золотого века дворянских вольностей» не увенчался успехом. Помешали этому, прежде всего, неуравновешенный характер Павла I и необузданные крайности его политики, а также то, что российское дворянское общество пока ещё находилось под влиянием «блистательного екатерининского века» с его просветительскими идеями и дворянскими вольностями. По совершенно точному определению историка Н.М. Карамзина: «Павел вошёл на престол в то благоприятное для самодержавия время, когда ужасы французской революции излечили Европу от мечтаний гражданской вольности и равенства; но что сделали якобинцы в отношении к республикам, то Павел сделал в отношении к самодержавию: заставил ненавидеть злоупотребления оного»¹. А.С. Пушкин в духе своего времени просто отметил: «Царствование Павла доказывает одно: что и в просвещенные времена могут родиться Калигулы»².