63. Греческий политеизм и ветхозаветный монотеизм.

Переход к монотеизму наблюдался во многих восточных странах; в некоторых были более или менее успешные попытки перейти к вере в единого Бога (Египет, реформа Аменхотепа IV (Эхнатона) ) - В Греции много богов, в Ветхом завете один. - Греческие наделены человеческим обликом и чертами, у них есть родословная, у них целая жизнь, расписанная в мифах. Бог запредельное существо, неподвластное человеческому восприятию, совершенно иное существо. - Бог один, следовательно, отсутсвуют какие-либо противостояния, взаимоотношения между божественными существами (про потоп в вавилонской мифологии и Библии) - у Яхве нет себе подобных, и это делает личностно мотивированным его пристальное и ревнивое внимание к человеку. Так понятые отношения человека и бога — новая ступень в становлении человеческого самосознания лицом к лицу с таким образом бога человек острее схватывал свои собственные черты_как_черты личности, противостоящей со своей волей всему строю мирового целого. - у Яхве нет места, к которому он был бы привязан на земле. -Как это ни парадоксально, при всей своей грозной запредельности и надмирности Яхве гораздо ближе к человеку, чем столь человекоподобные боги греческого мифа. Зевсу и Аполлону нет дела до внутреннего мира своих почитателей; они живут в космическом бытии и «в своем кругу», от людей принимая только дань лояльности. Напротив, Яхве ревниво и настойчиво требует от человека любви — «любить Яхве, Бога вашего, ходить всеми путями Его, блюсти заповеди Его, прилепляться к Нему и служить Ему всем сердцем вашим и всею душою вашею» (Иис. Нав., 22, 5). В конце концов у библейского бога есть только одна забота, единственная, как он сам: найти человека послушным и преданным себе, ибо полновластного обладания всем мировым целым недостаточно, чтобы удовлетворить волю Яхве; она может быть удовлетворена только через свободное признание со стороны другой воли — человеческой. Лишь в людях Яхве может «прославиться». - Греческие боги лучше относились к тому или иному народу по естественной принадлежности к нему, Яхве избрал евреев. - (вспоминаем коллоквиум по Ветхому Завету) Греческие боги ни в коем случае просто так не могут сделать зло человеку, на это обязательно будет причина — свара или спор между богами или богом и человеком, это может быть рок, либо повеление Зевса или проч. И ведущий правильный образ жизни, почитающий богов и не пытающийся состязаться с ними или не оказывающий в центре спора человек не может внезапно получить приказ, допустим, убить свою дочь, принести её в жертву и не роптать (вспомним Ифигению, которую убить Агамемнон хочет из-за того, что ранее была греками же прогневана богиня (сами уже виноваты), также сделать он это хочет, чтобы оставаться главным базилеем (его собственное честолюбие и т.д.). В Ветхом же Завете бог просто так, чтобы получить подтверждение верности, велит Аврааму убить своего сына, и тот беспрекословно повинуется. 
64. Драматические элементы в Ветхом Завете - "Книга Иова". Кратко-подробное содержание: Жил на свете муж Иов, справедливый и богобоязненный, был он очень богат и было у него 7 сыновей и 3 дочери. И если же пировали его дети, то молился он за их души. Сатана прошел по всей земле, а бог спросил его, видел ли тот удивительного Иова. А сатана усомнился6 «Разве даром богобоязнен Иов?» И тогда отдал Бог все, что было у Иова сатане. Иов лишился всего: его имение потеряно, стада захвачены, а дети умерли, но Иов не возроптал: «Господь дал, Господь и взял...» И тогда второе испытание Иова: Бог разрешил сатане взять тело Иова, только душу не трогать. Поразила Иова ужасная проказа И сказал Иов: «Неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать? И сидел на земле, когда трое его друзей Елифаз Феманитянин, Вилдада Савхеянин, Сафар Наамитянин сошлись, чтобы утешать его. И после этого сидели он неделю и молчали. Проклял тогда Иов от нестерпимых страданий день своего рождения и жаждал смерти ибо там отдыхают, истощившие силы. И сказа первую речь Елифаз: « погибал ли кто невинный? Человек праведнее ли бога?», советует Иову не отвергать страдания, посланные Богом. Потом 1 речь говорит Вилдада: Бог не отвергает непорочного». Иов выговаривает друзьям за недостаток сожаления к нему и просит указать, где же он согрешил. 1 речь Софара: Бог неисследим, нужно отвергнуть грех, чтобы не бояться. Иов говорит, что за такие речи они будут наказаны и просит Бога, чтобы он выслушал его, но не скрывался от него. «Надежду человека Ты уничтожаешь!» 2 речь Елифаза: на примерах поясняет, какие беды подстерегают богатого нечестивца. Иов говорит: «Жалкие утешители все вы!», « О, если бы человек мог иметь состязания с Богом». 2 речь Вилдада: « Свет у беззаконного потухнет». Иов отвечает, что Бог ответственен за все его страдания, он молит о жалости, которую не оказывает ему Бог. 2 речь Софара: «Веселье беззаконных кратковременно, да пошлет БОГ НА Иова свою ярость за его причитания. Иов: « В ваших ответа одна ложь». 3 речь Елифаза: он обвиняет Иова в беззакониях и советует ему к Богу обратиться. Иов жаждет найти Бога, но Он скрывается от него. 3 речь Вилдада: «... как человеку быть правым перед Богом?» Иов осмеивает мудрость друзей, и уверяет в своей непорочности, вспоминает прежнюю свою жизнь, как он нуждающимся помогал. Иов упрекает Бога в том, что он поражает его и не отвечает ему на вопль. Нечего ответить старцам, но находиться отрок Елуй, который говорит: « Не может быть у Бога неправда, никто Бога не может видеть, а не скрывается он». «Неправда, что Бог не слышит». Приближается Божья буря. Из-за туч говорит Бог с Иовом: « Где был ты, когда Я полагал основания земли?» и т.д. «Ты хочешь обвинить меня, чтобы оправдать себя?» Иов раскаивается во прахе и в пепле. Господь осуждает тех 3 друзей, но принимает ходатайство за него. Господь дал Иову больше, чем взял. От проказы он излечился, каждый родственник дал ему по кесите и золотому кольцу. И опять он стал богат и родились у него 7 сыновей и 3 дочери, и никого красивее этих дочерей не было. И умер Иов в старости, насыщенный днями.  Это об этом произведении в общем. Время возникновения «Книги Иова» может быть определено только гипотетически. Острота чувства и отчетливость мысли, характеризующие этот шедевр древнееврейской литературы, бескомпромиссность, с которой в нем поставлен «проклятый вопрос» о разладе между умственной доктриной и жизненной реальностью, заставляют думать о «послепленной» эпохе, скорее всего о IV в. до н. э Иов верит в того же бога и постольку стоит перед теми же проблемами, что любой иудей, но всетаки он не иудей, и поэтому его устами можно было спрашивать об этом боге и об этих проблемах свободнее, чем устами иудейского персонажа.  Для того чтобы увидеть своих героев сквозь некий «магический кристалл» временной и пространственной дистанции, автор «Книги Иова» идет на тонкую и продуманную стилизацию: божественное имя «Яхве», по библейскому преданию, открытое специально Моисею и через него рождающемуся еврейскому народу, тщательно избегается в речах Иова и его друзей, хотя обильно присутствует в авторской речи. Иов принадлежит к иной эре, иному порядку вещей — он живет еще до Моисея. Его опыт первозданен, как опыт «праотца» Авраама.. Язык «Книги Иова» очень необычен; он изобилует дерзкими, неожиданными, порой загадочными сравнениями и метафорами, а также иноязычными словами арамейского или, по некоторым гипотезам, эдомитского происхождения. В нем довольно много речений, которые больше ни разу не встречаются в сохранившихся древнееврейских текстах и смысл которых приходится угадывать из контекста. В некоторых случаях значение слова было, вероятно, проблемой уже для истолкователей времен «Септуагинты» (III—I вв. до н. э.) и Талмуда (первая половина I тыс. н. э.). Для порчи текста тоже было достаточно много возможностей (хотя и далеко не так много, как это виделось науке несколько десятилетий назад). Одна из самых загадочных и сопротивляющихся аналитическому исчерпанию Книг Библии — знаменитая «Книга Иова». В ней как нельзя более ярко выступает вкус к глубокомысленной словесной игре, к спору и сарказму. Но одновременно она несет в себе преодоление традиционного поучительства, протест против правоверной «премудрости». Назидания и притчи «хахамов» учили, как упорядочить свою жизнь в нерушимом мире с богом, с людьми и с самим собой; «Книга Иова» говорит о страшном опыте спора человека с богом, опыте одиночества среди людей и разлада с самим собой. Для «мудрецов» весь мир был большой школой «страха божия», в которой человеку лучше всего быть первым учеником, послушным мальчиком. В «Книге Иова» показана граница, на которой самые хорошие школьные прописи теряют свой смысл. Иов (Ийов) —имя, отлично известное древне-палестинскому фольклору. Это имя праведника, своей праведностью вошедшего в поговорку; когда в свое время Иезекиилю надо было назвать трех заведомо беспорочных и угодных богу людей, он назвал Ноя, Даниила и Иова. («если бы среди земли той были такие мужи, как Ной, Даниил и Иов, то они бы и спасли души свои праведностью своею»). Итак, Иов — образец благочестия, примернейший из примерных учеников жизненной школы, имеющий полное и неоспоримое право рассчитывать на награду. Таким и показывает его начало «Книги Иова», по-видимому особенно широко использующее традиционный материал: перед нами возникает образ искренней, чистосердечной, благообразной истовости богатого патриархального шейха, неуклонно блюдущего себя от греха и во всем поступающего, как положено. Кажется, злу просто неоткуда войти в его жизнь. Но невозможное происходит, и его источник — тот самый бог, который был для оптимистических проповедников «премудрости» гарантом того, что в мире все идет правильно. «И был день, и пришли сыны божьи, чтобы предстать пред Яхве; и Сатана пришел с ними...» Ибо Сатана, как он изображен в этой сцене, не враг бога, но противник человека, его искуситель и обвинитель (что и означает, собственно, имя «Сатан»). Этот космический прокурор страшно умен, и слова его своей серьезностью требуют бога к ответу: он настаивает на том, что Иов боится бога не даром, что его безупречность обусловлена количеством его стад, его сытостью и благополучием. Вопрос, как мы видим, поставлен остро: что такое святость — добронравие человека, твердо знающего, что за хорошее поведение причитается награда, или же верность до конца, имеющая опору только в себе самой? Чтобы этот вопрос получил ответ, чтобы нравственный план бытия был окончательно утвержден или окончательно разрушен, Яхве выдает Иова на пытку обвинителю. Иов не отрекается от веры в правду как сущность Яхве и основу созданного им мира; но тем невыносимее для него вопиющее противоречие между этой верой и очевидностью жизненной неправды. Поставлен вопрос, на который пет ответа, и это мучает Иова несравненно тяжелее, чем все телесные страдания. Чтобы как-то успокоиться, ему надо либо перестать верить в то, что должно быть, либо перестать видеть' то, что есть; в обоих случаях он выиграл бы пари Сатане. Первый выход ему предлагает жена: Ты все еще тверд в простоте твоей? Похули бога — и умри! (2, 9) Второй выход — слепо верить в то, что добродетель всегда награждается, а порок всегда наказывается, и, следовательно, принять свою муку как возмездие за какую-то неведомую вину — рекомендуют трое друзей Иова. Эти друзья — мудрецы: сладкоречивый Элифаз из Темана, вспыльчивый Билдад из Шуаха и саркастический Цофар из Наамы. Все они, как и приличествует поборникам ортодоксальной премудрости книжников, утверждают ненадежность личного опыта сравнительно с непререкаемым и непогрешимым авторитетом отеческого предания. В нескончаемой череде затейливых сентенций варьируют они одну и ту же тему: блаженство праведника и обреченность грешника. Праведник, поучают они, может испытать лишь мимолетное страдание, но огражден от всякой непоправимой беды, и сама природа — «камни поля» и «звери земли» — состоит с ним в союзе. И вот в чем парадокс: трое мудрецов добросовестно выкладывают то, чему их учили, и им кажется, что они отстаивают дело и честь бога, как его адвокаты, между тем как на деле они солидарны с Сатаной, ибо так же, как и он, обусловливают служение богу надеждой на награду. Жалобы Иова — приговор не только трем друзьям, но и всему духовному миру, стоящему за ними, той самодовольной мудрости, которая разучилась ставить себя самое под вопрос. Эта мудрость — не мудрость; настоящую мудрость только предстоит отыскать, но куда направлять поиски? Человек умеет разведывать потаенные залежи руд, но потаенную мудрость он не научился выносить на свет. Потом же появляется Елуй. Основная идея, принесенная с собой молодым мудрецом на затянувшейся диспут, примерно такова: страдание надо рассматривать не столько как возмездие в юридическом смысле слова, сколько как целительное и очищающее средство, при помощи которого бог врачует тайные недуги человеческого духа и обостряет внутреннюю чуткость человека, его «слух»: Страданием страдальца спасает Бог и в утеснении отверзает людям слух... Является Яхве. Яхве говорит «из бури», как голос стихии, и сама его речь подобна буре. Один за другим возникают перед Иовом образы первозданной Вселенной: ликующие клики звезд, которые восславили закладку устоев земли; море, извергнувшееся из некоего таинственного «материнского чрева» и сдержанное в своем разбеге властным словом Яхве; заря, заставляющая проступать при свете выпуклости и вдавлины земли, как оттиск печати на глине; сокровенные кладовые града и снега... Если греческий мыслитель Протагор, может быть, в эту же эпоху (V в. до н. э.— наиболее вероятная датировка «Книги Иова») назвал человека «мерой всех вещей», то здесь возникает картина Вселенной, для которой человек и все человеческое как раз не могут служить мерой. Вдали от человеческой заботы и человеческой выгоды есть своя, дикая жизнь, жизнь степной травы и вольного зверя, и она подвластна только своим собственным законам, но имеет в пространстве мира нисколько не менее правомочное место, чем жизнь людей. Вольное не сделать ручным, необузданное — не подчинить мере. Но окончательно выявляется несостоятельность человеческой меры при описании двух чудо-зверей — Бегемота и Левиафана. Оба они имеют конкретные черты реальных животных (гиппопотама, которого и мы называем еврейским словом «бегемот», и нильского крокодила), но их образы перерастают в мифологические символы первозданного неукрощенного хаоса. Образ Левиафана — это символ древнего ужаса, внушаемого человеку чуждой ему природой. Но вот что удивительно: если для глаз человека, помраченных страхом, это — чудище, то для глаз бога, чуждых страха, это — чудо. Там, где человек видит опасность, бог видит красоту; для него все «хорошо весьма», как говорится в библейском рассказе о сотворении мира. Левиафан хорош, как в первый день творения: Не умолчу о действии мощи его, о дивной соразмерности членов его... (41, 4) Яхве принуждает Иова взглянуть на мощь первобытного хаоса так, как смотрит он сам. Его речь грозна, и все же в ней есть нечто от доверительности ребенка, показывающего свою любимую игрушку. Бытие широко, очень широко: в его горизонте наряду с человеком находится место для разгула сил Бегемота и Левиафана. Ни на один из своих вопросов Иов не получил ответа. Но в его душе наступает катарсис, не поддающийся рассудочному разъяснению. Его воля не сломлена, но он по доброй воле отступается от своего бунта. Яхве перестал для него быть бессмысленной прописной истиной и стал живым образом, загадочным, как все живое. Именно это для Иова важнее всего — что он знает о Яхве не с чужих слов, а видит сам: Только слухом слышал я о Тебе; ныне же глаза мои видят Тебя! (42, 5) Теперь искус Иова окончен. Способность чело-1 века к бескорыстной вере и бескорыстной верности отстояла себя против наветов Сатаны. Вместе с Сатаной посрамлены его бессознательные единомышленники, защитники теории на град и наказаний — Элифаз, Билдад и Цофар. Всемирно-историческое значение «Книги Иова» определяется тем, что она подытожила центральную для Древнего Ближнего Востока проблематику смысла жизни перед лицом страданий невинных