4) Чем физическое принуждение отличается от социального?

Углубленное исследование этого персонажа романа открывает нам тот отличительный признак, который мы ищем. Очевидно, именно ограничения и сопротивление, которые мы встречаем в том, что мы можем и чего не можем сделать, позволяют распо­знать физическое принуждение. Так, мы никогда не сможем построить машину, которая производила бы больше работы, чем потребляла энергии, ни изобрести средство, которое позволило бы избежать смерти. Но именно обязанность, которая навязывается нам другими и которую мы навязываем самим себе, при­дает принуждению социальный характер и отличает его. Она указывает на то, что мы должны или не должны делать. Случает­ся, что запрещается невозможное, например, кровосмесительные отношения между очень молодыми братьями и сестрами, или разрешается возможное — есть животную пищу, запрещенную в другой группе. И тут наблюдается разница между физическим и социальным: первое вынуждает, второе велит и запрещает. При­рода того, что запрещено или велено здесь и там, не играет роли. Главное состоит в том, что отношения между людьми определе­ны смыслом, который они вкладывают в формулы “ты должен” и “я должен”, и объектами, к которым они их применяют. Эти формулы делают из общества творение моральное.

5) Почему в религии есть что-то вечное?

Отчего же выбор долга как отличительного признака удивляет нас? Оттого, что сегодня для нас политические и экономические интересы ближе к реальности, так же, как и проза нам кажется более соответствующей реальности, чем поэзия. Однако социаль­ные связи подкрепляются авторитетом иного рода. Это ощуще­ние не иллюзорно. Оно предполагает твердую, хотя и подспудную, уверенность в том, что давление, оказываемое на нас, всегда идет изнутри. Оно — одна из двух первопричин этих связей, — второй является природа, — которая подчиняет эти связи себе и единст­венная может внести окончательные штрихи в их смысл. Если такое давление существует и обладает моральным эффектом, пред­писывая нам делать то или приказывая не делать этого, нужно, чтобы оно казалось нам потусторонним. Иначе, каким бы обра­зом оно имело ту ценность, которая одинаково навязывается всем, почти без исключения, и которую никто не может принять или отринуть по своему усмотрению. Более того, каждый должен выс­тупать в качестве его гаранта и ощущать удовлетворение от того, что чтит его совместно с другими, действуя в унисон, особенно в моменты волнений, катастроф и опасности. Когда он слышит кол­лективный голос, говорящий ему: “Ты должен”, человек отвечает эхом: “А что произойдет, если я этого не сделаю?”, и ответ при­ходит сам собой.

Религия — синоним этого давления. Она парадоксальна пос­тольку, поскольку состоит из чего-то, во что невозможно пове­рить: слова, жесты, камни, куски дерева и т. п. Или из чего-то, что должно представлять вещи, в которые нельзя поверить: конец света, воскрешение мертвых, союз с небесами. Но, непрерывно заставляя нас верить в абсурд или, что сводится к тому же, в неосязаемые силы, она наглядно показывает нам мощь сущест­вующих между нами связей и повышает их прочность, — отк­рытая рана религии, но в то же время и бальзам, заживляющий ее. Дюркгейм предпринял решительный шаг, сделав выводы из того факта, что религия есть неотделимая составляющая образа жизни, присущая ему как таковому. Ф. Шапель назвал Дюркгейма “подлинным основателем современной социологии”.