Каннинг, николай 1 и греция

I. Восшествие, на престол императора Николая I.— И. Русский улы. матум, посольство Веллингтона и протокол 4 апреля.— Ш. Махм-и Аккерманский договор.-— IV. Каннинг и португальское престол¹ наследие.—V. Греческий вопрос и Лондонский трактат.—VI. На др. гой день после Наварина.—VII. Политика Веллингтона.— VIII. Ру ско-турецкзя война.— IX. Происки и неудачи Меттерниха; берлински двор и зарождение Таможенного союза.— X. Лондонская конференц.! и протокол 22 марта.— XI. Адрианопольскнй договор.— XII. Ось божденне Греции.—XIII. Утопия Полиньяка.

(1825 — 1830)

I

После смерти Александра I в течение нескольких н; дель внимание Европы было отвлечено от Греции необ]: чайными событиями, просходившими в России.

Александр не имел детей. Но после него осталось трл брата, из которых старший, Константин³⁰¹, являлся нас­ледником престола. Великий князь Константин, не лишен­ный природного ума, был человеком малообразованным и к тому же не вполне уравновешенным: то —- любящий и добрый, то — жестокий и несдержанный, он напоминал Павла I, грубого и невежественного. После скандально­го развода он женился на польской графине Грудэинской и счел нужным письменно отречься от всех своих прав на императорский престол (1820— 1822). Но его отрече­ние, принятое Александром I, оставалось тайной. Даже великий князь Николай Павлович³⁰², который по рождению имел право вступить на престол после брата, не знал о существовании акта, передававшего ему корону. Когда смерть царя стала известной в С.-Петербурге, ему предъ­явили этот документ. Но он не счел возможным восполь­зоваться отречением, до того времени остававшимся

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

в секрете, и его первым действием было присягнуть са­мому и велеть присягать другим императору Константину (9 декабря). Этот последний (он уже давно проживал в Варшаве в качестве главнокомандующего польской ар­мией), наоборот, провозгласил царем Николая 1, который, со своей стороны, отказался принять императорский ти­тул, пока старший брат торжественно не повторит своего отречения. Эта борьба великодуший чуть не имела траги­ческой развязки. В течение уже многих лет и в России и в Польше существовали тайные общества³⁰³, революцион­ные стремления которых были до крайности возбуждены в последние, столь реакционные, годы правления Алек­сандра I. Эти общества вербовали себе членов главным образом среди русской военной знати, сильно желавшей играть политическую роль; они имели внушительные связи в обеих армиях — Западной и Южной. Их руководите­ли — Пестель, Муравьев, Рылеев, Тургенев, Уминский — намеревались не только восстановить значение парла­ментского режима в Польше, где он был положительно сведен на-нет³⁰⁴, но и ввести его в России; некоторые из них поговаривали о республике; другие мечтали о фе­дерации славянских народоз. Пользуясь тем периодом времени, когда междуцарствие, продолжавшееся более трех недель, парализовало государственную власть, не­которые из них попытались возмутить санкт-петербург­ский гарнизон во имя Константина в тот день, когда вели­кий князь Николай Павлович, принявший, наконец, титул императора, приказал войскам принести ему прися­гу на верность (26 декабря). Но они успели склонить к этому только один полк. Новый царь поспешил на место бунта и, не будучи в состоянии успокоить мятежников, приказал стрелять в них картечью. Через несколько часов от этого смелого выступления не осталось и следа. Южные заговорщики, которые в нескольких местах взялись за оружие, имели не больше успеха, чем петербургские. К концу января Николай I уже добился всеобщего при­знания и полного повиновения в империи. Энергия, ко­торой были ознаменованы его первые шаги, показала Европе, что этот государь не будет особенно похож на своего предшественника и что он сумеет и желать и дейст­вовать. Последующая история его царствования показа­ла правильность этого предсказания.

Наследнику Александра I было тридцать лет; он был мало знаком дипломатам, которые считали его всецело погруженным, подобно отцу, в мелочи казарменной жизни, и не предполагали, что он в непродолжительном времени станет играть одну из первых ролей в Европе. Меттерних, человек крайне хитрый, но беспрестанно ошибавшийся, полагал, что Николай I посвятит все свои заботы реорганизации сильно пошатнувшихся финансов России, распущенной администрации и несколько ослаб­ленной центральной власти. Это были, конечно задачи которыми Николай I не собирался пренебрегать. Он от­носился чрезвычайно ревниво к своей власти и обладал достаточной энергией, для того чтобы проявить свое самодержавие. Его чрезвычайно ясное мышление допус­кало только один способ управлять народами, а именно — командовать по-военному и не допускать, чтобы под­данные делили с государем верховную власть или об­суждали его действия. Ему были совершенно чужды уто­пии и либеральные увлечения Александра I. В течение тридцати лет революция не имела в Европе более реши­тельного и грозного противника, чем Николай I. Но заботы внутреннего управления не мешали ему помнить, что русский император должен и во-вне блюсти и защищать важные интересы. Восточный вопрос в особенности при­влек его внимание с первых же дней его царствования и был предметом его забот до самой смерти. Как и Алек­сандр, Николай I мечтал о том, чтобы разрушить Турец­кую империю или по крайней мере ослабить ее настолько, чтобы она была навсегда подчинена его политике. И при­том его нельзя было отклонить от намеченной цели; в этом отношении он резко отличался от брата. Его невоз­можно было обмануть. Он имел то большое преимущество перед профессиональными дипломатами, что умел не хуже их в случае необходимости скрывать свои намере­ния, но, раз приняв или объявив свое решение, он по­следовательно проводил такое или по крайней мере пы­тался проводить, и никакие хитрости со стороны этих дипломатов не могли помешать ему.

С самого начала своего жественно заявил, что он своим предшественником империи и что он намерен

II

царствования Николай I тор-считает себя солидарным со относительно Оттоманской просто продолжать политику

локсандра. Но он прибавил, не без остроумия, что не очст повторять ее с самого начала. Этим заявлением он крыто указывал, что не будет колебаться, а пойдет шмо к своей цели. Он говорил, что будет продолжать /секую политику с того ее пункта, на котором она была тавлена его братом. А последний в момент своей смерти .1Л в ссоре с Турцией и обнаруживал намерение доби­ться своего при помощи оружия, не спрашиваясь Евро-.1. Поэтому Николай I, подобно брату, начал с объявле-1я о своем желании покончить с Портой путем войны, •ли она не уступит его требованиям. При этом очень коро выяснилось, что он не отступит, что угрозы в его тах не будет пустыми словами. Поэтому при разных иропейских дворах прочитали не без ужаса ультиматум, оторый он велел вручить султану приблизительно через щ месяца после восшествия на престол {17 марта 826 г.). Этот акт, составленный в очень высокомерном опе, ставил турецкому правительству три следующих словия: 1) княжества Молдавия и Валахия должны >ггь восстановлены в политическом, военном и граж-шском отношении в том виде, как они существовали

0. 1821 г.; 2) сербские депутаты должны быть отпущены

1. свободу, а их страна должна получить учреждения, бещанные ей по Бухарестскому договору; 3) турецкие елегаты должны быть присланы на русскую границу ля переговоров с представителями царя по вопросам, исающимся этого договора и являющимся предметом пора между обеими империями уже с 1816 г. Шести-

1евный срок был дан Дивану для принятия этих условий.

ели по истечении этого времени Порта будет еще упор-твовать, русский поверенный в делах покинет Констан-ииополь, и «министрам его высочества легко представить ебе последствия такого события».

Что касается греков, то новый император ничего о их не говорил в ультиматуме. Когда с ним заводили о них изговор, он выказывал полное безразличие. Он выра-

ался о них не иначе, как с презрением. Это, говорил Н, мятежники, революционеры, варвары, и он никогда г пожелает победы народу, восставшему против своего опарха, а тем более не сделает ничего, чтобы помочь

таком деле.

Однако эти фразы не могли разуверить некоторых Ипломатов и в особенности Каннинга, очень хорошо мавшего, что царь, несмотря на все свои заявления, оказывал доверие друзьям греческого дела, вроде Спе­ранского³⁰⁵, а также что он находился в близкой дружбе с Каподистрией (опала которого, впрочем, всегда была чисто фиктивной). Во всяком случае даже если пред­положить, что Николай I не станет непосредственно под­держивать греков, то все же вступление русских в кня­жества неизбежно должно было заставить турок напра­вить свои силы на Дунай и этим обеспечить грекам побе­ду. Трудно было предполагать, чтобы Николай I, если военное счастье ему улыбнется, уклонился от роли вер­шителя судеб Балканского полуострова на всем его протяжении. Глава Форейн офис считал поэтому необ­ходимым воспрепятствовать во что бы то ни стало той войне, которую, видимо, затевал Николай Г, и во всяком случае он считал нужным заранее связать русского им­ператора таким соглашением, которое не позволило бы ему впоследствии единолично и по собственному усмот­рению разрешить греческий вопрос.

Конечно, Англия очень хотела бы разрешить этот вопрос безучастия остальных держав, приняв на себя посредничество между обеими воюющими сторонами. Каннинг, с одной стороны боясь России, а с другой — опасаясь интриг Франции и орлеанистов (очень деятель­но работавших в Греции в начале 1826 г.), поручил свое­му двоюродному брату Стрэтфорду отправиться на Восток и предложить Порте и правительству Навплии план примирения, наиболее отвечавший интересам лондонского кабинета. Эта программа соответствовала старой поли­тике тори, одновременно боявшихся ослабления Оттоман­ской империи и создания нового морского государства на Средиземном море; согласно ей Греция, ограниченная приблизительно пределами Морей и островов, должна была стать автономным государством, но связанным с Турцией узами вассальных отношений. Греки, с которыми Стрэтфорд встретился проездом, приняли эту программу или по крайней мере притворились склонными обратиться к английскому посредничеству (январь 1826 г.) ³⁰⁶. Их дела в этот момент были очень плохи. Ибрагим и Решид-паша окружали Миссолонги. Героическое сопротивление этого города, оплота западной Греции, могло прекратить­ся со дня на день³⁰⁷. Слабому правительству Навплии поэтому больше, чем когда-нибудь, нужно было счи­таться с желаниями Англии. Наоборот, в Константи­нополе английский посол, прибывший туда в феврале, не мог ничего добиться от Порты, которая возгордилась вследствие своих успехов и которую Австрия тайком все время поощряла к сопротивлению. Турецкие министры осыпали Стрэтфорд-Каннинга горькими упреками за те шаги, которые он только что сделал в Греции. В сотый раз повторяли они, что султан никогда не допустит вме­шательства третьей державы в его отношения с возму­тившимися подданными. Кроме того, они меньше чем когда-либо были склонны подчиниться требованиям России.

Британский кабинет заранее предвидел это сопротив­ление. Поэтому, продолжая переговоры, о которых мы голько что упомянули, он придумал средство устрашить одновременно и царя и султана. В феврале месяце в С-Петербург был послан Веллингтон под предлогом пе­редать поздравление новому царю, а в действительности для того, чтобы договориться с ним о восточных делах. Поенная слава и консервативные убеждения этого чело­века должны были особенно расположить к нему русского монарха; ему -было поручено предложить добрые услуги Англии для улажения спора России с Турцией и просить ге согласия на британское посредничество между гре­ками и Портой. Что касается первого пункта, то Нико­лай I категорически отверг предложения почтенного лорда. Этот спор касался его, и только его одного, и он не желал, чтобы посредник лишил его тек выгод, которые он надеялся извлечь. Тогда Веллингтон с тем большей настойчивостью стал доказывать, в какой мере Англия шинтересована в греческом вопросе и в том, чтобы реше-.' вне этого вопроса не было оставлено на произвол судьбы. Он дал очень ясно понять императору, что только под »тим условием Великобритания может обещать ему свой нейтралитет в будущем столкновении с султаном; что в противном случае она сохранит за собой полную свободу действий на Востоке. При всей внешней резкости царь пыл не менее лукав, чем Каининг. Если Англия боялась, как бы он не разрешил греческого вопроса без ее содей-■ гвия, то и он со своей стороны не менее опасался, чтобы та держава сама не уладила греческих дел, не спросив < го. Но он искусно скрывал эти опасения и все время де-1.-1Л вид, что ему совершенно безразлична судьба этих "•^нтовщиков. Благодаря довольно забавной перемене (млей в этот момент Россия, вызвавшая греческую рево­люцию, заставляла Англию, некогда столь враждебную этому движению, упрашивать себя — не оставаться равнодушной к грекам. В конце концов царь дал себя убедить, и, таким образом, в С.-Петербурге было заклю­чено соглашение, ставшее вскоре известным в Европе в виде протокола 4 апреля 1826 г.

Этот протокол, который был первым европейским дип­ломатическим актом, касавшимся освобождения Греции, постановлял, что Россия допустит посредничество Англии между греческим правительством и Портой; что она будет содействовать этому посредничеству по мере сил (о спо­собах и средствах должно было состояться впоследствии особое соглашение); что эти две державы потребуют для Греции автономии; что Греция впредь должна будет только платить дань Турции; что она сама будет выбирать главу своего правительства, впрочем, утверждаемого Портой; что это соглашение будет сохранять силу, како­вы бы ни были отношения России к Оттоманской империи; что каждая из договаривающихся сторон заранее отка­зывается от всяких территориальных, финансовых или коммерческих преимуществ, которые не будут объявлены общими для всех европейских государств после оконча­тельного умиротворения Греции; наконец, что от великих держав потребуют гарантировать будущий порядок вещей, так как Англия ввиду особенного характера ее учреждений не может взять на себя подобной обязан­ности.

Каннинг был весьма обрадован подписанием этого протокола; он думал, что этим он подчинял царя своей политике. Кроме того, он был убежден, что Россию теперь удалось совершенно поссорить с Австрией, что также представляло в его глазах немалую выгоду.

Ш

Соглашение 4 апреля было заключено в величайшей тайне. Правда, царь не мог удержаться от того, чтобы вскоре затем на разгласить его; но должно было пройти еще несколько месяцев, прежде чем обе договарива­ющиеся стороны официально довели о нем до сведения Европы. Не следовало, разоблачая преждевременно этот договор или во всяком случае выдавая его за оконча­тельный, ожесточать Порту, которая — поскольку ей нечего было терять — легко могла отказаться от всяких

Переговоров с Россией и с отчаяния попытать счастья н войне. Удобнее было представить его сначала турецким министрам лишь как набросок, как неопределенную уг-|»му, как средство устрашения. Нужно было дать понять 11орте, что в случае войны с царем ей нельзя рассчитывать нм содействие Англии; следовало оставить ей надежду, что если она проявит уступчивость по отношению к Рос­сии, то вопрос о посредничестве в пользу Греции может отпасть. Меттерних, плохо осведомленный о том, что произошло в С.-Петербурге, или просто не придававший *тому большого значения, держался сам того мнения, что Турции нечего будет больше бояться с того момента, инк она уладит дело с Россией. Поэтому, желая предот-пратить войну, которая могла потрясти не только Балкан­ский полуостров, но и Австрийскую империю и всю Цент­ральную Европу, он выдвинул на первый план именно приведенный аргумент, стараясь склонить Порту на принятие царского ультиматума.

Его усилия не остались бесплодными: по истечении срока, назначенного Минчаки³⁰⁸, реис-эффенди известил последнего, что его высочество принимает основные пункты соглашения, предложенного русским императором (12 мая 1826 г.). Сербские депутаты были отпущены на свободу; последние турецкие войска, находившиеся в княжествах, были отозваны, и Диван обещал послать двух уполномоченных, чтобы выработать с представите­лями царя Воронцовым³⁰⁹ и Рибопьером окончательный договор.

Эта поздняя, но полная покорность султана скрывала, правда, задние мысли: Махмуд — человек бурных стра­стей — решался уступить на один момент, для того что­бы вскоре жестоко отомстить. Он слишком хорошо знал русскую настойчивость и потому не сомневался в том, что притязания С.-Петербурга на умиротворение Гре­ции рано или поздно повторятся. Он хотел по крайней мере выиграть время и иметь возможность ввиду пред­стоящей решительной борьбы реорганизовать свои воен­ные силы. А потому, приняв ультиматум царя, он тотчас издал декрет (28 мая 1826 г.) о преобразовании по евро­пейскому образцу янычарской милиции, прежде столь на­дежной, а теперь развращенной и выродившейся. В то же иремя он заранее учитывал те выгоды, которые мог доста-ннть Турции надвигавшийся в этот момент конфликт между Россией и Персией, и, давая советы тегеранскому двору, несомненно, делал все, что мог, чтобы этот конфликт стал, неизбежным.

Но все эти расчеты оказались ошибочными. Провоз­глашенная военная реформа привела в первую очередь к восстанию янычар, которых пришлось расстреливать ₍ картечью в Константинополе (15 июня); корпус янычар! был затем немедленно упразднен во всей империи- В 24.1 часа эта армия грубых и недисциплинированных солдат,] составлявшая в общем лучшее войско султана, была| распущена и уничтожена. Султан, имевший до того вре­мени плохую армию, оказался теперь совсем без армии,[ Он, правда, начал с большой энергией работать над соэ-1 данием новой, но это не могло быть сделано в один день,! С другой стороны, хотя война России с Персией и вспых-Г нула, как он того желал (июль 1826 г.), но первая из этих] держав с самого начала добилась если не решительных! побед, то во всяком случае преимуществ, позволявших! ей надеяться на заключение славного и выгодного мира| в следующем году.

Уполномоченные царя, пользуясь временным бесси­лием турецкого правительства, могли поэтому показать1 себя еще более требовательными, чем они были бы ищ следующий день после предъявления ультиматума. Пе­реговоры, происходившие на русской территории, в Ак-1 кермане, начиная с I августа, грозили затянуться вследст«| вие невозможности, как говорили турецкие послы, при­нять поставленные им чрезмерные условия. Турки н< соглашались прежде всего на те чрезмерные, по их мне» нию, торговые привилегии, которых требовала Россия;] затем они объявляли необоснованным требование, выстави ленное этой державой, относительно сохранения за не! местностей по берегу Черного моря, которые она продоле жала удерживать за собой со времени Бухарестское договора. В сентябре уполномоченные Николая вдруг заявили, что они ни в чем уступить не могут; что вс( указанные требования нужно целиком или принять, ил| отвергнуть и что они прекратят переговоры, если их пред| ложения не будут приняты до 7 октября. Турки, лишенные всякой поддержки, должны были подчиниться, и в тс самый день, когда истекал срок, назначенный русским! было подписано соглашение, заключения которого Алеу сандр I так долго, но тщетно добивался.

Аккерманской конвенцией категорически подтвер* ждались главные постановления Бухарестского трактата,!

Точно так же подтверждались и привилегии Молдавии и Цилахии, которые должны были быть санкционированы ип (обновлением султанского хатти-шерифа 1802 г. Россия ч>)лэшалась только на то, чтобы господари этих провин-