Gruzia_v_puti_Teni_stalinizma_-_2017

например турок, осетин и аджарцев, имело значение, выходившее далеко за пределы чисто количественной доли. Наконец, нельзя недооценивать и крайне дисциплинирующее воздействие массовых преследований на других лиц, только потенциально могущих оказать сопротивление.

Д. Ширер: Это весомый контраргумент, и он должен стать отправной точкой для продолжения исследования – как и другой, касающийся критериев, по которым Юнге и его коллеги определяли национальную или этническую принадлежность. Рецензент, который поднял этот вопрос, спросил, как Юнге и его соавторы определяли, кого считать «грузином», и как выясняли национальность в случаях, когда она не обозначена или указаны две национальности. Ведь значительный процент протоколов не содержит вообще никаких данных о национальной принадлежности (490–491). Как следует из обмена мнениями, дискуссия развернулась вокруг таблицы, составленной Юнге и Мюллером и показывающей распределение репрессированных, фигурирующих в базе данных, по национальностям. Специалисты из Архива МВД заявили, что обнаружили ряд ошибок в немецких таблицах, а Юнге предложил грузинам составить по тем же данным аналогичную таблицу, чтобы иметь основу для сравнения. Грузинская таблица показала существенное расхождение с немецкой в определении национальной принадлежности, и на этом основании выводы немцев были признаны некорректными. Однако, как подчёркивает Юнге, специалисты Архива изменили национальность значительного числа осужденных, но при этом никак не объяснили, почему они произвёли эти изменения и какими критериями руководствовались, определяя национальную принадлежность (528– 531). Отпечатаны две таблицы, в которых авторы раскрывают свои критерии для определения как осетинской, так и абхазской этнической идентичности. Они опубликованы во втором томе русского и немецкого изданий.

Авторы: Дела, как представляется, неоднократно выражают противоречивость, свойственную государственно-бюрокра- тическому взгляду на некоторые этнические группы. Так, у неожиданно большого числа лиц с явно мусульманскими именами и отчествами, но грузинскими фамилиями, нет записи о национальности, может быть, потому, что у составителей протоколов отсутствовала ясность, были ли названия «турок», «аджарец», «грузин» или «лаз» правильным, с административной точки зрения, истолкованием идентичности. Наоборот, именно

вобластях, населённых грузинами, очень часто и у грузин с христианскими именами отсутствует национальность, так как она казалась сама собой разумевшейся.

Д. Ширер: Третья группа критических замечаний касается роли и места статистики в данном исследовании. По мнению одного рецензента, манипулирование процентами порой граничит с фетишизмом и создаёт искажённую картину. Когда читаешь, что 64 % из группы арестованных были расстреляны, это производит пугающее впечатление, считает рецензент, но затем выясняется, что это 25 человек из десятитысячной диаспоры. А 82 % репрессированныхвабсолютныхцифрахозначают27человекиз33(433).

Этот критик обвинил немецких авторов в намеренном жонглировании процентами, с тем чтобы усилить психологический эффект от дискредитации грузинского руководства. Конечно, это обвинение абсурдно, но замечание об искажённой картине заслуживает рассмотрения. Возникает вопрос, насколько статистически корректно скрупулезно сравнивать проценты репрессированных, подразумевающие 16, 11 или 8 человек, в статистическом контексте, где речь идёт о тысячах и десятках тысяч (295–296, 315). Конечно, жизнь каждого репрессированного важна и достойна памяти, но в таком масштабном, с точки зрения количественного анализа, исследовании, арест нескольких человек, возможно, не является статистически релевантным.

Авторы: Критика справедлива, в первую очередь в отношении очень малых групп вроде лазов. Тем не менее процентные показатели представляют собой отправную точку или исходный пункт для более точного анализа. Расхождение, иногда большое, между низкими абсолютными и высокими относительными цифрами вызвали уже в ходе написания книги разногласия между составителями, но было принято решение в пользу права соответствующих авторов.

Д. Ширер: Подобную претензию высказывает и Тимоти Блаувельт, ещё один из рецензентов книги, усомнившийся в статистической релевантности вещей, которые могли оказаться случайностью

вхаосе арестов и репрессий (476). Блаувельт также подвергает обоснованному сомнению выводы, основанные исключительно на статистическом анализе данных. Высказанная в книге гипотеза об этническом измерении массовых репрессий представляется интересной и убедительной, но её можно значительно усилить, подкрепив анализом архивных документов. В то время как статистический анализ, замечает Блаувельт, отличается изощренностью

и детализацией, в описании действий грузинского «руководства» преобладает недифференцированный, генерализаторский подход, как если бы оно было «монолитным единством» (472). Блаувельт полагает, что наиболее продуктивным был бы подход, основанный на изучении сетей – объединений внутри грузинского госу- дарственно-политического аппарата по принципу общности интересов, патроната и клиентеллы. Хотя сеть Берии в ту пору удерживала необычайно прочные позиции, параллельно существовали и другие фракции, конкурировавшие с ней (473).

Авторы: Это указание равным образом справедливо и с учётом представленных нами статистических результатов требует в будущем дополняющих и расширенных исследований о клиентельных сетевых структурах и силовых структурах внутри грузинского аппарата. За такие исследования уже взялся сам Блаувельт.

Д. Ширер: Что касается главной темы главы «Этнос и террор», Блаувельт полагает, что акцент на этничности как ключевом факторе репрессий выглядит несколько редукционистским. Он спрашивает, например, были ли абхазы подвергнуты жестоким репрессиям, потому что составляли значительный процент традиционного дворянства и новой партийной элиты, или террор был социально заострен и направлен против бывших помещиков, среди которых оказалось так много абхазов (475).

Авторы: Мы в значительной степени согласны и с этим указанием. Речь идёт о многомерных аспектах, которые могли вызвать преследование. Наше намерение заключалось в том, чтобы в достаточной мере оценить частичный этнический аспект и не позволить ему предстать чем-то чисто случайным.

Д. Ширер: Я согласен с Блаувельтом в том, что более детальный анализ личности и действий политических лидеров и фракций помог бы усилить позиции авторов. Интересно также было бы узнать, как удавалось тбилисским властям так точно направлять репрессии. Откуда местные органы МВД знали, кого арестовывать? Иными словами, книга только выиграет, если представленный в ней статистический анализ репрессий будет дополнен основанным на архивных документах анализом механизма. Как передавались приказы из центра на места, в органы МВД и «тройки»? Можно, в частности, посмотреть на передвижение полномочных представителей по республике: куда они ездили и что делали. Они вполне могли передавать устные директивы центра и контролировать процесс чисток на местах. Возможно, на

республиканском уровне это происходило так же, как на союзном. Линн Виола в своей новой, готовящейся к печати книге (The NKVD on Trial: Perpetrators of the Great Terror in Ukraine) очень чётко по-

казывает, как этот механизм работал на Украине, особенно в отношении репрессирования евреев. Можно резонно предположить, что нечто подобное имело место и в Грузии.

Авторы: Процесс передачи предписаний из Тбилиси в регионы был, несомненно, важным дезидератом для исследования. К сожалению, весь архив КГБ уничтожен в ходе гражданской войны, и поэтому такой исследовательский подход в значительной степени лишён документальной базы. Сохранились только дела по осуждению преступников за нарушение социалистической законности в 50–60-е гг. Здесь можно отфильтровать из показаний свидетелей и обвиняемых информацию об отношениях Тифлисского центра к чекистам, действовавшим в республиканском центре и в автономных областях. Над исследованиями и публикациями документов к этому спорному в содержательном и методическом отношении материалу ведётся работа.

Следует учитывать также, что кадровая политика, определявшаяся Тбилиси, была конклюдентно ясна для выжидательной позиции относительно меньшинств и, вероятно, соответствовала ориентированным на дискриминацию убеждениям присланных. Понятие «подготовительная работа для вождя», заимствованное Яном Кершоу из языка бюрократов Третьего рейха,

именно без прямого предписания, было бы здесь абсолютно уместно19.

Д. Ширер: Высказанные выше предложения и пожелания по поводу дальнейшего исследования – как и те, что были вызваны открытиями Юнге и его коллег, – являются именно предложениями и пожеланиями, а не критикой данной работы. Несмотря на небольшие замечания, выводы, сделанные в ней, имеют принципиальное значение. Они представляют собой значительный шаг вперёд в изучении сталинского террора. Многие историки привыкли голословно рассуждать об этническом измерении массовых репрессий. Данное исследование впервые обеспечивает доказательную базу в поддержку этих рассуждений.

Подобно многим новаторским исследованиям, эта работа вызывает споры, в которых намечаются направления для дальнейшей научной работы, не последним из которых является изучение прежде обойденного вниманием 8-го отдела ГУГБ НКВД СССР. Как отмечают авторы, этот отдел выполнял куда большие функ-

ции, чем подразумевало его название – учётно-регистрационный. Юнге и его соавторы показывают, что сотрудники этого отдела играли важную роль в определении меры наказания осужденным не только в Грузии, но и в масштабах всей страны, что отразилось в его переименовании в 1938 году в 1-й спецотдел ГУГБ (151). Прежде о ключевой роли этого отдела не было известно, и только статистический анализ, предпринятый в данной книге, выявил его подлинную значимость. И это лишь одно из перспективных направлений исследования, заданных книгой Юнге и его коллег. Этот двухтомник являет собой замечательное достижение, которое содержит анализ, рождает дискуссии и вводит в

оборот массив новых, прежде не публиковавшихся документов. Академическая наука только выиграет, если он будет опубликован на английском языке.

Перевод с английского: Ирина Давидян Перевод с немецкого: Валерий Брун-Цеховой

3. Апология советского строя против либерализма

М. Костелло20: Перед нами значимый результат исследования статистических данных, почерпнутых из советских документов о политических чистках в Грузии в преддверии нацистского вторжения в СССР. Однако вывод авторов о том, что грузинские исполнители чисток демонстрировали систематический перекос в сторону национальных меньшинств, не является убедительным.

Авторы: Сведение нашего подхода к «этническим грузинам против меньшинств» неуместно, как мы подробно разъяснили в своём ответе Дэвиду Ширеру и «Густи Даймхен».

М. Костелло: Авторы сосредоточили своё внимание на этническом происхождении арестованных, вместо того чтобы рассмотреть весь спектр политических различий между национальными автономиями в Грузии, которые не всегда коренились в национальности как таковой.

Ряд необоснованных заключений сказывается на авторской оценке чисток в отношении отдельных лиц и предполагаемых

преступных групп, когда речь идёт об интерпретации общеполитического и исторического контекста:

а) С одной стороны, авторы видят и учитывают рациональные основания, стоявшие за решением властей записать целые этнические группы в разряд потенциальных врагов в случае войны (примерно то же, но с меньшей жестокостью, делали американские власти со своими этническими японцами или британские – с немцами и австрийцами, бежавшими от нацистов). Советские немцы и некоторые другие национальности были выселены из приграничных областей в Грузии. Во время войны многие советские немцы на оккупированных территориях («фолькдойче», по нацистской терминологии), подобно националистически настроенным западным украинцам, сотрудничали с оккупантами.

б) Однако авторы не берут в расчёт подобные рациональные основания в действиях советского руководства, когда речь идёт о чистках в отношении отдельных лиц, семей и предполагаемых преступных объединений и об их возможной роли в предотвращении появления «пятой колонны» – в отличие от большинства оккупированных нацистами стран. А это как раз те, кого советский режим причислил к преступникам и террористам в категории «троцкисты». Лев Троцкий в то время сравнил Иосифа Сталина с Адольфом Гитлером и из ссылки призывал к его свержению.

Авторы: Аргументация Костелло непонятна, так как репрессии, о которых идёт речь в «Большевистском порядке в Грузии», не имеют никакого отношения ко Второй мировой войне. Кроме того, проводилось точное различие, например, между немцами и абхазами. В целом специфическое занятие Грузией требует большой осторожности с заключениями по аналогии в отношении к другим республикам. Вермахт добрался до внешних границ Грузии в 1942 г. только в некоторых местах; «диверсанты», заброшенные по воздуху и с моря, не встречали отклика у населения. Следует учитывать также временны´ е характеристики. Скорее, можно привести аргументы в пользу того, что завершение Большого террора летом 1938 года было вызвано нарастанием реальной опасности войны.

М. Костелло: Я не сужу здесь о весомости рациональных оснований для чисток в любом смысле, включая методы их осуществления, я просто призываю германских коллег быть более щепетильными в научных суждениях.

Книга убедительна в одном: в выводе о том, что чистки осуществлялись в основном репрессивными структурами Грузин-

ской ССР, хотя и на основании инструкций из Москвы. Несмотря на возмущение и несогласие грузинских учёных, чистки действительно проводились грузинами, но они (учёные) правы, заявляя, что это необязательно означает, что ими двигали антагонистические чувства к национальным меньшинствам. Иосиф Сталин, разумеется, был грузином – несмотря на все претензии на этот счёт, выдвинутые недавно осетинами.

Авторы интерпретируют статистику таким образом, чтобы показать, что отношение к представителям разных меньшинств могло различаться, и связывают это с этнической предвзятостью грузин, однако демонстрация причинно-следственной связи отсутствует. Более того, этот тезис правомерен в той степени, о которой говорится, только если признать по умолчанию две вводных:

а) степень оппозиции политике советской власти, сосредоточенной в институтах различных автономий, взятых как единое целое, не различалась или

б) все репрессированные, какие бы обвинения им не предъявляли, были «не виновны» в противодействии курсу советского правительства, направленного, в том числе, на усиление централизации принятия решений во всесоюзных и титульных республиканских структурах.

Чтобы быть более убедительным, необходимо иметь больше информации о позициях, политических взглядах, степени лояльности или недовольства, которые могли существовать среди репрессированных, а также тех, которые характеризовали взгляды лидеров различных этнических групп. Это помогло бы снять, хотя бы частично, читательские сомнения по поводу веса, придаваемого этническому элементу в ходе чисток. Например, не вызывает сомнения факт, что абхазские партийные руководители действительно тормозили процесс коллективизации. Кроме того, по утверждению других источников21, в Абхазии с большой симпатией относились к Троцкому, о чём свидетельствуют, в том числе, воспоминания одного выжившего репрессированного аб- хазо-персидского происхождения22. Немало информации на этот счёт можно почерпнуть и из других работ23.

Если бы авторы в большей степени опирались на работы абхазских и других исследователей и мемуаристов, представляющих национальные меньшинства, они бы обратили внимание читателей на то, что в Абхазии и, возможно, в других местах Грузии политическая оппозиция курсу центральной партийной власти (не обязательно конкретно Иосифу Сталину) была направлена

против фигуры главного исполнителя этой политики – Лаврентия Берии, имевшего грузино-мингрельское происхождение. Это могло бы повлиять на степень внимания, которое авторы «Большевистского порядка в Грузии» уделили грузинскому шовинизму как излишне значимому фактору при отборе кандидатов для чистки и, вместо учёта политических взглядов и соображений о нелояльности (реальной, вымышленной или потенциальной), сосредоточились на подсчете репрессированных тех или иных национальностей. Сегодня, в условиях тлеющей грузино-абхазской конфронтации, ставшей следствием кровопролитного грузинского вторжения в начале 1990-х годов, учёные должны быть несколько более осмотрительны в том, как они подают свои открытия.

Знакомство с работами абхазских учёных могло бы пролить дополнительный свет на обстоятельства, в которых производились чистки в Абхазии, например. Я делаю упор на Абхазии, потому что это моя основная тема изучения, но то же самое применимо и к другим национальностям, проживавшим в границах Грузинской ССР. Среди многочисленных работ абхазских историков можно назвать пионерское исследование А.Е. Куправы, посвящённое Дурипшским сходам и протестам против коллективизации в Абхазии в 1930-е годы. Опираясь на документы из архивов ОГПУ и компартии, он пишет24, что «главные» жалобы крестьян состояли в том, что коллективизация бьет по старому укладу жизни (2008: 51), что она призывает женщин посещать уроки ликбеза и пренебрегать своими первоочередными домашними обязанностями. Распространялись слухи, что в колхозах жены станут общей собственностью (там же: 84), что семьи будут разрушены, колхозники будут жить в общих бараках, спать под общими одеялами, а у женщин отберут детей, лишат их швейных машин и украшений (там же: 81). Куправа показывает, что на сходах принимались резолюции, призывающие к сопротивлению коллективизации и физическому устранению её сторонников.

Основанная на материалах из государственного и партийного архивов монография Игоря Марикбы о жизни, аресте, тюремном заключении и казни одного из основателей Абхазской Советской Социалистической Республики Ефрема Эшбы содержит интерес-

ные сведения о его жизни и репрессиях, а также 17 его писем из тюрьмы25.

Я надеюсь, что богатство фактических данных и интерпретаций, представленных в данной работе коллектива авторов, станет основой для дальнейших исследований. Моё практическое вни-

мание привлекло то, что в ходе обсуждения методов осуществления чисток в Советском Союзе обозначились новые, связанные с предметом, но мало изученные темы. Одна из таких тем – расширение круга арестов за счёт включения в него, помимо основных подозреваемых, их друзей, знакомых и родственников – нечто, напоминающее о средневековых преследованиях всех поголовно лиц, признанных потенциально опасными для государства. Из воспоминаний о советских чистках, особенно периода 1930-х годов, можно увидеть, как широко распространена была взаимовыручка, выгораживание своих, отрицание любых обвинений в их адрес со стороны государственных органов. Это до сих пор характерно для Абхазии и не только, поэтому можно предположить, что интерпретация таких данных, как те, что с таким тщанием собрала ваша команда, только выиграет от мультидисциплинарного подхода с подключением специалистов по социальной антропологии и этнографии.

Ещё одна проблема – всеобщее использование политического языка, который, к несчастью, был привнесен в академические исследования в годы холодной войны. Это относится к термину «Большой террор», возникшему в 1968 году в политически тенденциозных трудах британского историка Роберта Конквеста и призванному преувеличить размах того, что до тех пор было известно как «большая чистка». Заголовок «Большевистский порядок в Грузии» ошибочно предполагает, будто террор был единственной характерной чертой советского периода, и на это справедливо указывает один из ваших грузинских критиков. Использование термина «сталинизм», «сталинистский» вместо «советский» слишком персонифицирует один из периодов советской истории в духе Троцкого (и Никиты Хрущёва), сводивших целый комплекс факторов к власти одного человека, а также отсылает к ещё одному термину эпохи холодной войны – «тоталитаризм». Всё это плохо сказывается на изучении Советского Союза и его политических, экономических, социальных и культурных трансформаций. Термин «демократия» в его западном либеральном или неолиберальном смысле не следует использовать без пояснений.

И последнее: авторы утверждают, что советская (названная «сталинистской») политика была направлена на то, чтобы разрушить межэтническую толерантность в Грузии (с. 450), не приводя при этом никаких доказательств. Я знаю, что такое утверждение имеет хождение среди неспециалистов, но ему не место в вашем исследовании, отличающемся в целом аккуратным обращением с безосновательными утверждениями.

Авторы: Мы характеризуем политику гомогенизации титульной нации с использованием силовых средств как типично сталинистскую. Под этим подразумевается эра руководства Сталина, а не всё советское время. Здесь, на наш взгляд, сформировались специфические структуры и дискурсы с соответствующим долговременным воздействием, которые поддаются отделению от других периодов.

М. Костелло: В качестве дополнения я хочу поздравить переводчика и поблагодарить его (или её) за чрезвычайно высокий стандарт работы – лингвистические нюансы учтены на уровне, который не часто встретишь. Книгу читать одно удовольствие, и имя переводчика, несомненно, заслуживает того, чтобы быть указанным на фронтисписе.

Авторы: Точка зрения М. Костелло содержит ряд пунктов, которые следует принять во внимание. Однако в некоторых местах – сопротивление коллективизации и всеобщей тенденции к централизации, влияние Троцкого, подготовка страны к войне, недопущение пятой колонны – её, как представляется, следует считать принципиальным оправданием тогдашних мер.

Но указание на военную опасность и мнимую пятую колонну особенно неубедительно именно в применении к Грузии. В том же направлении идёт смешение массовых репрессий с массовыми депортациями целых этнических групп в ходе войны. И при всей убедительности некоторой критики в адрес одностороннего истолкования, предлагаемого Р. Конквестом, важно понимание того, что «террор не стал Большим» как раз не из-за «Большой чистки» элит, символом которой являются показательные процессы. Это произошло в результате большой численности жертв, осуждённых не в ходе показательных процессов, а тайно и в массовом масштабе – и постольку, разумеется, не вызвало и никакой солидаризации представителей собственного этноса, как полагает Костелло. Его точка зрения означает закоснелость во взгляде на московский центр. Это как раз соответствует упрёку в мышлении в категориях «тоталитаризма», в чём Костелло, со своей стороны, упрекает авторов.

Указание на этнографическое исследование, в обратной bottom-up-перспективе (сверху вниз. – Пер.), конечно, полезно; но мы подчёркиваем ещё раз, как сделали уже в своём ответе Л. Кварчелии, мысль о том, как трудно сегодня реконструировать исторические процессы с помощью опросов, будь то в соответствии с принципами oral history или в рамках этнографического исследования.