Gruzia_v_puti_Teni_stalinizma_-_2017

ности. Оскорбления вместо аргументации, политизированные оценки исторических событий, фактов и статистических данных – всё это не только не позволяет авторам комментариев составить более объективную картину печальных страниц в истории Грузии и Абхазии, но и дистанцироваться от политики грузинизации Абхазии времен Сталина. Сама по себе риторика данной группы учёных лишает смысла отрицание ими наличия этнического компонента в сталинских репрессиях, поскольку, по сути, она как раз демонстрирует поддержку сталинских методов «гомогенизации» в интересах Грузии.

Данная группа грузинских учёных не только не готова признать право на существование точки зрения, отличной от их собственной, но и в определённом смысле шантажирует авторов тем, что издание главы «Этнос и террор» может навредить германогрузинским отношениям. Получается, что для того, чтобы иметь с Грузией дружественные отношения, нельзя иметь собственный взгляд на определённые процессы в Грузии; более того, нужно приносить в жертву политической конъюнктуре научную достоверность.

Господин Даушвили в своей рецензии вопрошает: «Допустим, что всё то, что уважаемые авторы ставят в вину правительству Грузии, является правдой, и грузины действительно применяли репрессии для укрепления грузинского этноса, усиления процесса национальной консолидации, насильственной ассимиляции других этносов, их порабощения – где же итог? Где конкретный итог таких трагических явлений – разве в Грузии завершился процесс национальной консолидации?..» Здесь возникает, на мой взгляд, закономерный вопрос в адрес самого г-на Даушвили: разве консолидация и сопротивление абхазов – это не есть итог? Предвижу очередную реляцию в сторону пресловутой «третьей стороны». Однако замечу, что подобные отсылки – это попытка значительно упроститьоченьсложнуюкартинусобытийпрошлогоинастоящего.

Соглашусь с теми грузинскими комментаторами, которые считают, что нельзя подменять научный анализ политически мотивированными интерпретациями. Для непредвзятого читателя книги и материалов дискуссии очевидна разница между ними. Отмечу также, что я согласна с теми участниками дискуссии, которые призывают к конструктивному переосмыслению прошлого. Не буду говорить о важности для грузинского общества извлечения уроков из недавнего трагического прошлого – это дело самого грузинского общества. Замечу лишь, что без такого пере-

осмысления невозможна нормализация отношений между грузинским и абхазским обществами.

В заключение хочу выразить надежду на то, что публикация главы «Этнос и террор» в будущем не закроет доступа к грузинским архивам ни для авторов обсуждаемой книги, ни для любых других исследователей.

Перевод с немецкого: Валерий Брун-Цеховой

4. Гомогенизация грузинских историков

И. Агрба114: История массовых репрессий сталинской эпохи, в том числе и в особенности Большого террора 1937–1938 гг., давно изучается национальными историографиями в контексте тоталитарного режима. С точки зрения постановки вопросов, широты привлечения и глубины проработки источников, используемых методов, беспристрастности авторов, разрушения ими стереотипов данное исследование могу охарактеризовать как фундаментальное и неожиданное.

Вусловиях изолированно развивающихся национальных историографий труд немецких историков, созданный в результате реализации научно-исследовательского проекта «Сталинские репрессии 1937–1938 гг. Перспективы периферии» в 2008–2014 гг., можно рассматривать как событие в мировой историографии тоталитарного режима сталинской эпохи.

Вначале работы авторы дали описание источников, анализ историографии проблемы, что позволило сформулировать цели и задачи объективного и глубокого изучения проблемы, трезвого осмысления установленных фактов, интерпретаций без стереотипов. Авторы прослеживают связь между национальной политикой и массовыми репрессиями 1937–1938 гг. и создают адекватную картину о масштабе роли этничности в массовых репрессиях на территории советской Грузии. Это – «неудобная» тема для грузинских историков, для абхазских историков проблемы «неудобства» нет. Результаты исследования вызвали бурную дискуссию. В ней приняли участие представители политически мотивированной грузинской историографии. В чём только не обвиняют своих немецких коллег грузинские историки. В фальсификации

истории, неофашистской и реваншистской идеологии, в «заданной» цели разрушить единство грузинской нации, в связях с «сепаратистами» и Путиным! Материалы дискуссии убедили нас в том, что за время изолированного развития грузинской и абхазской историографий в подходах грузинских историков ничего не изменилось: и цели, и методы, и лексика – те же.

Немецкие коллеги подробно и основательно исследовали историю массовых репрессии в Грузии в общем плане, но именно на этнической составляющей и связанных с ней интерпретациях фактов сконцентрировали свою критику грузинские историки, высказывания которых на фоне исследуемой проблемы, её моральной стороны, нам показались циничными, оскорбительными. Тем более что память о массовых репрессиях кровоточит до сих пор. О них многие в Абхазии знают не только по книгам. К примеру, для нашей семьи и в целом для рода Аюардан (Вардания) эта печальная тема актуальна и сегодня. Родных братьев Игнатия, Евстафия, Алексея Аюардан (мой супруг – внук последнего), их двоюродного брата Анатолия арестовали и расстреляли в 1937 году. Место их захоронения не выявлено. Общение со старшим поколением наших родственников по этой линии, «детьми врагов народа», на протяжении последних 20 лет даёт нам основание сказать, что их память о той трагедии до боли эмоциональна. В случае с нашими родственниками вслед за расстрелом мужей репрессировали и жен двоих братьев (их сослали в Сибирь), отсюда и потерянное детство их детей: оставшиеся родственники боялись, что цепочка «врагов народа» продолжится, и делали всё, чтобы обеспечить безопасность детей, которых прятали как могли и пока могли. Таких фактов, историй – множество, на их фоне циничные в ряде своих высказываний и тенденциозные в своих подходах к осмыслению проблемы грузинские историки искусственно нагнетают обстановку и усугубляют моральное бремя, лежащее на советской Грузии.

30-е годы – тяжёлый период в истории Абхазии. Абхазский этнос, переживший Кавказскую войну, последствия депортации в Турцию, лишенный государственности, сохранившийся на исторической родине в своей незначительной части, дискриминировавшийся царским самодержавием как «виновное» население, оказался перед новой угрозой – массовым грузинским заселением Абхазии. Эта угроза возникла ещё задолго до революции и советизации кавказского региона. Однако ситуация стала угрожающей именно в сталинский период: «…грузинские власти целена-

правленно организовали в 1937 г. массовое переселение колонистов в малонаселенную Абхазию из бедных землей районов Западной Грузии, особенно мингрелов». Грузинские историки (большинство участников дискуссии) и слышать не хотят об этом, отсылают своих коллег к ранней истории Грузии якобы в поисках фактов для обоснования исторической справедливости любых притязаний грузин на Абхазию! Завершение «автономизации» ССР Абхазии (11 февраля 1931 г.), отрыв от абхазского этноса в результате искусственной ассимиляции самурзаканцев (гальцев), в одночасье переписанных на грузин, убийство главы Абхазской республики Нестора Лакобы, действия Абхазпереселенстроя, суровый грузинский большевик и националист Акакий Мгеладзе во главе автономной республики, закрытие абхазских школ и, наконец, репрессий – всё это звенья одной цепи, а именно национальной политики грузинского руководства, их патрона Сталина в Кремле и главного куратора Лаврентия Берии в отношении абхазов. Этот «комплексный» план был направлен на этническое «переформатирование» абхазского этноса и логично вписывался в политику грузинского руководства по титульной гомогенизации.

Авторы: Процессы, происходившие в связи с формированием идентичности и ассимиляцией самурзаканцев, неоднократно обсуждаются в другом месте книги. Действительно, в начале XX столетия самурзаканцы обладали двойственной идентичностью между мингрелами и абхазцами, так что переклассификация в «мингрелов» примерно в 1926 г. последовала не без какой бы то ни было причины, как, пытается внушить И. Агрба. Речь шла о населении, находившемся в переходной ситуации. Классификация в качестве «мингрелов» с 1926 г. была проблематичной, но и в качестве «абхазцев» до 1926 г. – тоже.

И. Агрба: По мнению авторов исследования, стратегия грузинского центрального правительства состояла в том, чтобы затормозить процесс образования нации у абхазов. Основания для такого утверждения серьёзные: характер приговоров – в случае с «кулацкой» тройкой 13 % непосредственно обвинялись в проведении националистической деятельности (осуждение участников Дурипшского схода 1931 г.), крайне негативная реакция абхазов на коллективизацию (её авторы объясняют не только экономическими причинами, но и национальными мотивами (сохранение абхазского образа жизни) и др. Единственное, хотелось бы заменить используемый авторами в этой связи глагол «затормозить»,

поскольку наступательный характер ассимиляторской политики грузинского руководства, с нашей точки зрения, больше свидетельствует о цели прервать и исключить этот процесс. На пути реализации политики титульной гомогенизации Грузии (терминологияавторов)абхазыоказывались вроли«порогапрепятствия».

Авторы обстоятельно проанализировали, почему уже тогда грузинские власти пытались скрыть истинные (национальные) причины восстания 1931 г. в Абхазии, представляя его как исключительно антиколхозное. Они преследовали цель скрыть аб- хазо-грузинские противоречия, изменив вектор антагонизма: «абхазы, которые борются против Москвы и русских». Эта скрытая тактика подтверждается документами карательных органов.

К сожалению, этой тактике следуют и грузинские историки. Они отрицают массовые репрессии, террор и геноцид в отношении других этносов, не по своей воле оказавшихся в составе Грузинской ССР, и этнических общин (диаспор). Группа Метревели утверждает, что «жертвами становились все, кто сопротивлялся курсу политического руководства Советского Союза вне зависимости от национальности», подчёркивая именно социальный характер репрессий. А. Даушвили видит основную задачу репрессий в том, чтобы добиться лояльности и единства общества и обеспечить советскую индустрию дешевой рабочей силой для Дальнего Востока.

Грузинские историки рады были бы монополизировать исключительное право на изучение данной проблематики. Выводы незаинтересованных, неполитизированных немецких историков противоречат «базисным» утверждениям грузинской исторической науки, слагаемым в унисон с современной политической стратегией Грузии. Налицо агрессивное сопротивление грузинских историков утверждению адекватной научной картины.

Авторы использовали обширный статистический материал, проанализировали проведение террора в Грузии всеми внесудебными органами, такими как «кулацкая», «милицейская» и «национальная» тройки и двойки в Грузии, рассмотрели данные более 25000 репрессированных. Изучение интересов Грузии в данной политике (помимо интересов Москвы) позволило авторам сделать много интересных научных наблюдений, прежде всего, выявить специфику осуществления Большого террора: «Москва отдала много репрессивной власти на периферию…».

Против документально подкрепленного вывода авторов о том, что в Грузии репрессировали немцев и абхазцев гораздо больше,

чем этнических грузин, – абхазцев приблизительно на одну треть больше и немцев даже в два раза больше, – у грузинских историков адекватных и аргументированных возражений нет. Данную ситуацию они пытаются объяснить «большим количеством абхазов на должностях» (А. Даушвили, Клдиашвили и др.). Такое простое объяснение сложного вопроса теряет смысл, столкнувшись с фактами массовых репрессий против простых абхазов (крестьян).

Критика грузинских историков, обвиняющих авторов в абсолютизации этнической составляющей массовых репрессий в Грузии, несостоятельна. Красной нитью через всю работу немецких коллег проходит приверженность принципу комплексного рассмотрения проблемы, согласно которому этнический фактор учитывается наряду с преследованием по социальному, политическому и территориальному признакам. Авторы считают, что при изучении темы массовых репрессий учеными недооценивается этничность, однако при выборе жертв этнический фактор играл «неожиданно заметную роль». Это хорошо видно на примере сравнения голодомора на Украине (указания отдавались из Москвы и решающую роль играли социальные аспекты) и репрессиями в Абхазии 1937–1938 гг. (действиями руководил Тбилиси и на первом плане стояли этнически-территориальные задачи).

Привлечение массового источника невыгодно для грузинских историков, им удобнее работать с отобранным кругом источников. Нетрудно понять, по какой причине они критикуют немецких коллег за то, что они основывались на статистических материалах, без чего не было бы данного исследования с его сложной и амбивалентной картиной изучаемой проблемы.

Авторы обращают внимание на важную особенность: компетенция московской Военной коллегии Верховного суда возлагалась на тбилисскую «кулацкую» тройку. Установили, что такая передача произошла только в случае с Грузией. Грузинские историки упрекают немецких коллег в стремлении переложить ответственность с центра на периферии и непреклонны в своём убеждении, что ответственность за репрессии лежит именно на центре.

Наблюдается неприятие грузинскими историками не только объективных результатов исследований немецких авторов, но и терминологии последних. Грузинская историография пытается противопоставить ей свою терминологию: вместо «грузинская карательная бюрократия» – «советская карательная бюрократия»,

«административное сращивание» – «национальная консолидация», «формирование нации» – «национальная гомогенизация».

Наши замечания к употребляемой авторами терминологии относятся к наименованиям и классификации этносов, проживавших на территории Грузинской ССР и подвергшихся массовым репрессиям: хотелось бы изначальной определённости в том, кого причислять к титульным нациям, к диаспорам (или этническим общинам), национальным меньшинствам и т. д.

Череда особенностей Большого террора в Грузинской ССР на этом не заканчивается. Известно, сотрудники НКВД, арестованные в ноябре – декабре 1937 г., были осуждены по обвинениям в принадлежности к вымышленным политическим группировкам, служебные проступки практически отсутствовали в их обвинении; начиная с лета 1938 г. арестованных сотрудников НКВД стали преимущественно приговаривать к длительным срокам заключения, а также к смертной казни по обвинению в «нарушении социалистической законности», то есть в должностных преступлениях. «Однако, – отмечают авторы, – Грузия стала здесь исключением. Благодаря протекции со стороны Берии большинство расследований в отношении грузинских чекистов было прекращено».

В случае с репрессиями против немецкой диаспоры в Грузии действовали внутри- и внешнеполитические мотивы. К внутренним мотивам авторы относят «высокий социальный статус, “подозрительное” социальное происхождение, сравнительно высокий уровень образования в сочетании с участием в местных органах власти». Центр и Тбилиси также тесно взаимодействовали в репрессиях против абхазов. Но в ситуации с абхазами в «брутальной динамике репрессий» превалируют национальные мотивы.

Авторы (Марк Юнге, Даниель Мюллер, Вольфганг Фойерштайн, Иван Джуха) убедительно показали влияние процесса титульной гомогенизации Грузии в 1930-е гг. на проведение массовых репрессий 1937–1938 гг. Абхазия становится объектом форсированных «ударов», то есть мер, нацеленных на этническое, политическое и психологическое разрушение абхазского этноса.

Выявление авторами особенностей репрессий основных этносов на территории Грузинской ССР (грузин, абхазов, осетин), а также этнических общин (диаспор) – интересный раздел в данном исследовании. Жестокие репрессии применялись и в отношении

греков. Авторы объясняют данное обстоятельство тем, что последние «преимущественно селились на территории Абхазии, где

вкачестве группы, лишь условно поддающейся “включению”, они препятствовали переходу территории автономной республики под власть Грузии». Думаю, что данное обстоятельство послужило главной причиной выселения греков при тесном взаимодействии Тбилиси и Москвы.

Не находя контраргументов против факта массового заселения Абхазии, грузинские историки пытаются реанимировать лжетеорию П. Ингороквы, ничем не подтвержденный миф о заселении Абхазии в XVII–XVIII вв. племенами апсуа-абаза, объявляя абхазов северокавказскими переселенцами, и отрицают очевидный факт переселения части абхазов на Северный Кавказ (абазины). Немецкие историки хорошо ориентируются в научной литературе, эти абсурдные утверждения рассматривают «как часть коммуникативной стратегии, направленной на то, чтобы лишить притязания со стороны Абхазии их легитимации».

История Абхазии и грузино-абхазских отношений в 1918– 1920 гг. хорошо исследована абхазской историографией. В эти годы, в условиях грузинской оккупации Абхазии, невозможны были демократические выборы и свободное волеизъявление абхазского народа. Комментируя упрощение ситуации грузинскими историками, авторы рецензируемой работы справедливо указали на «прямолинейное» рассмотрение событий тех лет в рамках военного противостояния между грузинскими меньшевиками и абхазскими большевиками.

Авторы обратили внимание на «парадоксальным образом» снижавшуюся численность абхазов в 20-х годах: «здесь имел место процесс ассимиляции: христианское население Самурзакано (Гальский уезд) сначала учитывалось как абхазское, а потом – как мегрельское население».

Руководство Грузии усиливало меры для полной инкорпорации Абхазии в состав Грузии (абхазская государственность даже

ввиде автономии мешала их планам). Авторы пришли к выводу о том, что процесс, направленный на превращение Абхазии в неотъемлемую часть Грузии, и массовые репрессии протекали параллельно. Риторика Д. Гамахарии и других грузинских историков далека от научного формата. Бессмысленно приписывать авторам данного исследования, строго привязанным к источникам, преследование цели обосновать закономерность отделения Абхазии и Южной Осетии, необходимость раздробления грузин-

ской нации. Странными представляются и попытки устрашения авторов на том основании, что публикация результатов научного исследования может привести к волнениям в Грузии. Вместо объективного исследования исторических корней конфликта с абхазами грузинские историки подпитывают эмоциями и ложными тезисами неосуществимые в сложившихся геополитических условиях притязания на территориальные реалии Грузинской ССР.

Авторы научного труда «Большевистский порядок в Грузии» справедливо считают, что «свою роль сыграли как собственные интересы национальных меньшинств, которые в случае с Абхазией также носили политический характер, так и, без сомнения, причины, обусловленные долгосрочной грузинской политикой национальной гомогенизации, которые в свою очередь оказали в 1937–1938 гг. воздействие на проведение здесь Большого террора, развязанного Москвой». Они подчеркнули ответственность и грузинской историографии, которая «внесла вклад в делегитимацию притязаний абхазов и осетин». Вынужденные полемизировать за пределами темы и её хронологических рамок, немецкие авторы высказались по поводу перспективы такого направления современной грузинской политики, как восстановление «территориальной целостности», охарактеризовав возвращение «автономистов» или военный путь возврата территорий как утопический выбор.

Наиболее эмоциональная дискуссия развернулась вокруг главы «Этнос и террор» (авторы Марк Юнге, Даниель Мюллер, Вольфганг Фойерштайн и Иван Джуха). Характер дискуссии показывает, насколько разнятся представленные в ней научные школы, к которым принадлежат немецкие и грузинские историки.

Любопытно, что А. Даушвили, взгляды и подходы которого не выходят за рамки грузинской школы, вынужден был признать, что и подход немецких коллег чрезвычайно интересен, поскольку «важен взгляд со стороны», оценки и выводы с непривычных для грузинских историков позиций. Более того, в отличие от Д. Гамахарии, который считает невозможным опубликовать данное исследование, А. Даушвили отмечает, что «этот труд станет для грузинских историков (и уже стал) значительным явлением – предметом плодотворных дискуссий, обмена мнениями, споров».

Он же справедливо оценивает как большое приобретение для грузинской историографии составленные и опубликованные авторами таблицы, схемы, а также собранный документальный материал, отображающий 1937–1938 гг. В остальном его крити-

ческие замечания к работе вполне предсказуемы. К примеру, термину «административное сращивание» А. Даушвили противопоставляет наиболее удобный для грузинской историографии термин «национальная консолидация». Он также не следует воле источников и ограничивается риторическими утверждениями типа Мегрелия – «это органическая часть Грузии уже с эпохи Парнаваза (III в. до н. э.), составляющая единого грузинского государства, часть его фундамента» и т.д.

Чтобы «разочаровать» немецких коллег в их выводах, к примеру по абхазской составляющей проблематики, грузинские историки прибегли к аналогиям, историческим параллелям с Германией. Однако немецкими коллегами они не были восприняты как серьёзные научные упражнения и отвергнуты как неуместные.

Грузинским историкам легче во всём находить заговор «третьей силы», не утруждая себя анализом внутренних процессов. Появление таких лидеров, как Владислав Ардзинба, Алана Чочиева и других, А. Даушвили считает «неслучайным», делом рук спецслужб. Иосиф Сталин «сидит» и в нем, когда он заявляет, что в таких ситуациях безошибочно осуществить «их нейтрализацию, чтобы они не принесли такие же несчастья, как Генлейн – чехам, Ардзинба – грузинам, “элиты” Крыма и Донбасса – Украине». В данном случае, во-первых, вспоминается известный сталинский принцип «нет человека, нет проблемы»; во-вторых, всё это напоминает скорее политическое шоу, чем серьёзную научную дискуссию. В главе «Кандидаты включения: абхазцы и осетины» А. Даушвили пытается оспорить доказанность таких фактов («обвинений»), как гонения на абхазов и осетин, использование грузинами 1937 г. для притеснения этих этносов, нивелирования их культурной идентичности, гегемонии грузинского этноса.

Удивляет (казалось бы, мы уже должны были привыкнуть!) бесцеремонное вторжение в историю; не имеющие отношения к теме репрессий, произвольные интерпретации фактов; и нисколько не сожалеем, что нет необходимости их комментировать.

Тем не менее не можем не обратить внимание на ответ авторов грузинскому рецензенту, на его риторику по русско-абхаз- ским взаимоотношениям. Речь идёт о том месте, где А. Даушвили пытается сопоставить два обстоятельства: во-первых, он говорит об изгнании абхазов русскими и крайне враждебном отношении царских органов власти к абхазам, во-вторых о том, что в это же время, в начале XX века, абхазы были настроены прорусски. По-