Gruzia_v_puti_Teni_stalinizma_-_2017

сверхрепрессий. – Р.Г.], могло в данном случае заключаться в том, чтобы воспрепятствовать артикуляции интересов данной этнической группы, будь это религиозные, культурные, социальные или политические интересы. Желательным побочным эффектом репрессий было вытеснение “тюрок” с политической и общественной арены Грузии. Выиграть от всего этого могли, хотя и не по своей воле, этнические грузины» (с. 283).

Между тем авторы сами писали о низкой степени интеграции азербайджанцев (тюрков) и турок в современное советское общество,обихневысокомсоциальномстатусе,безграмотности(с.278).

Как можно было вытеснить азербайджанцев/тюрок «с политической и общественной арены Грузии», если они на этой арене не были? И что в таком случае могли выиграть этнические грузины (хоть «и не по своей воле»)?

Наверное, можно было найти другое объяснение этой «статистической аномалии» («степень репрессий» азербайджанцев указывается как 1,16 %), тем более, что авторам главы пришлось поломать голову, как отличить турок от тюрков (по-грузински эти слова неразличимы, и не исключено, что в репрессивных органах в этом вопросе тоже не очень разбирались) или азербайджанцев: этот термин был введен в 1936 г., и годом позже к нему ещё не привыкли сами азербайджанцы. Авторы писали: «численность азербайджанцев – жертв “кулацкой” тройки – составляет приблизительно 1250 человек, а турок – приблизительно 367 человек»

(с. 279).

Опираясь на «приблизительные данные», обычно делают «приблизительные выводы»!

Авторы: Здесь снова оказывается важной точность. Мы смогли документально доказать, что немногие элиты, которые вообще наличествовали, были серьёзно ослаблены. То же имеет силу и для формулирования интересов простым населением. И без того незначительная интеграция определённых групп была тем самым далее углублена.

Р. Гачечиладзе: Рассуждая о репрессированных евреях, авторы нагромождают такое количество процентных выкладок, что трудно проследить логику исследования. Впрочем, такое нагромождение процентов характерно и для других подглав.

На с. 285 авторы пишут: «К сожалению, неясно, о каких евреях – грузинских или “прочих” – идёт речь в статистических отчетах НКВД 1937–1938 гг. Степень репрессий в отношении евреев в рамках “кулацкой” операции составляет 0,58 %, что ниже соот-

ветствующего показателя у русских и украинцев, но почти не отличается от показателя в отношении грузин».

Но через четыре страницы (с. 289) обнаруживается, что эти две группы можно различить: «Таким образом, различные карательные органы осудили в годы Большого террора в Грузии 82 грузинских еврея. Количество остальных осужденных евреев было в 2,5 раза больше (207 человек)».

Авторы делают глубоко теоретизированные выводы о репрессиях евреев в Грузии: «Если перефразировать, то, с одной стороны, речь шла, без всякого сомнения, о “чистке” партийных и государственных органов от евреев-ашкенази в духе формирования гомогенных политических и административных структур власти из представителей титульной нации. Эффект “беспримерной карьеры” этих еврейских выдвиженцев в партии и государстве был нивелирован в результате “декоренизации” (Г. Симон), поскольку центр тяжести репрессий обрушился именно на эту группу (207 человек – 2/3, или 72 %, от общего количества репрессированных евреев). С другой стороны, средние и малые города Грузии были сверхпропорционально зачищены от социальных маргиналов из числа грузинских евреев, располагавших низшим образованием или вовсе малограмотных» (с. 298).

Что за «беспримерную карьеру» совершили до 1937 г. евреиашкенази в Грузии, что НКВД понадобилась «чистка» партийных и государственных органов от них? Нельзя ли было подтвердить её («беспримерную карьеру» евреев-ашкенази) статистически или вообще избежать такого голословного утверждения?

И что за «сверхпропорциональной зачисткой» было репрессирование 82 человек в средних и малых городах Грузии, как выражаются авторы, «социальных маргиналов из числа грузинских евреев»?

Кстати, я не нашёл в тексте первого тома, сколько из этих «социальных маргиналов» было осуждено к высшей мере наказания. Мало, наверное, их было. Испортили бы такие данные авторские выводы!

Упоминание о «латентном антисемитизме» (с. 336) является явным перегибом.

Яне хочу сказать, что тройка была милосердна по отношению

кгрузинским евреям. Отнюдь нет! Но она была немилосердна ко всем, кто попадал в её сети, невзирая на этническую принадлежность.

Поэтому вышеприведённые выводы вызывают, мягко говоря, недоумение.

Авторы: Наш подход заключается в том, чтобы осмысливать различия. Раздельное рассмотрение грузинских евреев и ашкенази действительно дало результат, в соответствии с которым обе группы по-разному воспринимались и преследовались. Это подтверждает наш методический подход, состоящий в вовлечении социального статуса определённых групп в ходе поиска мотивов преследования.

Но, как нам представляется, задача рецензента снова заключается только в повторении того, что различий не было и все этнические группы в равной степени страдали от политики преследований, проводившейся московским Центром. Но уже состав тройки вызывает сомнения в этой интерпретации. В грузинской тройке были представлены исключительно высокопоставленные кадры из Грузии, в соответствии с договоренностью с репрессивным аппаратом выносившие свои приговоры. Таким образом могли включаться также местные интересы.

Р. Гачечиладзе: Приходится хотя бы кратко остановиться на вопросах демографической истории грузин, в которые без особой на то надобности углубились авторы.

Непонятно, зачем понадобился такой пассаж: «Оценивая репрессивную статистику в отношении грузин, необходимо обратить внимание на то, что само обозначение “грузины” требует пояснений. Бюрократия карательных органов [выделено мной. –

Р.Г.] объединяла под рубрикой “грузины” не только этнографические или, соответственно, племенные подгруппы (субэтносы) грузин, такие как картлийцы, кахетинцы, тушинцы, пшавы, хевсуры, ингилойцы, месхетинцы, имеретинцы, гурийцы, рачинцы и лечхумцы, но и мингрелов, сванов и бацбийцев (цова-тушинов).

В случае с грузинами в узком смысле слова [выделено мной. –

Р.Г.] различные региональные группы говорят на соответствующих многочисленных диалектах, образующих в своей совокупности грузинский язык».

Рассуждение о грузинских субэтносах имеет лишь косвенное отношение к Большому террору и представляется всего лишь данью определённой позиции авторов.

Авторы: Наш методический подход состоит в том, чтобы соединить национальную политику с политикой в отношении преследований.

Р. Гачечиладзе: Если бы книга была посвящена вопросам этнологии, можно было бы ещё дискутировать о том, что значит

«грузины в узком смысле слова». Если в начале ХVIII в. изредка употреблялись как синонимы «картлели» (картлиец) и «картвели» (грузин), в дальнейшем эти термины полностью разошлись и объединяющим термином всех грузин окончательно стал «картвели» (именно так использовал этот термин уже в середине ХVIII в. Вахушти Багратиони в своём «Описании грузинского царства»). В российской статистике времен империи «грузинами» считали только картлийцев и кахетинцев. Но это осталось в прошлом.

Авторы: Значение понятия Georgier (грузины; груз. картвелеби) следует расположить на нескольких уровнях. Наиболее узкое, историческое значение предполагает отождествление с грузинскими обитателями Картли (карталинцами). Вследствие историко-политической близости вскоре, как показал рецензент, к грузинам стали причислять и грузинских обитателей Кахетии (кахетинцев). В широком смысле как «грузины» характеризовались все носители восточногрузинских диалектов, однако не западногрузинских (например, имеретинцы). Это происходило в том числе и по политическим причинам, так как Имеретия была самостоятельным государством. В какой мере ещё более периферийные группы, т. е. говорившие на родственных языках – мингрельском, лазском и сванском, или исламизированные группы (опять-таки лазы, но и аджарцы и ингилойцы, которые говорили на западно-, а также и восточногрузинских диалектах) причислялись к грузинам, различно в историческом отношении. С этнографической точки зрения имеет смысл не причислять эти группы с собственными языками и/или отличающейся религией (это касалось бы и грузинских евреев) к грузинам в узком смысле слова. Так, в этнографической литературе на исходе царской России и в начале советского времени имело место изложение с подобающей дифференциацией: различие между картлийцами и кахетинцами (а также живописными горскими племенами пшавов и хевсуров) гораздо меньше, чем с мингрелами с собственным языком или аджарцами с отличающейся религией (ислам суннитского толка).

Р. Гачечиладзе: Объединение всех грузинских субэтносов в единую грузинскую нацию началось намного раньше создания бюрократии советских карательных органов. Это было сверхзадачей грузинской интеллигенции в XIX столетии. Активными

были представители и тех субэтносов, которых авторы хотели бы видеть вне грузинской нации. Происходил процесс национальной консолидации грузин, почти аналогичный тому, который чуть раньше проходили и немцы, и итальянцы, несколько ранее – французы и т.д. В Грузии этот процесс проходил намного сложнее, так как внутри империи не могло существовать грузинское государство.

Авторы: Консолидация грузинской нации как в грузинской историографии, так и здесь представлена рецензентом слишком упрощенно. Консолидация относительно названных групп по ту сторону «грузин в узком смысле слова» была менее стихийной и «естественной» и сильнее зависела от идеологического (сверхзадача грузинской интеллигенции), а позже административного давления. Параллели со становлением нации в Германии, Франции и Италии реальны, но для этих групп слишком поверхностны, так как этническое многообразие в Грузии было больше; сказанное имеет силу в высшей степени и для религиозных различий, в особенности между христианами и мусульманами (а также иудеями), но и между православными христианами и приверженцами армянской апостолической («григорианской»), как и католической (Ахалцихе, Ахалкалаки) церкви. Во многих отношениях государства Ближнего Востока, например Турция или Иран, представляются с точки зрения исторической доступности для понимания лучшим уровнем сравнения13. Это соподчинение не рассматривается как нечто дискриминирующее; например, и в Германии религиозное противоречие «только» между христианами (католики против протестантов) оказало воздействие отнюдь не только на XVI и XVII столетия, а стояло на пути консолидации и значительную часть XX века. В Грузии представляется, однако, в том числе и вследствие названной рецензентом колониальной ситуации, что соответствующие процессы протекают замедленно. Сказанное проявляется и в том, что в ходе самоутверждения и обнаружения идентичности малой нацией религия, в том числе и в конфессиональном смысле, в Грузии точно так же, как и на Ближнем Востоке, имеет гораздо более важное значение для определения идентичности, чем в Западной Европе.

Предположение или также ложное утверждение о том, что мы с помощью этой дифференциации хотели, например, поставить мингрелов или аджарцев «вне пределов грузинской нации», неверно. В процессе становления грузин как нации в XIX и XX вв.

эти группы представляют собой, что заметно, внешнее, весьма отдаленное от центра кольцо по сравнению со многими другими подгруппами, и игнорирование этого различия не будет целесообразным.

Р. Гачечиладзе: При советской власти грузины, как и другие титульные этносы союзных республик, имели лишь фасадную государственность. Однако национальная консолидация на уровне союзных республик из Москвы в целом поощрялась: это признают и авторы (с. 304), и она не была исключительно грузинским феноменом. То же самое можно сказать о консолидации азербайджанцев, украинцев, узбеков, туркменов и т.д. Это правда, что союзные республики формально обладали бóльшими правами, нежели автономные республики или области. Но Советская конституция не в Тбилиси писалась!

В своём ответе Т. Блаувельту авторы пишут, что «предпочитают использовать термин “титульная гомогенизация”, а не “формирование нации”, так как последний имеет более положительную окраску» (с. 471). А такой «окраски», по-видимому, грузины не заслуживают! Эти слова тоже показывают определённую позицию авторов.

Авторы пишут (с. 209): «Взаимосвязь между репрессиями и сосуществованием разных этнических групп в Грузии затрагивает не только титульную нацию республики, т.е. грузин, “полутитульных” осетин, абхазов и аджарцев, имевших свои “собственные” автономные социалистические республики или области в составе Грузии, но также и лазов, мингрелов, сванов и бацбийцев с их амбивалентной идентичностью и особым культурным самопониманием».

Очевидно, для доказательства этой «взаимосвязи» авторы написали подглаву «Административное сращивание: мингрелы, сваны, бацбийцы», в которой ничего не говорится о жертвах террора из числа этих субэтносов грузин (лазам посвящена отдельная подглава) .

Зато там есть такая фраза: «в 1938 г. доля грузин [среди жертв “кулацкой” операции] сократилась почти на 10 пунктов – до 52 %. Такое сокращение может свидетельствовать об усилении преследований других национальностей, что может расцениваться как свидетельство в пользу тезиса Йорга Баберовски об этнизации сталинизма, если предположить, что речь здесь действительно идёт об устойчивой тенденции» (с. 224).

А может, сокращение пропорции связано с тем, что в 1937 г. «жатва голов» дала такие результаты, что среди грузин резко сократилось количество тех, кого ещё можно было репрессировать. Ведь делают же такое допущение авторы по поводу сравнительно небольшой пропорции абхазской «элиты», репрессированной в 1937 г.: их децимация, мол, уже произошла годом раньше (с. 254). А что касается «этнизации сталинизма», то сами авторы говорят, что «тезис об этнизации карательной политики сталинизма не подтвержден документально» (с. 201). В таком случае непонятно, чему служит замечание (с «предположением») о «тезисе Йорга Баберовски»?

Авторы: Указания рецензента обоснованны; противоречивость заключается в том, что названные данные (сокращение до 52 % жертв в 1938 г.) поверхностно обосновывают тезис Баберовски, но мы к этому тезису (1938 г. как год этнизации) в качестве стереотипа истолкования относимся, тем не менее, скептически.

Р. Гачечиладзе: Авторы повторяют любимый рефрен грузинофобов «В результате из перечня национальностей, проживавших в Грузинской ССР, насчитывавшей лишь немногим более трёх миллионов жителей, исчезли несколько значительных национальных меньшинств, как, например, около 300000 мингрелов. Это обстоятельство не было напрямую связано с массовыми репрессиями 1937–1938 гг., но его необходимо учитывать в ходе анализа репрессивной статистики» (с. 226).

В тексте не видно, как именно учитывалось это обстоятельство «в ходе анализа репрессивной статистики».

Авторы: Указание справедливо, а выбор слов неточен. Численность мингрелов можно рассчитать на основе численности репрессированных грузин только с помощью территориальных соотношений (Мингрелия: Зугдиди, Самтредиа и т. д., а также Абхазия, прежде всего Гали) и посредством анализа фамилий, причём оба способа не дают точных цифр, так как многие лица с мингрельскими фамилиями в 1937–1938 гг., несомненно, характеризовались более или менее сильно выраженной грузинской идентичностью. Здесь ещё следует осуществить большую методическую работу, и во всяком случае было бы преждевременно предполагать в отсутствие конкретных данных, что репрессирование мингрелов не отличалось от преследования грузин в строгом смысле слова: оно могло быть как сильнее, так и слабее.

Р. Гачечиладзе: Авторы пишут: «Политику республиканского центра можно трактовать как продолжение старой политики грузинских националистов и грузинской церкви, которые с 1880-х годов ожесточённо боролись против попыток со стороны России ввести письменность для мингрельского и абхазского языков на кириллической основе» (с. 332).

Они выражают сожаление в связи с тем, что ещё при царской власти «был поставлен заслон на пути попыток со стороны России ввести мингрельский в качестве языка преподавания в школе».

Да, этот «заслон» был поставлен, но в результате консолидации общественного мнения грузин (всех субэтносов, включая мегрелов), а не правительством Грузии или «бюрократией карательных органов», которые попросту не существовали в XIX и в начале XX столетия, когда Россия, в состав которой тогда входила Грузия, была абсолютной монархией.

Авторы: Неудача планов создания мингрельского литературного языка в конце XIX столетия – пример, пригодный для разъяснения роли различных акторов и разных интересов. (а) Интересы русских языковедов, чиновников и церковных функционеров, способствовавших становлению литературного языка, могут включать идеалистические мотивы; но они, несомненно, сильно определялись намерением, продиктованным имперским принципом «разделяй и властвуй», т. е. должны были оказаться менее полезными мингрелам, нежели навредить грузинам. Относительно этой позиции грузинская историография, возможно, несколько односторонняя, но не слишком далека от реальности. (б) Напротив, согласно источникам, мингрельское население было явно расколото (как и в 30-е гг.). Это значит, что имелись как сторонники, так и противники. Провал царской политики был, конечно, не так выражением (неясных) желаний мингрелов, как результатом агитации (в), которую вела сетевая структура грузинских активистов, включая мобилизованные ими мингрельские элиты, в особенности духовенство.

Относительно бюрократии имеет место недоразумение или также смешение с 1937–1938 гг., ведь, конечно, в XIX в. не существовало никаких грузинских карательных органов.

Р. Гачечиладзе: Что касается использования разных языков внутри одной нации, это не является исключительно грузинским явлением. Например, шотландцы-горцы (highlanders ) говорят на одном из кельтских языков (Gaelic), тогда как большинство остальных – на Scots, являющемся диалектом английского языка. Но все они шотландцы.

Авторы: Мы согласны с этим, но в то же время должно быть ясно, что такая инкорпорация часто первоначально осуществлялась насильственными средствами и к тому же не является стабильной. Чтобы следовать примеру, избранному рецензентом, скажем: после объединения английской и шотландской корон (1707) на высокогорье дело неоднократно доходило до массового истребления говоривших на гэльском языке, а также до депортаций (Highland Clearances – «Чистки нагорья») и запретов говорить по-гэльски, так что сегодня, в исторически короткий период, составляющий только 200 лет, на гэльском говорят всего лишь маленькие остатки населения Шотландии. Идеализация не показана.

Р. Гачечиладзе: О грузинском национализме можно сказать, что он не особенно отличался от национализма европейских этносов XIX века, формировавшего нации и национальные государства. Именно процессу формирования нации способствовала политика «грузинских националистов и грузинской церкви». Не думаю, что это явление заслуживает едких слов. Кроме того, в Российской империи не было независимой (автокефальной) грузинской церкви.

Авторы: Указание на отсутствие автокефального характера формально корректно. Известно также и о подавлении грузинских церквей в результате агрессивных стремлений к централизации и русификации именно на рубеже веков, около 1900 г., что мы не оспариваем. Но фактически в деревнях Грузии, кроме русских поселенцев и ссыльных, большей частью молокан или духоборцев, именно на периферии были задействованы почти исключительно грузинские духовные лица. Контроль над этими священниками со стороны Московского патриархата был совершенно невозможен.

Р. Гачечиладзе: Приходится выразить досаду: книга, результат многолетней работы, могла бы быть намного лучше, если бы глава «Этнос и террор» не оставляла впечатления написанной на основании некой предвзятой установки, что влияет на её научное качество.

Авторы: Следует приветствовать тот факт, что проф. Гачечиладзе в значительной степени воздерживается от полемики с авторами и концентрируется на обсуждении методических вопросов. Но в целом статья обнаруживает тенденцию превращать Грузию или соответственно Тбилиси в простого получателя команд и орган исполнения указаний из Москвы и самого