Кроль Л.М., Пуртова Е.А. - Методы современной психотерапии

зиса он не находит ее в своей профессиональной идентичности, сегодняшней семье, как если бы возникала потребность еще раз поновому себя определить, и в этом новом определении ощущение себя как части рода, как ветви на семейном древе приобретает для человека особенное значение. Почему-то это становится важным. Если говорить о возрасте тех людей, которые обращаются как клиенты к такой работе, получают от нее максимальную пользу, то, как правило, это люди не очень молодые, в своем развитии уже выполнившие задачу сепарации-индивидуации, и тема принадлежности, тема себя как части чего-то большего становится для них важнее, чем это бывает в молодости. В этой связи нельзя не упомянуть о том, что работа с семейной историей очень зависит от реальных исторических, культурных обстоятельств, в которых живут, изменяются, умирают и снова живут люди.

Межпоколенная травма и “колесо истории”

Я полагаю, что та работа с семейной историей, которую и по сей день делает А.А. Шутценбергер во Франции и других странах мира, всегда имеет свою специфику, связанную с историей или культурой той или иной страны. Драматическая, полная травм, потерь, насилия, непредсказуемости история нашего отечества в течение последних четырех поколений, безусловно, наложила гораздо больший отпечаток на наше индивидуальное бытие, чем кажется на первый взгляд. В том числе и на такие важнейшие для индивидуальной психологии явления, как чувство принадлежности и чувство безопасности. Те или иные существующие в семье механизмы совладания с неопределенностью, с угрозой и многое другое безусловно находятся под очень сильным влиянием сообщений, порой уходящих корнями в достаточно давнее прошлое этой семьи, скажем, в жизнь третьего-четвертого поколений и события, происшедшие в этой жизни.

В этой связи хочется напомнить, что Джейкоб Морено, создатель психодрамы, крайне внимательно относился к тем возможностям своего метода, которые шире индивидуальной работы и позволяют воздействовать на социальный контекст. Термин “социатрия” — как социальная психиатрия, — который был им введен и не очень активно разрабатывался впоследствии, как раз и отражает его повышенный интерес к тому, что психодраматический ме-

421

тод может сделать не только с отдельным человеком, с его индивидуальным психическим здоровьем, но и с несколько более широким контекстом.

Работа с семейной историей, на мой взгляд, является одним из очень ярких, а возможно, и единственным примером работы с индивидуальной проблемой, индивидуальным запросом средствами, предоставляемыми психотерапевтическими группами, и одновременно работой с изменением отношения со стороны всей этой группы к явлениям культурным, историческим, к прошлому и будущему, если угодно.

Еще одна терапевтическая возможность работы с семейной историей заключается в том, что даже если речь идет об индивидуальной проблеме, очень часто построение генеалогического древа оказывается не самым длинным, а самым прямым и коротким способом ее разрешения. Приведу пример. Довольно часто одним из запросов является отношение с матерью или собственное отношение к ребенку и собственная материнская роль. Это классический материал для психодрамы и психотерапии вообще.

Много раз, работая с протагонистом в клиентской психодраматической группе, мы “выуживали”, что мать, по отношению к которой существуют очень серьезные претензии и огромные обиды по поводу того, что она недостаточно поддерживала в детстве, мало внимания уделяла ребенку, была как мать холодна и неловка, — в некотором смысле получила это предписание, такую модель от своей матери, а та, в свою очередь, тоже была в детстве несчастлива, во многом лишена материнского внимания, любви, заботы, поддержки. Отслеживается целая линия дефицита материнских умений, чувств, установок, радости, связанной с материнской ролью, на четыре поколения уходящая во времени назад. В таких случаях работа с женской, материнской линией семейного древа бывает эффективным инструментом снижения эмоционального напряжения в отношениях протагонистки со своей реальной биографической матерью, инструментом понимания тех механизмов и причин, которые сделали ее мать такой, какой она ее знает и помнит. Более того, в подобной работе всегда появляются элементы объективного исторического контекста или исторической драмы. Прабабушка — молодая, веселая, даже легкомысленная девушка, в семнадцать лет во время гражданской войны лишается родных, дома, переживает целую серию ситуаций, связанных с угрозой для жизни, вынуждена отказаться от родового имени, бежит, спасается, растворяется в толпе людей, точно так же спасающих свою жизнь и

422

остатки имущества. И с одной стороны, она как бы рождается заново, а с другой — эмоционально тяжело травмирована и как бы умирает. Ее последующий брак является тем, что называется браком во спасение. Это брак с человеком, который в какой-то степени может обеспечить ей защиту от карающей руки репрессивных органов. Он дает ей свою фамилию, он становится отцом бабушки протагонистки и в ситуации брака, основанного на интересах выживания, эмоциональный фон материнства, разумеется, совсем иной, нежели обещала безоблачная юность прабабушки. Все, что она может рассказать своей дочери: “Дети — это тяжело, дети рождаются не вовремя, если бы не ты, я могла бы с ним развестись”.

Мы знаем очень много сообщений такого рода. Вот тот период, когда в женской ветви семейного древа появляется тревожный безрадостный оттенок в том, что касается маленьких детей, зача- тия, рождения, беременности, материнства. Слишком фрустрированы собственные эмоциональные потребности, слишком тяжелые травмы остались неоплаканными в недавнем прошлом, чтобы эта женщина могла передать своей дочери — а впоследствии и внуч- ке — какое-то иное отношение к материнской роли, чем то, которое ей передано в реальности.

Протагонистка — в поисках собственной целостности, более гармоничных отношений в собственной семье, разрешения конфликта с матерью, предупреждения конфликта с дочерью — обращается к обрывкам, фрагментам семейной истории, для того чтобы ответить на важнейший для нее вопрос: “Почему же мы такие, по- чему у нас в семье такие матери?”.

Очень часто, когда работа происходит таким образом, по мере того, как строится в психодраматическом пространстве семейное древо, мы видим и те области, откуда можем ожидать помощи, — зоны поиска ресурса. Чаще всего это бывают или другие ветви рода — например, в этой семье, оказывается, существовала некая двоюродная бабушка, которая очень любила мать протагонистки, очень жалела, что не может, далеко живя, чаще с ней видеться, разговаривала с девочкой, редко-редко, но тем не менее появлялась с подарками, с так необходимыми ребенку лаской, поддержкой. Или в этой же семье существовала легендарная прародительница, прапрапрабабушка, которая, как всякий легендарный мифологический персонаж, скрыта некой дымкой, о ней очень мало известно как о реальном человеке, но в семейном мифе — а мы имеем дело именно с ним — о ней говорят как о могучей, полной любви и мудрости материнской фигуре, к которой сыновья и дочери обраща-

423

лись в любом возрасте за советом, благословением. Ее любили соседи в селе и уважал муж, говоривший, что на ней весь дом держится, что она “вырастила орлов и голубок”. А бывает, что образ полноценного радостного материнства обнаруживается совсем по соседству, в отцовской линии рода.

Построив полное семейное древо, включая родственников, о которых почти совсем ничего не известно, обязательно умерших или неродившихся детей, часто в этих областях семейного предания мы можем найти тяжелейшие травмы и тут же их проработать. Более того, терапевтическое отреагирование чувств по поводу этих фрагментов “древа” и новое их понимание значительно изменяют для протагониста целостную картину. Та проблема или событие, которые первоначально казались центральными, определяли отношение ко всей истории семьи, оказываются лишь частью гораздо более сложного и богатого смыслами “узора”. В семейной истории начинают выделяться новые темы, фигуры, сюжеты — очень часто их появление становится косвенным ответом на запрос протагониста. “Почему у нас в роду одни пьяницы и самоубийцы?” — а через полчаса оказывается, что были и счастливые, и чрезмерно правильные, и незаметные труженики, и удачливый авантюрист, доживший до глубокой старости...

Преимущества психодраматической проработки семейной истории

Здесь мне хотелось бы отметить, что сам метод, с техникой обмена ролями, техникой дублирования, предоставляет огромные возможности, не доступные при работе с генограммой на бумаге. Множество раз протагонисты, отправляясь в нелегкое путешествие

âжизни своих предков, говорили: “Мне очень мало известно, я даже не знаю, как его звали”, — а оказавшись — буквально во плоти —

âроли того предка, о котором шла речь, совершенно неожиданно для себя вспоминал маленькие детали, имя, место, где жил или умер этот человек. И с ощущением радостного удивления — о каком бы тяжелом материале ни шла речь — человек, выходя из роли, говорил: “Оказывается, я знаю, оказывается, ты важен, ты был”.

Другой особенностью психодраматического метода, совершенно бесценной при такой работе, является возможность обратиться не только к отношениям протагониста со своим родовым древом,

424

íî è к отношениям дальних, давних родственников и предков между собой. Разумеется, всю работу протагонист делает сам в роли того или иного предка. Но, например, если речь шла об уже упомянутой вражде сестер, мы отправляемся в то самое, пятое, считая от протагониста, поколение, где две сестры действительно совершили по отношению друг к другу тяжелейшие проступки, где разыгрывался драматический, даже кровавый конфликт. Этот конфликт может быть так или иначе психодраматически разрешен, как если бы речь шла о собственном конфликте самого протагониста с кемнибудь еще.

В отдаленном исторически, мифологизированном контексте такое разрешение конфликтов как бы освобождает последующее поколение от необходимости его воспроизводить. В конце такой работы протагонист может сказать прапрапрабабушке и ее сестре: “Я оставляю вам это, я понимаю вас, мне вас жаль, я сострадаю вашей беде, вашей потере, но у меня другая жизнь”. И в ролях одной, а потом второй насмерть конфликтующих сестер мы можем услышать: “Деточка, это наше дело, это наша жизнь, за тебя уже отстрадали дети, внуки. Эта беда в нашем роду может быть закон- чена, иди с миром. Ты можешь попросить прощения у своей сестры, ты можешь больше не подозревать ее в черной зависти и желании разрушить твою семью, ты можешь посмотреть на нее другими глазами — своими. Оставь нам наше, живи”.

Может быть такое сообщение или немножко другое, но мы прекрасно понимаем, что фактически имеем дело с внутренними репрезентациями, фантазиями, проекциями самого протагониста. Именно поэтому спонтанности, воображения, памяти самого протагониста вполне достаточно — не так важно, как было на самом деле. Мы работаем с мифом, важно, как этот миф трансформируется в психическом плане “здесь-и-теперь” работающего с этим мифом человека.

Еще одна особенность, делающая психодраматическую работу с семейной историей невероятно привлекательной в терапии — а может быть, и не только в терапии* — состоит в том, что, поскольку это групповая работа и она делается в пределах одной культуры, одной истории, возникает мощнейшее сопереживание, может

*Как представляется, такая работа могла бы иметь мощный (в том числе и терапевтический) эффект и резонанс в группах, состоящих из социально активных людей — политиков, предпринимателей. Вошедшее в моду изыскание дворянских родословных вряд ли может заменить исследование своего семейного мифа и его влияния на реальные жизненные выборы, позицию, убеждения.

425

быть, даже более мощное, более целительное, более терапевтичное, чем это обычно в психодраме бывает. У большей части группы, конечно же, в семейной истории есть репрессированные родственники, дети, умершие от голода, люди, исчезнувшие бесследно, люди, которых превратности отечественной истории бросали, как пылинки, с места на место, отрывая от корней и лишая их семейной истории, их памяти. И то ощущение, связанное с собственным семейным преданием, которое получает вспомогательное лицо, садясь на поставленный для него протагонистом стул прадедушки, крайне важно. Как и в любой психодраме, во вспомогательных ролях тоже происходит терапевтическое воздействие, а порой и катарсис. Иногда акцент, добавленный вспомогательным лицом при повторении текста, данного ему протагонистом, или какое-то небольшое дополнение, буквально пара слов, оказываются удивительно точными, удивительно правильными, выполняющими совершенно отчетливую терапевтическую функцию.

В этом смысле очень интересен выбор людей из группы на вспомогательные роли. Для тех, кто хорошо знаком с психодрамой, это не будет удивительным, но, на мой взгляд, особого внимания заслуживает то, что очень часто на роли важных для действия предков выбираются люди, которые могут соотнестись с таким иногда очень специфическим опытом.

Приведу пример. Молодая женщина работает со своим семейным древом. Речь заходит о дедушке, который был человеком мирным, кротким пасечником и имел удивительный почерк, по каковой причине к нему всегда обращались, когда нужно было красиво написать письмо. Поскольку он был калекой и не воевал во время войны, к нему всегда приходили, чтобы он писал письма на фронт. Как всякий грамотный человек с творческой жилкой, он не только писал под диктовку, но и немножко редактировал, делал формулировки более чувствительными, поправлял невольную корявость устной речи этих женщин. Писал он и прошения властям о каком-нибудь репрессированном родственнике, и почетные грамоты для сельсовета. Этот фантастический почерк в какой-то мере определил его жизнь и отношение к нему окружающих, он был их голосом для дальнего, не очень понятного, страшноватого мира — с войнами, городской властью, людьми, которые приезжают верхом или на машинах. Безусловно легендарный персонаж со своеобразной светлой ролью в этом семейном мифе.

Для человека, который участвует в работе такой группы не впервые, совершенно не удивительным оказывается то, что молодой

426

человек, которого протагонистка вводит в роль дедушки-пчелово- да с прекрасным почерком, упоминает какую-то деталь этого по- черка — мол, особо кругло выписывал округлые буквы и умел поставить красивый легкий росчерк. В шеринге молодой человек, бывший в роли, говорит, что и у него был дед, который дивно писал и резал по дереву. Вообще у него были замечательные руки, которые умели делать не только деревенскую, но и тонкую ювелирную работу — это то, что отличало его от других людей. Он его живым не застал, дед достаточно рано умер, но почему-то ему привиделся этот росчерк и круглые буквы. Пораженная протагонистка говорит: “Да, у меня есть несколько писем, написанных рукой деда, там действительно круглые буквы и легкий росчерк”. Такие, если угодно, маленькие чудеса имеют не самостоятельное значение, а говорят о том, насколько силен эмоциональный резонанс в группе, о том, как сильны и пронзительны именно детали быта, уклада, того, как люди читали, писали, одевались, рождались и умирали.

Наиболее сильное эмоциональное вовлечение вспомогательных лиц, а часто и момент доступа протагониста к подавленным чувствам исходит от этих маленьких деталей. Это хороший повод перейти к методической части проведения учебных семинаров.

В полном объеме польза от участия в них может быть получена людьми, которые владеют психодраматическим методом хотя бы на ассистентском уровне, хотя с точки зрения повышения общей квалификации это полезно и семейным терапевтам, и семейным консультантам, которые используют только элементы методов действия, и индивидуальным терапевтам, которые могут работать только с графической, письменной генограммой, но немножко обогатить ее психодраматическими техниками в жанре монодрамы.

Участие в таких семинарах было бы очень полезным для социальных работников, работающих с сиротами или престарелыми, для тех, кто работает с тяжелыми больными, и многих других специалистов помогающих профессий.

Некоторые методические аспекты

Семинары строятся как мастерские, преимущественно основанные на получении непосредственного опыта, с концептуальным, понятийным анализом того материала, который мы получаем в работе.

427

Разогрев для такого семинара, обычно проходящего в трехдневном формате, очень важен и, как ни странно, может быть достаточно прост, возможно, проще, чем когда мы начинаем обычную психодраму. Например, я предлагаю группе разбиться на пары и поговорить со своим партнером о какой-нибудь старой вещи, живущей в семье. Это не обязательно семейная реликвия в прямом смысле слова (далеко не в каждой семье в России они есть, слишком часто семьи бросало с места на место, слишком много было войн, пожаров, репрессий, слишком бедно жили наши предки, чтобы нить передачи материального духа семьи не прерывалась). Я предлагаю вспомнить вещь, которая живет в семье больше одногодвух поколений, рассказать об этой вещи своему партнеру и услышать, в свою очередь, его рассказ. Потом мы садимся в круг, и я предлагаю назвать по желанию, не обязательно всем, те предметы, старые вещи, которые есть в нашей группе. Это могут быть семейные иконы, доставшиеся от бабки, рамка от портрета, который давно утерян, серебряная ложка “на зубок”, сережки или какой-нибудь допотопный фотоаппарат и т.д. Когда называются эти предметы, в каждом из них материализован какой-то кусок истории, и немедленно возникают сильнейшие творческие и, естественно, основанные на памяти собственной семьи фантазии о том, что за вещь, откуда взялась, чья, зачем, о чем она говорит. Порой такого разогрева бывает достаточно, для того чтобы появились первые протагонисты с желанием ÷òî-òî понять о своем роде, о своей семье.

Другой любимый мной разогрев — разговор в парах о том, что такое для меня мое отчество. В России всякий человек имеет от- чество, хотя далеко не всякий имеет отца, и так уже в течение нескольких поколений. До самого конца своей жизни мы, взрослые люди, называемся Аннами Сергеевнами, Владимирами Михайловичами... Это как бы память о том, как звали нашего отца, и она сопутствует нам всю жизнь. Этот разогрев — тематический, он очень сильно включает характерную для российских групп тему утра- ченных, отнятых, уведенных историей отцов — погибших на фронте, репрессированных, спившихся. Это крайне болезненная тема, безусловно нуждающаяся в терапевтической работе, буквально на уровне культуры, семейного уклада, но, поскольку мы не претендуем на глубинные воздействия в больших масштабах, кажется очень важным, чтобы по крайней мере специалисты помогающих профессий все-таки проработали для себя эту тему — не только как индивидуальную, а как историческую и культурную.

428

Åùå îäèí разогрев, тоже тематический, тоже очень простой. В парах участники семинара с самого начала говорят о том, какие физические черты в их роду существуют больше одного поколения. Все эти фамильные носы, рост, цвет волос, цвет глаз, фигура и т.д. То, о чем говорят в каждой семье. Ведь когда рождается ребенок, буквально второй вопрос после выяснения, мальчик или девочка, — на кого похож. Эти самые физические сходства (понятно, что у них есть как бы генетическая, объективная сторона) отнюдь не поверхностны: человеку важно походить на кого-то в своем роду, на самого ли красивого, на самого любимого, на самого ли главного, быть своим. Мы всю жизнь носим на себе и в себе массу признаков принадлежности не просто к своей родительской семье, но и к роду. Работа с негенетической, нехромосомной наследственностью таким образом очень стимулируется, разогревается.

Были случаи, когда эти три разогрева проводились один за другим подряд или по отдельности, бывали и другие разогревы. Тема работы с семейной историей тяжела не только эмоционально, в силу материала, но и требует значительного времени — для того чтобы к моменту построения семейных деревьев и особенно работы со сверхтяжелыми травмами, с темами суицида, насильственных смертей, умерших детей группа была готова к этому и эмоционально, и технически.

Обычно первыми на семинаре делаются виньетки — встречи со значимым предком. Это короткая работа, она может занимать от 20 до 40 минут, а иногда совсем короткая —7—10 минут, просто разговор с кем-то из своих значимых, важных предков, с которым почему-то хочется этого контакта — спросить ли что-то, сказать ли что-то, поругаться, подержать за руку. Здесь бывают очень разные эмоциональные окраски, очень разные мотивы, эмоциональные потребности. Тем самым в психодраматическом пространстве как раз и появляются эти тени — любимые, ненавистные, загадочные. Или, наоборот, слишком “прописанные”, как бывает на парадном портрете. Эти люди, члены рода, семьи, по той или иной причи- не важны для протагониста. Надо заметить, что внутренняя идентификация с каким-нибудь дальним предком или продолжающийся с ним внутренний конфликт — совсем нередкое явление.

Представим себе, что в семье существует некий прадед, первый в этом роду выбившийся в люди, достигший успеха, удостоенный еще царских наград. Для нескольких поколений своего рода он образец, эталон — человек, с которого род как бы начался, хотя

429

фактически это не так. Такой прадед, что называется, обязывает. Это как тот портрет из семейной галереи, который смотрит пристально и как бы задает вопрос: “А достаточно ли ты хорош? А что ты сделал со своей жизнью?”. Особенно учитывая упомянутую выше травму — дефицит отцовских фигур в нашей культуре, — этот полуфантастический и легендарный прадед имеет шансы стать в высшей степени значимой фигурой. Когда происходит психодраматическое общение с таким персонажем, ему задаются вопросы — об обстоятельствах его жизни, о том, чем, например, для него был успех, его дети, чего он ожидал от своих сыновей. Конечно же, протагонист, задавая эти вопросы, идет не за объективной историей, а (как всегда бывает в психодраме) за своей правдой, за разрешением, благословением, за собственной внутренней отцовской фигурой — внутренним отцом, который не только суров и справедлив, но еще может поддержать, пошутить, положить руку на пле- чо. В психодраме это возможно физически.

Виньетки разогревают группу очень сильно и учат не только техническим аспектам работы, но и крайне важной для этого жанра психодрамы, очень глубокой идентификации с персонажами. У каждого в семье были свои святые и злодеи, жертвы и люди, умевшие себя защитить, сумасшедшие и герои, красавица и чудовище, невинно убиенные и т.д. Семейный миф, он на то и миф, особенно если располагается в одной известной всем нам истории, что в каждой работе на тему предков другие участники группы видят очень много своего, едва ли не больше, чем при обычной психодраматической работе. Мифологический материал имеет это свойство сильного притяжения, крайне богатой, мощной энергетики.

И шеринг, и возвращение протагониста в группу при работе с семейной историей должны производиться даже более тщательно, потому что, как сказал один из участников таких семинаров, “мы потревожили столь серьезные энергии, что теперь должны быть невероятно внимательны к тому гулу, который чувствовали у себя под ногами и у себя в крови”. Во время шеринга мы как раз и внимаем этому гулу, прежде чем начнется работа с полными семейными деревьями. Когда она начинается, почти вся группа оказывается в пространстве действия — семейное древо большое, ролей хватает всем персонажам, всем участникам группы, а иногда даже участников оказывается недостаточно, и тогда мы ставим пустые стулья. После работы с семейным древом — она многоступенчатая и часто далеко отходит от первоначального запроса — обнаруживаются ка-

430