5. Глава 7. Варианты реакции: кажущиеся новообращёнными

Именно явные новообращённые были теми, кто породил газетные заголовки, кто вышел из тюрьмы в состоянии, громогласно провозглашенном «промыванием мозгов». Однако можно лишь пожалеть о журналистской страсти к сенсационности, нет сомнения, что эти люди действительно подверглись потрясающей личной перемене в их взгляде на мир. Разговор с одним из них сразу после его прибытия в Гонконг был, по меньшей мере, впечатляющим опытом. Они, казалось, говорили одними только клише, бессмысленно повторяя заезженные коммунистические фразы и защищая коммунистические позиции по каждому пункту.

Во время моего пребывания в Гонконге появилось три таких человека. Один из них был священником-иезуитом, о котором речь пойдет в главе 11; по причинам, касающимся его самого и его коллег, я тогда не смог с ним познакомиться. Двое других были представлены мне, но подозрительные и оборонительные эмоции, порожденные «исправлением», заставили их опасаться разговора с психиатром, особенно американским психиатром, и оба отказались обсуждать со мной свои переживания. Однако на основании кратких встреч с ними и того, что мне рассказали о них другие — журналисты и старые друзья из Китая, живущие в Гонконге, — мне удалось получить некоторые впечатления об их поведении.

Один из них возбужденно повторял шаблонные фразы, (118:) заявляя о своем «стыде и раскаянии из-за вреда, который я причинил китайскому народу», и восхваляя «истинную демократию Китая» и «свободную дискуссию» в тюрьме. Но его чрезвычайная напряженность и потребность слишком много возражать — повторять клише даже тогда, когда его об этом не просили — заставили меня почувствовать, что у него имелись серьезные, хотя и не осознанные, сомнения относительно своей позиции, и что структура его новой идентичности была неустойчивой. Эта оценка позднее подтвердилась.

Другой человек, молодая женщина, была совсем иной и гораздо более убедительной. Она демонстрировала не нервозность, а скорее эйфорическое спокойствие религиозного новообращённого. Она спокойно сказала подруге, что если семья и другие люди в Америке отвергнут ее и окажутся неспособными понять ее взгляды, тогда ей придется покончить с собой, потому что «это, по крайней мере, скажет людям мира о том, что я подвергалась преследованиям и откроет им правду». (Можно поразмышлять о том, что применение ею слова «преследуемая» было подсознательной ссылкой на тюремный опыт, но, без сомнения, в этот момент она выражала побуждение к мученичеству и имела в виду враждебное отношение, которого она ожидала — и добивалась — от людей дома.)

После встречи с этими двумя людьми я задавался вопросом, какие психологические механизмы были ответственны за то, что процесс «исправления» повлиял на них гораздо сильнее, чем на любого из тех, с кем мне довелось встречаться. Позднее я больше узнал об этой проблеме, но не от них, а от двух других людей, которых я интервьюировал после их возвращения на Запад: только что упомянутого иезуита, которого я встретил спустя три с половиной года после его освобождения (мой контакт с ним был, таким образом, и первой оценкой и последующим наблюдением); и еще одной молодой женщины, с которой я беседовал в Канаде спустя три месяца после ее освобождения, её случай описан ниже.