5. Освобождение и поиски

Эти смешанные чувства не покинули его и тогда, когда он сел на корабль, который доставил его из Китая в Гонконг. В пути у него возникали внезапные мимолетные предположения о том, что среди моряков должны быть коммунисты, которые сообщат о его поведении на борту судна. Он также наблюдал и описал мне последовательность своих чувств относительно пережитого: в первый день — печаль из-за отъезда из Китая; во второй день — досада из-за «бесполезных страданий» в таком «дурацком и бессмысленном» приключении; на третий и четвертый день — ощущение, что католическая церковь совершала в Китае ошибки, которые должны быть исправлены; на пятый и шестой день — неясная меланхолия. Когда на седьмой день он высадился в Гонконге, репортеры процитировали его заявление, что его арест произошел из-за «недоразумения», — он тогда избегал какого бы то ни было сильного утверждения или осуждения.

Когда я увидел его несколько дней спустя, его параноидальное мышление исчезло, депрессия уменьшилась, и точка зрения уже не была (61:) нейтральной. Он вновь был преданным католическим священником, озабоченным проблемами своей церкви, о нем заботились, проявляли внимание и постоянно посещали религиозные коллеги. Больше всего он жалел о том, что для него невозможно было хранить верность церкви и Китаю одновременно:

Покинуть тюрьму означало быть изгнанным — если бы можно было покинуть тюрьму, не подвергаясь высылке из страны, это было бы для меня лучше всего.

Ко времени второго интервью (всего два дня спустя после первого) дезориентация почти исчезла: он ясно говорил о «ложных обвинениях», выдвинутых против него, о своей убежденности в том, что с ним поступили «несправедливо». Но он не ограничился этим осуждением; наоборот, он занялся решительными поисками объяснения своего тяжелого испытания. Он искал — через размышления, разговоры со мной и свои записи, — почему коммунисты вели себя именно так, какие ошибки, возможно, способствовавшие подобному поведению, католическая церковь сделала в Китае, и как он, священник, прошедший через это тяжкое испытание, мог помочь своей церкви усовершенствоваться в будущем. Он рассказал мне о подробной реконструкции всего своего заключения, которую он начал еще на судне в основном для собственного использования; о специальных докладах, которые он подготовил для католических церковных властей; о статьях, написанных им для католических периодических изданий. Одна из этих статей касалась апологетики и опровергала коммунистическую точку зрения на религию. Еще одна статья была подробным рассказом о деятельности Легиона Марии в Китае.

Когда я был в тюрьме, они заставили меня очень много писать об этом. Теперь я хотел написать об этом свободно и взглянуть на это по-доброму… Моя цель заключается в том, чтобы иметь документ, который люди могли бы изучать, чтобы видеть, не совершали ли мы ошибок, и как они могут быть исправлены… И показать, какие ложные обвинения выдвинули против нас коммунисты.

Остальное было более скромным украшательством, свойственным католической вере: он рассказывал, как молился деве Марии в момент мучительного испытания борьбой и избиением, в результате чего немедленно появились тюремные чиновники, которые остановили насилие; и о достижениях маленькой китайской девочки, сначала «непослушной, капризной» и «жестокой», которую Лука успешно обратил в активный католицизм, несмотря на начальные возражения ее родителей. Эта публичная деятельность настолько поглощала его внимание, что (62:) лишь во время третьей сессии со мной он начал сообщать какие-то подробности своего тюремного опыта.

Если он это делал, то обычно в самоуничижительной манере. Он говорил о своем «безволии», «малодушном поведении», неспособности подать надлежащий пример в качестве лидера китайской христианской молодежи. Не всегда ему удавалось найти утешение и в разговорах с коллегами-священниками в Гонконге: некоторые выражали изумление из-за того, что он сделал такое ложное признание, и он расценивал это как впечатление с их стороны, что он подвел церковь; другие воспринимали его как некоего героя, и от этого он чувствовал себя ничуть не лучше.

Люди теперь говорят: «Вы удивительный человек. Вы так страдали — как мученик». Я испытываю неловкость и смущаюсь, когда они говорят это. Слишком многое мне следовало бы сделать лучше.

Мученичество было для него идеалом, которому, как он чувствовал, он не смог соответствовать, и он оценивал свое заключение как упущенную возможность.

Я ощущал себя не слишком полезным, потому что у меня была недостаточно хорошая позиция — и потому что я сделал ложные признания. У меня было такое ощущение, будто я впустую потратил благоприятную возможность.

Он подвел итог своим чувствам на языке церкви:

Я виновен во многих грехах, но не в тех, в которых меня обвиняют коммунисты; и я надеюсь искупить свои грехи.

И все-таки для него очень важно было снова жить в мире священников, монахинь и собратьев-христиан. Он был особенно доволен, когда его навещали молодые коллеги, бывшие студенты или молодые китайцы-христиане, которые говорили о том душевном подъеме, который им давало его руководство в прошлом.

По мере того, как он продолжал свои исследования, он оставался вдумчивым и умеренным в своих взглядах как на коммунистов, так и на собственную церковь, и всегда смягчал свои суждения. Относительно жестокого обращения с ним он сказал:

Я думаю, что неверно добиваться преступными средствами такой обвинительной интерпретации моего поведения… Я чувствую, что они поступили со мной несправедливо… Конечно, лучше, что они признали свои ошибки — и позволили мне отказаться от ложного признания. Но даже когда они признают свои ошибки, они не доходят до сути вопроса о том, почему они делают ошибки. (63:)

Причинами этих коммунистических «ошибок», по его мнению, было следующее:

Они предубеждены против католической церкви... Они слишком уверены в собственном суждении... Они не достаточно корректны в критике или наказании как собственных проступков, так и дурного поведения своих полуофициальных ассоциаций.

Он также кое за что хвалил китайский коммунистический режим; он признавал его достижения в строительстве и промышленности, на него произвело впечатление их плановое производство, и он считал, что многие из их понятий об экономике «логичны». И хотя он сам давно был критически настроен по отношению к националистическому режиму, который предшествовал коммунистам, недостатки этого режима, и особенно коррупция, стали для него более ясными: «Я лучше понимаю, почему так много людей в Китае были недовольны старым порядком».

Тем не менее, он полагал, что китайский народ платил тяжелую цену за свои достижения — в частности, в том, что касалось навязанного ему «великого напряжения» и ограничений в мышлении. Он думал, что коммунистам чрезвычайно плохо удавалось решать «вопрос о том, как позволить людям иметь собственные идеи, и особенно как осуществлять правосудие в судах». Он чувствовал, что некоторое улучшение имело место, но оно было недостаточным:

Вначале они были полностью неправы, несправедливы; спустя три года они до некоторой степени изменились к лучшему, но не в такой степени, чтобы можно было сказать, что их образ действия является хорошим, оправданным, законным.

Отец Лука также обратил внимание и на определенную критику в адрес собственной церкви. Он особенно не одобрял с этических и практических позиций тех католических священников, которые дали себя втянуть в военные действия против китайских коммунистов: «Я думаю, что это не соответствует христианскому образу действий — и это бесполезно». Он утверждал, что всегда не одобрял подобные действия, но во время заключения его заставили почувствовать, что он «был снисходительным» к тем из своих друзей, которые следовали такой политике, и теперь его оппозиция была более твердой, решительной. Он был также настроен критически по отношению к иностранным священникам, которые жили в Китае слишком расточительно («Они забыли о духе бедности»), и еще основательнее критиковал неспособность церкви создать высокопоставленную китайскую иерархию и ее тенденцию держать на руководящих позициях в Китае иностранных священников. Он чувствовал что и (64:) коммунистам, и церкви следует исправить свои методы: первым следует признать и исправить свои ошибки и разработать «более справедливое отношение» к религии; и что последняя должна «видеть больше того неправильного, что было в наших позициях» и затем стремиться изменить их.

Во всем этом отец Лука придерживался разграничения между подверженными ошибкам действиями индивидуальных священников и своими более существенными религиозными убеждениями:

Когда критиковали священников, я знал, что многое было правильным, и я признавал это. Но относительно существования Бога — я был убежден в пустоте их аргументов, когда они говорили, что никакого Бога нет.

Если оставить его религиозные чувства в стороне, Лука чувствовал, что подвергся существенному личному изменению. Он обнаружил у себя большую готовность слушать мнения других, большее терпение и не так быстро стал «впадать в гнев». Он также думал, что он научился лучше выражать свои мысли и в значительной степени преодолел предыдущую склонность «испытывать нервозность из-за того, что не мог выразить то, что хотел сказать».

За тот месяц, что мы работали вместе, Лука проявлял периодические признаки беспокойства, «нервной диареи» и тревоги относительно будущего. Но они постепенно уменьшались, поскольку он становился все более и более сосредоточенным и успокоившимся в условиях гонконгского католического окружения. Его физическое состояние также улучшилось, хотя ему сказали, что он никогда не будет достаточно здоров для активной жизни приходского священника. Во всех отношениях он демонстрировал очевидное нежелание покинуть Гонконг; хотя это и не был собственно Китай, он обладал, по крайней мере, отчасти китайской атмосферой и позволял ему использовать китайский язык. Сначала он выражал это прямо: «Я сожалею о возможности того, что мне, вероятно, придется возвращаться в Европу». Но постепенно он начал признавать неизбежное, и когда наконец уехал, он смотрел вперед на будущую работу. Однако он также оглядывался назад на свою жизнь в Китае — и его настроением была печаль. (65:)