30. Литература экзистенциализма (на материале драмы Сартра «Мухи» и романа «Тошнота», драмы Камю «Калигула» и романа «Посторонний»).

Временная структура:

1843 — написан "Страх и Трепет" Кьеркегора

1914-1918 — Первая Мировая Война

1938 — публикация романа "Тошнота" Сартра

1939-1945 — Вторая Мировая Война

1942 — публикация повести "Посторонний" Камю

1942 — публикация эссе "Миф о Сизифе" Камю

1944 — написана пьеса "Мухи" Сартра (опубликована в 1947)

1945 — Лекция Сартрата "Экзистенциализм — это гуманизм"

1945 — написана пьеса "Калигула" Камю

Экзистенциализм:

Экзистенциализм — философское направление середины ХХ в., выдвигающее на первый план абсолютную уникальность человеческого бытия, ставящее проблемы смысла жизни, отношения человека к смерти и абсурдности бытия.

Осмысление существования человека в пограничных ситуациях, определение подлинности выбора в таких ситуациях, формирование способности стать судьей своих поступков — эти и подобные глобальные установки экзистенциализма стали жизненными ценностями и бытийными ориентирами для многих героев западноевропейской литературы.

Основы экзистенциализма были заложены еще в XIX в. датским теологом и философом С. Кьеркегором (1813–1855), а сложилось это направление в XX в. на почве пессимистического взгляда на технический, научный и нравственный прогресс, обернувшийся кошмаром мировых войн и тоталитарных режимов.

Представители экзистенциализма поставили в центр внимания проблемы существования человека, отношения человека к смерти, смысла жизни, ответственности, выбора, бытия как такового, проблемы, трогающие душу любого человека, задумывающегося о смысле своего бытия.

Основным принципом экзистенциализма можно считать постулат: экзистенция (существование) предшествует эссенции (сущности). Писатели, которые представляют это течение, в своих произведения стараются понять настоящие причины тяжести человеческой жизни.

Основные черты экзистенциализма:

Главная роль отведена категориям абсурдности существования, отчаянию, страху, смерти, одиночеству, отчаянию;

Личность находится в постоянной борьбе с социумом, государством, окружающей средой, чем-то враждебным, т.к. все они навязывают ему свою волю, мораль и правила игры;

Понятия абсурдности существования и отчужденности личности, являются взаимосвязанными и тождественными в сочинениях экзистенциалистов;

Высшей жизненной ценностью объявлена свобода личности;

Существование человека рассматривается как драма свободы;

Обычно в произведениях рассказ ведется от первого лица.

Экзистенциализм подчеркивает, что человек несет ответственность за свои поступки, только тогда, когда действует полностью свободно, имеет свободу воли и действий, а также свободу выбора методов реализации этих действий.

"Тошнота" Сартра:

Роман "Тошнота" стал своего рода образцом и символом экзистенциалистской литературы. Он написан в форме дневника, якобы принадлежавшего историку Антуану Рокантену, который приехал в приморский городок, в библиотеку, где хранился архив французского вельможи конца XVIII - начала XIX в. Жизнь и судьба маркиза де Рольбона поначалу заинтересовали Рокантена. Но вскоре авантюрные приключения маркиза перестают интересовать Рокантена. Он пишет дневник - со смутной надеждой разобраться в обуревающих его тревожных мыслях и ощущениях. Рокантен уверен: в его жизни произошло радикальное изменение. Ему еще неясно, в чем оно состоит. И он решает, что будет описывать и исследовать состояния мира, разумеется, как они даны, преобразованы его, Рокантена, сознанием, а еще более сами эти состояния сознания. Поначалу они фиксируются под единым сартровским экзистенциальным символом. Это ТОШНОТА, причем тошнота скорее не в буквальном, а именно в экзистенциальном смысле. Рокантен, по примеру мальчишек, бросавших камешки в море, взял в руки гальку. "Я увидел нечто, от чего мне стало противно, но теперь я уже не знаю, смотрел ли я на море или на камень. Камень был гладкий, с одной стороны сухой, с другой - влажный и грязный", - записал в дневнике Рокантен. Чувство отвращения потом прошло, но нечто подобное повторилось в другой ситуации. Пивная кружка на столе, сиденье в трамвае - все оборачивается к Рокантену какой-то непостижимо жуткой, отвратительной стороной. В кафе взгляд его падает на рубашку и подтяжки бармена. "Его голубая ситцевая рубаха радостным пятном выделяется на фоне шоколадной стены. Но от этого тоже тошнит. Или, вернее, ЭТО И ЕСТЬ ТОШНОТА. Тошнота не во мне: я чувствую ее там, на этой стене, на этих подтяжках, повсюду внутри меня. Она составляет одно целое с этим кафе, а я внутри". Итак, прежде всего от человека как бы отторгаются вещи - причем не только действительно отвратительные, но и вещи, которые принято считать красивыми, ладно сделанными человеком или возникшими вместе с самой природой, у многих вызывающей восхищение. Рокантен же видит плюшевую скамейку в трамвае - и его охватывает очередной приступ тошноты. Это побуждает Рокантена вынести обвинительный акт миру вещей: "Да это же скамейка, шепчу я, словно заклинание. Но слово остается у меня на губах, оно не хочет приклеиться к вещи. А вещь остается тем, что она есть со своим красным плюшем, который топорщит тысячу мельчайших красных лапок, стоящих торчком мертвых лапок. Громадное повернутое кверху брюхо, окровавленное, вздутое, ощерившееся своими мертвыми лапками, брюхо, плывущее в этом ящике, в этом сером небе - это вовсе не сиденье. С таким же успехом это мог бы быть, к примеру, издохший осел, который, раздувшись от воды, плывет по большой, серой, широко разлившейся реке, а я сижу на брюхе осла, спустив ноги в светлую воду. Вещи освободились от своих названий. Вот они, причудливые, упрямые, огромные, и глупо называть их сидениями и вообще говорить о них что-нибудь. Они окружили меня, одинокого, бессловесного, беззащитного, они подо мной, они надо мной. Они ничего не требуют, не навязывают себя, просто они есть". Это гневное обличительное выступление против вещей - не просто описание состояний болезненного сознания, в чем Сартр был великий мастер, с потрясающей силой изображая разнообразные оттенки смятения разума и чувств одинокого, отчаявшегося человека. Здесь - корни той части сартровских онтологии, гносеологии, психологии, концепции общества и культуры, где зависимость человека от первой и второй (т.е. видоизмененной самим человечеством) природы изображается в самом трагическом, негативном свет

Бунтом против вещей - а заодно и против благостно-поэтических изображения природы вне человека - дело не заканчивается. "Тошнота" и другие произведения Сартра содержат выразительный, талантливо исполненный обвинительный акт против природных потребностей, побуждений человека, его тела, которые в сартровских произведениях часто предстают в самом неприглядном, животном виде.

Не лучше обстоит дело и с миром человеческих мыслей. "Мысли - вот от чего особенно муторно... Они еще хуже, чем плоть. Тянутся, тянутся без конца, оставляя какой-то странный привкус". Мучительное размежевание Рокантена с собственными мыслями по существу переходит в обвинение против декартовского cogito (cogitoergosum– мыслю, следовательно, существую), оборачивающееся, однако, еще одним глубоким болезненным надрывом: "К примеру, эта мучительная жвачка - мысль: "Я СУЩЕСТВУЮ", ведь пережевываю ее я, Я сам. Тело, однажды начав жить, живет само по себе. Но мысль - нет; это я продолжаю, развиваю ее. Я существую. Я мыслю о том, что я существую!... Если бы я мог перестать мыслить! ...Моя мысль - это я; вот почему я не могу перестать мыслить. Я существую, потому что мыслю, и я не могу помешать себе мыслить. Ведь даже в эту минуту - это чудовищно - я существую ПОТОМУ, что меня приводит в ужас, что я существую. Это я, Я САМ извлекаю себя из небытия, к которому стремлюсь: моя ненависть, мое отвращение к существованию - это все различные способы ПРИНУДИТЬ МЕНЯ существовать, ввергнуть меня в существование. Мысли, словно головокруженье, рождаются где-то позади, я чувствую, как они рождаются где-то за моим затылком... стоит мне сдаться, они окажутся передо мной, у меня между глаз - и я всегда сдаюсь, и мысль набухает, набухает, и становится огромной и, заполнив меня до краев, возобновляет мое существование". И опять-таки перед нами - не только и не столько описание того, что можно было бы назвать смятенным состоянием духа Рокантена. На деле здесь и в подобных пассажах сартровских произведений идет существенная корректировка благодушного традиционного рационализма, для которого наделенность человека способностью мыслить выступала как благо, как величайшее преимущество, дарованное человеку Богом. Сартр употребляет все усилия своего блестящего таланта, чтобы показать, что движение рассуждения от "я мыслю" к "я существую", да и вообще процессы мышления могут стать настоящим мучением, от которого человеку невозможно избавиться.

Тошнота Рокантена - путь к постижению экзистенции. "Сейчас под моим пером рождается слово Абсурдность - совсем недавно в парке я его не нашел, но я его и не искал, оно мне было не к чему; я думал без слов о вещах, вместе с вещами... И, не пытаясь ничего отчетливо сформулировать, я понял тогда, что нашел ключ к Существованию, ключ к моей Тошноте, к моей собственной жизни. В самом деле, все, что я смог уяснить потом, сводится к основополагающей абсурдности... Но теперь я хочу запечатлеть абсолютный характер этой абсурдности".

Ключ к существованию по Сартру - свобода человека. Но в отличие от традиционной философии, прославлявшей Разум и Свободу, Сартр рекомендует человеку не питать никаких иллюзий. Свобода - не высший и счастливый дар, а источник страданий и призыв к ответственности. На свободу человек обречен. Смысл экзистенции как сущности человека - в том, чтобы выдержать, выстоять, все-таки состояться в качестве человека. В "Тошноте" Сартр описывает не только состояния отчаяния и смятения, но и минуты просветления. Такие дни и минуты подобны вспышке. "Ничто не изменилось, и, однако, все существует в каком-то другом качестве. Не могу это описать: это как Тошнота, только с обратным знаком, словом, у меня начинается приключение, и когда я спрашиваю себя, с чего я это взял, я понимаю, в чем дело: Я ЧУВСТВУЮ СЕБЯ СОБОЙ И ЧУВСТВУЮ, ЧТО Я ЗДЕСЬ; ЭТО Я прорезаю темноту, и я счастлив, точно герой романа".

Рокантен слушает, как в кафе поет негритянка, и музыка позволяет подумать: есть люди, которые спасены вдохновением и творчеством "от греха существования". "Не могу ли я попробовать? Само собой, речь не о мелодии... но разве я не могу в другой области? ...Это была бы книга - ничего другого я не умею... В том-то и была моя ошибка, что я пытался воскресить маркиза де Рольбона. Нет, книга должна быть в другом роде. В каком, я еще точно не знаю - но надо, чтобы за ее напечатанными словами, за ее страницами угадывалось то, что было бы не подвластно существованию, было бы над ним. Скажем, история, какая не может случиться, например сказка. Она должна быть прекрасной и твердой, как сталь, чтобы люди устыдились своего существования". Итак, свобода, выбор, ответственность, надежда, творчество - это фундаментальные понятия философии Сартра, неотрывные от отчаяния и страдания.

"Мухи" Сартра:

Пьеса "Мухи" была создана Жаном-Полем Сартром в 1943 году. По своему жанру она относится к философской драме. Лежащий в основе "Мух" древнегреческий миф об убийстве Орестом своей матери Клитемнестры и ее любовника Эгисфа на протяжении многих веков был излюбленным сюжетом многих литературных трагедий. В пьесе Сартра старая, как мир, история наполняется новым философским смыслом. Французский экзистенциалист использует древний героический образ Ореста для анализа современных проблем существования.

"Мухи" - драма в трех актах. В первом акте на сцене появляются главные действующие лица (Орест, Юпитер, Электра и Клитемнестра), рассказывается предыстория – она же объяснение происходящего в Аргосе (пятнадцать лет всеобщего покаяния, возложенного на граждан за преступления нынешнего царя и царицы), намечается проблема (возможная месть Ореста за убийство отца – Агамемнона). Второй акт весь наполнен действиями: Эгисф в соответствии с однажды выбранным политическим курсом запугивает народ выходящими из ада мертвецами; Электра пытается рассказать жителям Аргоса о том, что можно жить в счастье и радости; Юпитер помогает Эгисфу погрузить толпу в страх; Электра изгоняется из города и приговаривается к смерти; Орест открывается сестре и решает на убийство. События второй части произведения нарастают подобно снежному кому и обрываются на смерти Клитемнестры и Эгисфа. После свершения справедливой мести оставшимся в живых героям остается только размышлять – о своем прошлом и будущем, о желаемом и действительном, об окружающем мире и своей собственной жизни.

Свободным в "Мухах" является главный герой – Орест. Он приходит в Аргос человеком без прошлого, с душой, подобной "великолепной пустоте". На этом этапе своей жизни он свободен от воспоминаний, людей, чувств. Царевич знает только то, чему его научил Педагог: знает мир, города, страны, культуру, искусство. Но сам по себе, как личность, он – ничто. У него нет ни привязанностей, ни желаний. Только с появлением сознательной жажды мести к Оресту приходит новое осознание свободы. Оно заключается в свободе выбора своего дальнейшего пути, в отказе подчиняться воле богов, когда-то создавших людей свободными, но со временем решившими отнять у них это знание. Совершая преступление, Орест не испытывает угрызений совести, поскольку, по его мнению, он творит правое дело. Однажды решившись убить мать, он решает всегда нести на себе этот груз. В каком-то смысле он даже рад ему, поскольку, наконец-то, у героя появляется что-то свое – своя история, свое преступление, своя ноша. В отличие от Ореста Электра, как и все жители Аргоса, лишена истинного понимания свободы. Она может только мечтать о ней, но жить с ней – ей не по силам. Электра мечтает об убийстве родных, как маленькие девочки мечтают о куклах. Она счастлива в своих фантазиях, но претворенные в жизнь – они ей ненавистны.

Финальный спор между Юпитером и Орестом, Богом и Человеком, вырабатывает основное экзистенциальное положение пьесы: люди боятся свободы, потому что она показывает им истинный смысл их существования. Свобода, по мнению Юпитера, раскрывает человеку всю бессмысленность его жизни, во многом уродливой и одинокой. Орест же считает своим долгом поделиться с людьми открывшимся ему знанием. Он освобождает граждан Аргоса, взяв на себя их покаяния, но на божественную роль искупителя всеобщих грехов он не претендует. Ему достаточно только освободить людей – все остальное зависит от них самих. Даже своей сестре Электре он не в состоянии помочь, ведь она мучается по собственной воле. Те муки, в которые она погрузилась после смерти матери, можно преодолеть только самостоятельно, осознав, что настоящая жизнь начинается "по ту сторону отчаяния".

"Посторонний" Камю:

Замысел повести "Посторонний" возник в 1937 г. В "Записных книжках" Камю, относящихся к апрелю 1937 г., определена тема будущей повести: "Рассказ: человек, который не хочет оправдываться. Он предпочитает то представление, которое сложилось о нем у окружающих. Он умирает, довольствуясь сознанием своей правоты. Тщетность этого утешения".

Камю говорил: "Хочешь быть философом — пиши роман". Он также говорил о том, что роман — это не просто художественное произведение, это в первую очередь, продолжение философии.

В черновиках Камю встречаются различные варианты названий повести: "Счастливый человек", "Обыкновенный человек", "Безразличный". Но Камю остановил свой выбор на названии, которое может быть переведено как "чужой", "чужак", "инородный", "посторонний". И уже это название отсылает нас к экзистенциализму, который ставит в центр своей философии отчуждение от общества. Его представители утверждают, что тот человек обладает достоинством, который сумел избавиться от общества.

И в лице главного героя мы видим именно "чужого" человека, который отказывается быть как все, отказывается лгать, предпочитает говорить правду, даже когда это идет вразрез с его интересами:

"[…] Потом спросил, могу ли я сказать, что в тот день я подавлял в душе своей естественные сыновьи чувства. Я ответил: — Нет, не могу, это было бы ложью".

Чужим, лишним ощущает себя и сам Мерсо:

"[…] Все в зале отыскивали и отвлекали знакомых, вели разговоры. Отчасти этим и объяснялось возникшее у меня странное впечатление, будто я тут лишний, как непрошеный гость".

"[...] дело разбиралось без меня. Все шло без моего участия. Мою судьбу решали, не спрашивая моего мнения".

Мерсо — посторонний и в отношении к жизни, которая ему представляется нелепым собранием ритуалов, он отказывается выполнять их. К примеру, он не плачет на похоронах своей матери, отказывается в последний раз взглянуть на свою мать и т. д.

Но Мерсо чужд не только обществу, не только жизни, он чужд и самому себе. Он даже не знает, что ему интересно:

"[…] я, может быть, не всегда уверен в том, что именно меня интересует, но совершенно уверен в том, что не представляет для меня никакого интереса".

В литературоведении превалирует точка зрения, что Мерсо — вымышленный образ. "Воображаемость образа Мерсо акцентирует отсутствие у него портрета, привычек, точных указаний на возраст, вследствие чего героя можно отнести к разным поколениям (от 25 до 40 лет).

Ощущение ирреальности происходящего создается также благодаря мотиву сна, который пронизывает всю повесть:

"Я чувствовал, что меня одолевает дремота".

"Должно быть, я задремал".

Равнодушного Мерсо не вывело из состояния сна даже совершенное им убийство:

"Вначале я плохо спал по ночам, а днем совсем не ложился. Но постепенно я стал лучше спать ночью и мог спать днем. Признаться, в последние месяцы я спал по шестнадцати, по восемнадцати часов в сутки".

Вот что говорит сам Камю о своем герое: "Невольный убийца, осужденный за то, что не играет в игру окружающих. В этом смысле он чужд обществу, в котором живет. Он бродит в стороне от других по окраинам жизни частной, уединенной, чувственной. Он отказывается лгать… Он говорит то, что есть на самом деле, он избегает маскировки, и вот уже общество ощущает себя под угрозой"

И этот самый мотив игры появляется в сцене в зале суда, когда у Мерсо появляется ощущение, будто все это игра:

"Вначале я как-то не относился к следователю серьезно. Он говорил со мной в комнате, где все было занавешено — и окна и двери: горела только одна лампа на письменном столе, освещавшая кресло, в которое он меня усадил; сам же он оставался в тени. О таких приемах я уже читал в книгах, и все это казалось мне игрой".

Камю ставит своего героя в типичную для экзистенциалистов "пограничную ситуацию", то есть в ситуацию выбора перед лицом смерти, когда, согласно экзистенциалистской философии, наступает прозрение. Мерсо выбирает свободу знать, что мир абсурден. Отказавшись пойти на компромисс, Мерсо принимает смерть.

Доминантной чертой образа Мерсо (и одновременно философским выводом из него) служит мотив "равнодушия" героя, который можно прочитать как сознательный уход его от предстоящего выбора. Он становится "посторонним" по отношению к самому бытию. Перед ним проходя т различные явления бытия, которые могут повлечь определенные действия героя. Но он ко всему оказывается равнодушным, тем самым не углубляясь ни в одну из возможностей выбора.

"[...] Я ничего не ответил, и он переспросил, хочу ли я быть его приятелем. Я сказал, что мне это безразлично".

"[...] Немного погодя патрон вызвал меня к себе. [...] Он хотел узнать, соглашусь ли я поехать туда. Я ответил: - Да, но мне, в сущности, все равно".

И мотив равнодушия непосредственно связан с одной из главных категорий экзистенциализма — свободой. Так, Камю говорил: "Этот мир не имеет значения. И кто понимает это, обретает свободу".

Хайдеггер, а вслед за ним и Камю, считали, что быть свободным, значит поступать и думать не "как все". Герой Камю удовлетворяет эти требования.

Категории абсурдности существования отведена главенствующая роль. Ею пронизана вся повесть. Абсурдно уже первое предложение:

"Сегодня умерла мама, а может вчера — не знаю".

Абсурдным является и суд над Мерсо: героя судят не за убийство, а за то, что он не плакал на похоронах матери. И кроме Мерсо это осознает лишь его адвокат:

"Да что же это наконец! В чем обвиняют подсудимого. В том, что он похоронил мать, или в том, что он убил человека"

Суд над Мерсо также является доказательством ирреальности происходящего. То, что его судят и за поведение на похоронах матери, противоречит не только юридическим законам, но и правам человека и элементарному здравому смыслу. Тем не менее, к данному обстоятельству обращается не только прокурор, но и адвокат (например, в эпизоде, когда он просит присяжных учесть, что именно привратник предложил кофе).

Смерть трактуется в экзистенциализме не как прекращение жизни, а как зловещая тень, падающая на жизнь, омрачающая ее. Речь идет не об объективном факте смерти, а о ее ожидании. Ясперс говорил: "Учиться жить и уметь умирать — это одно и то же". Так, герой повести принимает смерть, осознавая ее неизбежность:

"Ну что ж, я умру. Раньше, чем другие, — это несомненно. Но ведь всем известно, что жизнь не стоит того, чтобы за нее цепляться. [...] Другие-то люди, мужчины и женщины, будут жить".

Таким образом, Альбер Камю ставит героя в типичное для экзистенциалистов положение вещей — в крайности ситуации, оставляя его на грани выбора между жизнью и смертью, в результате чего должно наступать прозрение. И Мерсо выбирает свободу от абсурда, отказавшись от компромисса, герой принимает смерть. В повести нашли отражение такие категории экзистенциализма, как свобода, страх, смысл жизни и бытия, смерть, отчуждение.

В повести есть два лейтмотива, которые характеризуют героя и жизнь — это мотив равнодушия и мотив жары. И оба этих мотива связаны с экзистенциализмом непосредственно, так как мотив равнодушия непосредственно связан с одной из главных категорий экзистенциализма — свободой.

"Калигула" Камю:

Камю многое связывало с театром, (он был и актером, и режиссером, и драматургом). Главный оппонент Камю Ж.П. Сартр говорит о «Калигуле», как о пьесе, в которой «свобода становится болью, а боль освобождает». "Все начинается с усталости", – пишет Камю. Усталость не эмоциональное потрясение, не героическое напряжение сил, не кульминационный пик жизненных переживаний, но «осечка» в переживаниях, леденящий душу покой. Знаменуя собой, конец механической жизни, усталость в то же самое время есть срыв нормальной жизнедеятельности, невозможность следовать общим правилам игры.

Источник собственно «абсурдной» усталости в осознании нулевого результата любой «серьезной» целенаправленной деятельности: «я знаю, что всему приходит конец». По сравнению с этой «простой истиной» все становится неважным, несущественным: чуть больше благородства или подлости, чуть больше или меньше убийств. Все равноценно, восклицает Калигула, или, другими словами, ничто не имеет ценности перед лицом неизбежной смерти.

Калигула, прежде всего, усталый человек, обреченный на вечную бессонницу:

« - Тебе надо отдохнуть.

- Не могу, этого я никогда больше не смогу.

- Почему же?

- Если я буду спать, кто же мне даст луну?

- Это верно".

Человек, жаждущий бесконечного, невозможного, «что-нибудь безумного, но не из этого мира», и в то же время человек, которого подавляет сознание ничто и который делает свой выбор не в пользу луны, а в пользу усталости: «Твой император ждет отдыха. Это его собственный способ жить и быть счастливым».

Перед этой фундаментальной усталостью все остальное лишь череда ролей, инсценировок, полетов фантазии, коротание времени. Основной спектакль давно написан: «Я уже давно написал сочинение на эту тему". Именно поэтому желание невозможного также превращается в фарс, в красивую декламацию: «Чем утолить мою жажду? Какое сердце, какое божество бездонно, как озеро, чтобы напоить меня? Ни в этом мире, ни в ином нет ничего мне соразмерного. А ведь я знаю, мне нужно только одно: невозможное. Невозможное! Я искал его на границах мира, на краю своей души».

Опыт абсурда — испытание чувства нереальности происходящего. Усталость превращает не подлежащие сомнениям устои в зыбкие реальности, дрейфующие льдины. Однако, если все традиционные языковые оболочки теряют свою значимость, истончаются, значит, их можно без труда передвигать как театральные декорации. За счет этого передвижения достигается эффект выхода из безвыходной ситуации: «Я берусь управлять державой, в которой царствует невозможное».

Важен произвол, каприз, все остальное – казнить или миловать производные составляющие бесконечного репертуара. Вера в театральность жизни и в реальность театра во многом формируют абсурдное жизнечувствование, хотя и не сводятся к нему. Претензия на «чистую божественность», из которой по замыслу должно быть вытравлено все человеческое, все же роковым образом оборачивается привязанностью к жажде зрелищ – жажде, свойственной всем «простым смертным». «Публика, где моя публика?.. О Цезония, я покажу им то, чего они никогда не видели: единственно свободного человека в этом государстве». Калигула не бог, он актер, ломающий комедию, которая в свою очередь ломает его.

Развоплощение всего культурного поля значений, неминуемо приводит к чувству всеобщего конца, сопровождается эсхатологическими интуициями всеобщего умирания. Опыт вне культуры опыт переживания смерти - является «стержнем» всех «пограничных ситуаций».

Для Калигулы эсхатологический опыт напрямую связан с разрушением, диструкцией, с ненавистью к вещам и словам, к «мертвым» знакам (увеличению которых он сам способствует). Это сближает его с сюрреалистическими экспериментами, призванными расшатать жесткие языковые структуры, дать слово вихревому потоку бессознательного, высвободить его из-под пресса культурных норм. В сюрреализме бунт против языковых скреп зачастую выражается в жестокости и насилии над знаком: садистического "извращение" знака или повсеместного "осквернение" всего того, что является значимым, ценным, "нерушимым".