Antologia_frantsuzskogo_syurrealizma

Я присутствовал сегодня на весьма красивых зрелищах. Слу­ жащие похоронного бюро что-то не поделили у гроба. Я видел также какую-то женщину в трауре, с креповой вуалью, она шла в больницу поточить лясы со своим умирающим муженьком и по­ казать ему новую одежду, которую она купила утром в ожидании

его смерти. . _

Филипп Супо

Обыкновенный старикашка

Лик славы, лик смерти — вот лицо Анатолия Франса — живо го и мертвого. Труп, мы нелюбим тебе подобных. Однако у тебя много оправданий для долгой жизни — красота и гармония, кото­ рые наполняют тебя уверенностью, возлагают тебе на губы до­ брую улыбку, улыбку отца семейства. Красота, труп, мы знаем ее хорошо, и если мы соглашаемся на нее, это именно потому, что у нас она не вызывает улыбки. Мы полюбили огонь и воду только тогда, когда возжелали в них броситься. Гармония — ах! гармония — узел твоего галстука, мой дорогой труп, и твои мозги поодаль, прекрасно уложенные в гробу, и слезы, что так сладки, не правда ли.

То, что я больше не способен представить без слез на гла­ зах — это Жизнь; она является сегодня в маленьких смехотвор­ ных вещах, которым поддержкой может быть только нежность. Скептицизм, ирония, подлость, Франция, французский дух — что это все такое? Мощный порыв забвения уносит меня далеко­ далеко. Может быть, я вообще никогда не читал, не видел ничего

из того, что обесчещивает Жизнь? „ _

Ноль Элюар

Не подлежит погребению

Если еще при жизни говорить об Аматоле Франсе было слиш­ ком поздно, посмотрим с признательностью на газету, что уносит его, злостную ежедневную газету, что сначала его привела. Лоти, Баррес, Франс — отметим, однако, прекрасным белым знаком год, который похоронил всех этих троих мрачных господ: идиота, предателя и полицейского. Последнему мы дадим, я не возра­ жаю, особенно презрительное имя. Вместе с Франсом уходит хотя бы крупица человеческого рабства. Пусть будет праздником тот день, когда мы хороним хитрость, традиционализм, патриотизм, оппортунизм, скептицизм, реализм и неискренность! Подумать

81

только, что самые низкие комедианты того времени кумовались с Анатолем Франсом, и мы не простим ему никогда, что он укра­ шал в цвета Революции свою сияющую нелепость. Пусть откроют, для того чтобы запереть в нем труп, ящик на париж­ ских набережных, ящик со старыми книжками, которые ”он так любил”, и пусть бросят это в Сену. Нельзя, чтобы смерть этого человека поднимала пыль. Бретон

Вы когда-нибудь давали пощечину мертвецу?

Сам на себя сержусь, когда по какому-то машинальному утомлению я начинаю листать дневники разных людей. Именно здесь проявляется вся банальность мышления, к которому они так согласно приходят в один прекрасный день. Их существова­ ние основано на вере в это согласие, именно в нем все, что их возбуждает. Кто-то должен наконец собрать их голоса, чтобы еще один мог бы собрать голоса самых последних из людей, и этот че­ ловек был бы совершенно банальной фигурой, материализацией этой веры.

Местные муниципальные советы, на мой неразличающий взгляд, слишком волнуются сегодня из-за какой-то ничтожной смерти, ставят на фронтон своих школ плиты с его именем. Этого должно быть достаточно, чтобы описать того, кто недавно поки­ нул нас, ибо невозможно представить себе, чтобы Бодлер, напри­ мер, или кто-нибудь из тех, кто достиг высшего предела и бросал вызов смерти, наслаждались дифирамбами прессы или современ­ ников, как вульгарный Анатоль Франс. Что было у последнего, умилявшего всех тех, кто сам воплощает отрицание чувства и ве­ личия? Приблизительный стиль, который каждый считает себя вправе обсуждать по рекомендациям преподавателя; язык — все­ ми восхваляемый, в то время как язык существует лишь по ту сторону.вульгарных оценок. Человек иронии и здравого смысла, трусливо учитывающий все из страха показаться смешным, — он, уверяю вас, писал очень плохо. Но и хорошо писать — этого слишком мало, если не знаешь, стоит ли это писать. Посредст­ венность, ограниченность, страх, уступчивость любой ценой, не­ задачливая спекуляция, пораженчество, удовлетворенность самим

82

чу кончать жизнь в этом простом климате — жизнь, которая не заботится об извинениях и о том, что о ней скажут другие.

Я считаю любого почитателя Анатоля Франса дегенератом. Мне нравится, что литератор, которого приветствуют сегодня од­ новременно и тапир Моррас4, и слабоумная Москва, и даже по своей невероятной глупости, сам Поль Пенлеве5, написал, чеканя монету гнуснейшего инстинкта, самое обесчещивающее из пре­ дисловий к графу де Саду6 — тому, кто провел всю жизнь в тюрьме, чтобы получить в конце концов пинок ногой от этого официального осла. То, что вам льстит в нем, что делает его свя­ щенным, а меня не трогает, это даже не талант, весьма сомни­ тельный, но низость, позволяющая первому встречному бездель­ нику восклицать: ’’Как же я не подумал об этом раньше!” Омер­ зительный фигляр духа, он поистине выразил собой все француз­ ское бесчестье, ибо этот темный народ оказывается до такой сте­ пени счастлив, что одолжил ему свое имя! Бормочите же всласть об этой загнивающей вещи, об этом черве, которым, в свою оче­ редь, завладеют черви, вы, опилки человечества, обыкновенные людишки, лавочники и болтуны, слуги государства, слуги живо­ та, индивиды, погрязшие в грязи и деньгах, вы, потерявшие тако­ го прекрасного слугу суверенного компромисса, богиню ваших очагов и ваших милых радостей.

Я нахожусь сегодня в самом центре этого гниения, в Париже, где солнце бледно, а ветер вверяет трубам свой ужас и томность. Вокруг меня происходит копошение, ничтожное движение космо­ са, все величие которого стало объектом насмешки. Дыхание моего собеседника отравлено невежеством. Во Франции, как говорят, все кончается песенками. Пусть тогда тот, кто только что подох в серд­ це всеобщего благоденствия, обратится, в свою очередь, в дым! От человека вообще остается мало, еще более возмутительным будет вообразить себе, что он был человеком. Я уже несколько дней мечтаю о резинке, чтобы стереть человеческую низость.

Луи Арагон

83

Жак-Андре Буаффар, Поль Элюар, Роже Витрак

ПРЕДИСЛОВИЕ К ПЕРВОМУ НОМЕРУ ЖУРНАЛА "СЮРРЕАЛИСТИЧЕСКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ"

Процесс познания исчерпан, интеллект не принимается боль­ ше в расчет, только греза оставляет человеку все права на свобо­ ду. Благодаря грезе смерть обретает вполне ясный смысл и смысл жизни становится безразличен.

По утрам в каждой семье мужчины, женщины и дети, если им в голову не приходит ничего лучшего, рассказывают друг дру­ гу сны. Мы все зависим от милости грез, мы обязаны грезам, ощущая их власть, когда бодрствуем. Это страшный тиран, обря­ женный зеркалами и вспышками. Что такое бумага и перо, что такое письмо, что такое поэзия перед этим гигантом, который де­ ржит своими мышцами мускулы облаков? Вы бормочете что-то заплетающимся языком при виде змеи, не ведая о мертвых лис­ тьях и ловушках из стекла, вы боитесь за свое состояние, за свое сердце и свои удовольствия, и вы ищете в тени грез математиче­ ские знаки, которые сделают вашу смерть более естественной. Иные, и это пророки, слепо направляют силы ночи к будущему, заря говорит их устами, и восхищенный мир ужасается или позд­ равляет себя с праздником. Сюрреализм открывает двери грезы всем тем, для кого ночь слишком скупа. Сюрреализм — это пере­ кресток чарующих сновидений, алкоголя, табака, кокаина, мор­ фина; но он еще и разрушитель цепей; мы не спим, мы не пьем, мы не курим, мы не нюхаем, мы не колемся — мы грезим; и бы­ строта ламповых игл вводит в наши мозги чудесную губку, очи­ щенную от золота. О! Если бы кости раздулись, как дирижабли, мы бы увидели потемки Мертвого моря. Дорога — это часовой, стоящий против ветра, она обнимает нас и заставляет дрожать при виде мерцающих рубиновых очертаний. Вы, приклеенные к отголоскам наших ушей, как часы-спрут к стене времени, вы придумываете бедные истории, которые заставят нас беспечно улыбаться. Мы не будем больше себя беспокоить, и напрасно нам будут повторять: идея движения прежде всего инертна*, и древо скорости явится нам. Мозг крутится, как ангел, наши слова — зерна свинца, убивающие птиц. Природа одарила вас властью за­ жигать электричество в полдень и стоять под дождем, сохраняя в

* Беркли.

84

своих глазах солнце, ваши акты — незаинтересованный, а на­ ши — нам пригрезились. Все в мире — перешептывания, совпа­ дения; молчание и искра сами похищают свое появление. Дерево, нагруженное мясом, возникшим между камнями мостовой, сверхъестественно благодаря нашему удивлению; но, едва мы за­ кроем глаза, оно само ожидает торжественного открытия.

Каждое открытие, изменяющее природу, назначение предме­ та или феномена, является сюрреалистическим фактом. Между Наполеоном и бюстом френологов, которые его воспроизводят, проходят все сражения Империи. Мы далеки от мысли использо­ вать эти образы и изменять их в том направлении, которое могло бы заставить поверить в прогресс. Чтобы показать, как после дис­ тилляции жидкости возникает алкоголь, молоко или газ для осве­ щения, можно создать множество вполне удовлетворительных об­ разов и ничтожных вымыслов. Никакой трансформации не проис­ ходит, однако тот, еще невидимый, кто пишет, будет считаться отсутствующим. Одиночество Любви — человек, впадающий в тебя, совершает бесконечное и фатальное преступление. Одиноче­ ство письма — тебя невозможно познать безнаказанно; твои жер­ твы, зацепленные зубчатым колесом жестоких звезд, воскресают сами по себе.

Вспомним о сюрреалистической экзальтации мистиков, изо­ бретателей и пророков и пройдем мимо. Впрочем, в этом журнале вы найдете хронику выдумки, моды, жизни, изящных искусств и магии. Мода будет рассматриваться здесь в зависимости от притя­ жения белых букв к ночной плоти, жизнь — в зависимости от де­ ления дня и запахов, изящные искусства — в зависимости от конь­ ка на крыше, который говорит "гроза” колоколам столетних кед­ ров, и магия —в зависимости от движения сфер в глазах слепцов.

Автоматы уже размножаются и грезят. В кафе они сразу про­ сят что-нибудь для письма, мраморные вены — это графика их побега, и их машины одиноко едут в Лес.

Революция... Революция... Реализм — это подрезать деревья, сюрреализм — это подрезать жизнь.

85

Луи Арагон

ТЕНЬ ИЗОБРЕТАТЕЛЯ

Когда передо мной самые плохонькие сочинения, банально беспорядочные или трогательно наивные, но я при этом способен осознать, что передо мною все-таки сочинения, именно это свой­ ство — придуманность, изобретенность — поражает меня, как бы эфемерны и нелепы они ни были; и мое сердце уже не может ос­ таваться равнодушным. Я много раз испытывал паническое чувст­ во на Выставках Конкур Л еп и н , куда я возвращаюсь, сам не знаю почему, каждый год и прогуливаюсь среди изобретений: дурацких игрушек и удивительных приспособлений, что оказывают весьма сомнительную службу домашним хозяйкам. Чайные ситечки, ро­ зетки подсвечника на пружине наводят на меня порой непреодо­ лимый ужас. В такие минуты я пытаюсь представить себе челове­ ка, придумавшего все это, и спокойно опускаюсь в пропасть.

Открытие — интеллектуальный удар грома, оно не соизмери­ мо ни с порождаемой им любовью, ни с ее разрушительной си­ лой. Тот же механизм действовал и при открытии лампы Гали­ лея. и при создании игрушки — деревянных дровосеков, рубящих по очереди ствол дерева. Возникает чудесное, оно не прекращает существовать благодаря имагинативной длительности, в процессе которой кажется, что дух продуцирует из самого себя некий принцип, который не был в него вложен изначально. Универсали­ зация открытия, то есть признание его ценности, какой бы нео­ жиданной она ни оказалась, всегда остается ниже момента мысли. Судья, умеющий останавливаться только на последствиях, рискует уменьшить эффект, производимый мыслью; нет сомнения, что Ге­ гель предпочел бы яблоку Ньютона ту сечку, которую я видел вче­ ра у торговца скобяным товаром на улице Монж, ее реклама убеж­ дала, что ’’эта уникальная сечка открывается, как книга”.

На перекрестке грез, куда приходит человек, не ведая о про­ должении своей долгой прогулки, прекрасное безразличие золо­ тит отсветы универсума. Когда на первом плане наших воспоми­ наний возникают полезные изобретения, прославлены будут ис­ ключительно они прежде всего и всегда, но обратите внимание на их тень: не в ней ли их истинная природа? В тот момент, когда формируются тени, эти машины практической жизни еще только пробуждаются с неубранными волосами сна, с безумными глаза­ ми, еще не адаптированными к миру, что делает их близкими

86

простому поэтическому образу, скользящему миражу, из которого они едва ли вышли, еще не протрезвев. И тут сам инженер начи­ нает отрекаться от своего гения, он снова берет эту галлюцина­ цию и, так сказать, калькирует ее, переводит, ставит на расстоя­ ние протянутой руки неверующих. Потом, в свою очередь, вме­ шивается опыт. Но на той необъяснимой стадии, в той таинствен­ ной точке, где чистое изобретение не продиктовано ни использо­ ванием, которое ему уготовило будущее, ни медитативной необ­ ходимостью, в тот миг, когда изобретение только появляется на свет, едва начиная осознавать себя, когда оно чуть-чуть припод­ нимается, оно являет собой некое новое отношение, безумие, ко­ торое позже превратится в реальность. Загадка, аналогичная за­ ре. Вы призываете на помощь понятие случайности, но это дока­ зывает, что вы всего лишь пасуете перед запутанностью и слу­ чайностями самого воображения; однако вы прекрасно видите, что я способен их вообразить. Другое решение — частное приме­ нение общего закона — не лучше. Согласование изобретения и закона происходит последовательно, когда дух входит в свои пра­ ва и утверждается. Знал ли мелкий ремесленник, закрутивший первым вокруг оси с орнаментом красную рыбку металлического полукруга, вращение которого образует удивительный бокал сия­ ющей и настоящей воды, знал ли он о стойкости впечатлений, отложившихся на сетчатке глаза? И думал ли он о своих дохо­ дах? Я осмелюсь предположить, что он был одержим идеями дви­ жения и воды — действующей метафоры, в которой сочетались браком прозрачность и отблеск.

Абстрагировать и изобретать — действия, совершенно проти­ воположные друг другу. Изобретение может быть только в сфере частного. Я все больше убеждаюсь в верности этих предположе­ ний.» Но меня сдерживают распространенные ложные представле­ ния'(об абстрактном, конкретном и различных других способах познания. Надо сказать, что некоторые умы, лучшие умы, пре­ красно поспособствовали смешению этих понятий. В отличие от моей точки зрения, возобладало парадоксальное мнение: обыден­ ное познание абсолютно конкретно и, следовательно, абстрактное является прогрессивным шагом вперед по сравнению с ним. Итак, если я анализирую идеи, сформированные мною относительно любого предмета, когда мне это заблагорассудится, я всегда нахо­ жу подходящее слово. Противопоставление научного и обыденно­ го познания — ошибочно, ибо они оба почти одинаково абстракт­ ны и различаются лишь тем, что научному познанию удалось из­

87

бавиться от некоторых безосновательных мнений, которые пере­ гружали первичную абстракцию при ее рождении. Философское познание, если таковое действительно заслуживает этого назва­ ния, действует иначе: объекты, идеи представляют собой вовсе не пустые абстракции или смутные мнения, но они обретают некое абсолютное содержание, когда реализуется в сфере особенного, при своем минимальном распространении; то есть речь идет об объектах и идеях в их конкретной форме. Нет трудно заметить: это не что иное, как образ, который и есть способ познания поэ­ тического, ибо поэтическое — это способ познания. В этом смысле философия и поэзия — одно и то же. Конкретное — это последний момент мысли, подобное состояние конкретной мысли и есть поэ­ зия. Можно легко понять, что я подразумеваю под формулой ’’изо­ бретение возможно только в сфере частного”: конкретное является самой материей изобретения, а механизм изобретения сводится к механизму поэтического познания, то есть к вдохновению.

Обыденное познание происходит в соответствии с некими по­ стоянными отношениями и сопровождается суждением о тех абст­ ракциях, которыми она манипулирует: это суждение есть реаль­ ность. Однако идея реального чужда всякой истинной философии. Было бы безумием приписывать конкретному понятию то, что свойственно абстракции, которую считают идеальной с точки зре­ ния духа. Отрицая реальное, философское познание устанавлива­ ет прежде всего новое отношение внутри своего материала — это отношение ирреального: и тогда изобретение, например, сразу пе­ редвигается в область ирреального. Потом оно, в свою очередь, отрицает ирреальное и преодолевает обе эти идеи, воспользовав­ шись последним средством, благодаря которому они одновременно отрицаются и утверждаются, что примиряет и поддерживает их: это последнее средство — сюрреальное, которое представляет со­ бой также одно из определений поэзии. Итак, изобретение — это установление сюрреального отношения между конкретными эле­ ментами, механизмом изобретения является вдохновение.

Возможно, вы уже знаете, что поиск сюрреального^, методы утверждения его доминирующей роли приняли в повседневном языке имя сюрреализма. Немного поразмыслив, вы научитесь различать, какие изобретения являются чисто сюрреалистически­ ми. Сюрреальная природа установленного отношения в некотором смысле очевидна, несмотря на деформацию, с точки зрения прак­ тического применения. Подобные изобретения хранят следы раз­ личных моментов жизни духа и его исканий: размышление над

88

реальным, его отрицание, его примирение и абсолютный посред­ ник, объединяющий рассмотрение, отрицание и примирение. Фи­ лософские изобретения — предмет постоянных острот со стороны черни, которую разочаровывают противоречия, она даже изобре­ ла смех, чтобы с честью выходить из положения в присутствии противоречий. Это тот юмор, что фальшиво позванивает коло­ кольчиками в человеческом стаде. Однако есть и другой юмор: юмор как определение поэзии, в том случае если она устанавли­ вает сюрреальное отношение в его полном развитии. Именно это свойство юмора, вероятно, и делает изобретение сюрреалистиче­ ским. Следовательно, в подобном изобретении поражает вовсе не его полезность, которая не способна объяснить сюрреального; по­ лезность только еще больше нас запутывает, тем более что сама постепенно сходит на нет. Такое изобретение невозможно пере­ дать и через понятие игры. Игра не подходит: игровая деятель­ ность не способна удовлетворить породивший ее ум. Прекрасно понимая ход игры, ум не способен отделиться от ее тайны, он за­ вяз в области странного, как в болоте, он больше не верит в по­ рожденную им игру.

Отличительные признаки подобной изобретательной выдум­ ки, способной изменять свой темп, функции своих элементов, на­ правляя их к неформулируемой цели, во имя торжества этого юмора, что представляется только для дураков внешне противо­

речивым и порой даже смешным, — я нахожу эти признаки в це­ лом ряде маневров, ставящих под вопрос значение небольших привычных объектов и никогда не бывших поводом для скепти­ цизма. Таковы предметы нашей общественной игры, например: носовой платок, спичка, веревка, ключи... которые не вызывают ни смеха ни слез, мы почти не смотрим на них, лишь изредка бе­ рем в руки, и первоначально они кажутся безразличными духу. И я брошу вызов тому, кто посчитает возможным анализировать заключенный в них разумный интерес. Это чистые продукты во­ ображения, это само воображение, а значит, они должны усколь­ зать от разумения. Так, установленная на тротуаре спичка подо­ бно комете запускается в комнату одним-единственным щелчком; а если три спички поставить портиком на спичечную коробку и зажечь посередине поперечную спичку, то вся конструкция поле­ тит, и т. д. Чистые изобретения, для которых никто не ищет ни утилитарного применения, ни даже иллюзии применения, и явля­ ются непосредственным воплощением сюрреалистического юмора

89

вне его специальных мизансцен. Это не игры, но философские деяния первой величины. (В первую очередь, отрицается реаль­ ность спички как спички, утверждается ее ирреальность, и эта спичка, следовательно, может быть чем угодно другим — дере­ вом, ракетой, песенкой; далее, ее применение можно извратить, вывернуть, и она будет относиться к сфере деятельности, которая неизвестна сама себе, это будет новое, неопределенное, само себя изобретающее, то есть сюрреальное применение, и именно тогда возникнет иллюзорное объяснение этого факта как игры, прими­ ряющей противоречивую суть спички для внешнего наблюдателя, однако это объяснение должно на самом деле уступить дорогу по­ эзии, единственной правдоподобной интерпретации этого щелч­ ка — вон из реальности.)

90