Antologia_frantsuzskogo_syurrealizma

1920

Андре Бретон, Филипп Супо

МАГНИТНЫЕ ПОЛЯ

ЗЕРКАЛО БЕЗ ЗЕРКАЛА1

Мы — пленники капель воды, бесконечно простейшие орга­ низмы. Бесшумно мы кружим по городам, завораживающие афи­ ши больше не трогают нас. К чему эти великие и хрупкие вспле­ ски энтузиазма, высохшие подскоки радости? Мы не ведаем ниче­ го, кроме мертвых звезд, мы заглядываем в лица людей и взды­ хаем от удовольствия. У нас во рту сухо, как в затерянной пус­ тыне; наши глаза блуждают без цели, без надежды. Нам остались только кафе, мы собираемся здесь вместе: пить освежающие зелья, разбавленные алкоголи за столиками, липкими, как троту­ ары, на которые пали наши вчерашние мертвые тени.

Временами ветер обнимает нас большими холодными ладоня­ ми и привязывает к деревьям, что вырезало солнце. Мы смеемся стройным хором, распеваем песни, и никто в отдельности уже не знает, как бьется его сердце. Лихорадка отпускает нас.

Чарующие вокзалы не приютят нас никогда: нам страшно в их длинных коридорах. И чтобы прожить эти пресные минуты, эти века в лохмотьях, мы будем душить себя — сильнее и сильнее. Когда-то мы любили светила на исходе года, тесные равнины: сю­ да стекались наши взоры, как бурные потоки наших детских лет. Нет больше ничего — лишь отражения в лесах, где новоселье ве­ село справляют абсурдные животные, знакомые растения. '

Города, утратившие нашу любовь, мертвы. Посмотрите вок­ руг: небеса да пустыри; естественно, мы их тоже возненавидим в конце концов. Мы трогаем пальцами нежные звезды — это жите­ ли наших грез. Нам говорили: там дивные долины, кавалькады, навечно сгинувшие на Далеком Западе, где скучно, как в музее.

Большие птицы, улетая, исчезают без единого крика, исчер­ ченное небо не вторит их призывам. Они проносятся над плодо-

12

родными озерами и болотами; их крылья раздвигают сонмы сон­ ных облаков. Нам даже не дозволено присесть: поднимается смех

имы должны громко каяться в своих грехах.

Водин прекрасный день, цвет которого уже невозможно при­ помнить, мы открыли спокойные стены, они были крепче древних памятников. Мы были там, и радостные слезы лились из наших распахнутых глаз. Мы говорили: ’’Планеты и звезды первой вели­ чины не могут сравниться с нами. Как называется эта сила, что страшнее воздушной стихии? Роскошные августовские ночи, вос­ хитительные сумерки на море — да вы просто смешны! Жавеле­ вая вода и линии наших рук будут управлять миром. Ментальная химия наших грандиозных планов, Ты сильнее криков агонии и охрипших голосов заводов!” Да, в тот вечер, прекраснейший из всех вечеров, мы позволили себе рыдать. Женщины, проходившие мимо, брали нас за руку, даря, словно букет цветов, свои улыб­ ки. Наше сердце сжимается от пошлости прошлых дней, мы отво­ рачиваемся, не желая больше видеть водяные струи, догоняющие другие ночи.

Неблагодарная смерть — она одна почитает нас.

Все расставлено по палочкам, и никто не способен разговари­ вать: смыслы парализованы, слепцы стали достойнее нас.

Нам показали мануфактуры дешевых грез и магазины, заби­ тые доверху таинственными драмами. Великолепное кино, к тому же в нем играют наши давнишние друзья. Мы много раз теряли их из виду, и непременно находили на том же месте. Они угоща­ ли нас подгнившими сладостями, а мы делились своими еще не родившимися радостями. Они что-то бормотали, глядя неотрывно в наши глаза: сможем ли мы когда-нибудь вспомнить их жалкие слова, их уснувшие песнопения?

Мы подарили им наше сердце, наше сердце — бледная песенка.

Вечер, нас двое над бурной рекой, половодье нашего отча­ янья. Мы утратили последнюю способность мыслить. Слова сами срываются с наших искаженных губ, мы хохочем, прохожие обо­ рачиваются в испуге и торопятся скорее вернуться домой.

Вы не в силах даже презирать нас.

Мы грезим об электрических огнях в барах, причудливых ба­ лах в разрушенных домах, мы приносим им в жертву свет дня. Но больше всего нас удручает сияние, стекающее тихо на крыши в пять часов утра. Безмолвно исчезают улицы, жизнь наполняет бульвары: рядом с нами улыбается запоздалый гуляка. Не заме­

13

чая наших головокружительных глаз, он тихо проходит мимо. Грохот молочных повозок стряхивает с нас оцепенение, и к небе­ сам взмывают птицы в поисках божественной пищи.

И сегодня мы снова (но когда же кончится эта разграничен­ ная жизнь) отправимся к прежним друзьям, мы будем пить все те же вина. Вы снова встретите нас на террасах кафе.

А тот, кто умел заводить для нас это пляшущее веселье, те­ перь далеко. Он бросил на самотек запылившуюся череду дней; наши разговоры ему не интересны. ’’Неужели вы позабыли наши голоса, обернутые в чувства, и наши дивные жесты? Животные свободных стран и заброшенных морей больше не мучают вас? Перед моими глазами по-прежнему сражения и ярость душивших нас оскорблений. Милый друг мой, отчего бы вам не поделиться застоявшимися воспоминаниями?” ' Ведь воздух, что еще вчера свободно проходил в наши легкие, стал сегодня непригоден для дыхания. Остается смотреть прямо перед собой или со­ мкнуть глаза: стоит нам повернуть голову, как подползает голо­ вокружение.

Признаемся ли мы себе в том, что наши пути прервали свой ход, а странствия подошли к концу? Переизбыток пейзажей ос­ тавляет у нас на губах привкус горечи. Наша тюрьма — конст­ рукция из любимых книг, и нам не ускользнуть, ибо страстные благоухания усыпляют нас.

К нам взывают привычки — безумные любовницы: издерган­ ное ржанье, еще тягостнее — паузы. Нас оскорбляют рекламы, а мы ведь так любили их. Палитра дней, бесконечные ночи, неуже­ ли и вы, вы тоже нас покидаете?

Нам мало безмерной улыбки целой земли: мы хотим гигант­ ские пустыни — города без предместьев и мертвые моря.

Скоро конец поста. Словно обнаженное без листьев древо, просвечивает наш скелет сквозь череду зорь плоти, где прикорну­ ли, крепко сжав кулачки, наши детские желания. Слабость, до крайности. Еще вчера мы поскальзывались на чудесных корках, проходя мимо галантерейных лавок. Может быть, это и есть пре­ словутый зрелый возраст, когда, оглянувшись по сторонам, мы вдруг ощущаем, что на грустной площади, такой светлой прежде, стемнело? Назначенные там прощальные свидания в последний раз затравливают животных, чье сердце уже пронзила стрела.

Красивым книжным выражениям, подвешенным к нашим гу­ бам, не надо пугаться наших сердец, скачущих, как чертик на

14

веревочке, и низвергающихся с такой высоты, что подсчитать их подскоки невозможно.

В мерцании платиновой проволоки мы рассекаем мертвенно бледное горло, в его глубинах трупы разломанных деревьев; отсюда поднимается запах креазота, полезный, как говорят, для здоровья.

Те, кто не любят риска, тоже живут на свежем воздухе; ли­ хорадочные фантазии не смогут ни увлечь их, ни сбить с нака­ танного пути: ничто не помешает им начищать до блеска ржавые стекляшки — для приманивания диких племен. Они постепенно осознают свою силу — силу, заключенную в умении стоять без движенья в толпе мужчин, снимающих шляпы, и женщин, улы­ бающихся вам сквозь крылья бабочки-сфинкс. Свои ледяные сло­ ва они заворачивают в серебристую бумагу, приговаривая: ’’Пусть большие птицы бросают в нас камни, им все равно не вы­ сидеть ничего в наших глубинах”; но никогда им не стать персо­ нажами модных гравюр. Я смеюсь, ты смеешься, он смеется, мы смеемся до слез, спасая червяка, которого чуть было не убили ра­ бочие. На устах заготовленный каламбур и глупенькие песенки.

Настанет день, и пред нами возникнут два крыла, заслоняю­ щие небо; мы будем спокойно задыхаться во всепроницающем мускусном аромате. Колокольный звон, запугивание самих себя...

Хватит! Наших глаз неподдельные звезды, за сколько времени совершаете вы оборот вокруг головы? Только не соскальзывайте в кратеры; солнце уже комкает с презреньем вечные снега! Гости, двое или трое, снимают шарфики. Если искрящиеся ликеры не устроят в их горле изумительной ночи, они включат газовое отопление. Не говорите нам о всеобщем согласии; довольно раз­ глагольствований воды Бото, мы надели наконец чехлы на зубча­ тое колесо, которое так превосходно умело считать. Нам совсем не жаль, что мы не присутствовали при новом открытии небес­ ного магазина, стекла которого вылиняли сегодня ранним утром в цвет испанского мела.

Нас разделяет с жизнью нечто иное, чем то маленькое пла­ мя, что вьется по асбесту, как растение пустынь. Мы не думаем об улетевшей песенке золотых лепестков электороскопа, она раз­ дается порой в некоторых шляпах-цилиндрах — тех самых ци­ линдрах, что мы надеваем для выхода в свет.

В нашей плоти прорублено окно, оно открывается прямо в наше сердце. Внутри — необъятное озеро, к полудню сюда при­

15

летают стрекозы, золотистые и ароматные, как пионы. Как назы­ вается это высокое дерево, к которому приходят поглазеть друг на друга животные? Мы напоили его много веков назад. Его глот­ ка суше соломы, в ней безмерные запасы пепла. Раздаются рас­ каты смеха, однако не смотрите подолгу без подзорной трубы. Кто угодно может зайти в этот кровавый коридор, где развешаны наши грехи, прелестные картинки, хотя и в серых тонах.

Нам остается только раскрыть ладони и грудь, и разобла­ читься, как этот солнечный день. ’’Знаешь, сегодня вечером будет совершено зеленое преступление. А ты и не ведал, друг мой. Рас­ пахни эту дверь широко-широко, скажи себе: ’’Сейчас глубокая ночь, день умер в последний раз”.

История возвращается вспять, в учебник с обложкой в сереб­ ряных точечках, и самые блистательные актеры готовятся к вы­ ходу на сцену. Это представители растительного царства во всей красе, они скорее мужские, чем женские, а подчас и то и другое вместе. Они многократно перекручиваются, прежде чем угаснуть папоротниками. Самые очаровательные успокаивают нас своими сахарными ладонями, и наступает весна. Мы не надеемся вытя­ нуть их из подземных грядок вместе с рыбами разных пород. Это блюдо будет превосходно на любом столе. Как жаль, что мы уже не голодны.

16

СЕЗОНЫ2

Раннее утро. Мы с дедушкой выходим из залов Доло. Малыш хочет сластей с сюрпризом. Эти кулечки-рожки за одно су сильно повлияли на всю мою жизнь. Имя трактирщика — Тиран. Как часто я вижу себя в той красивой комнате с мензурками! Мне до сих пор снится хромовая картинка? на стене. Мужчина, чья ко­ лыбель в долине, достает к сорока годам своей чудесной бородой до вершины горы и начинает потихоньку клониться к закату. Сквернословящие нищие. И восхитительные вспышки детского гнева в адрес тех жирных растений, что вылеплены на музыкаль­ ных рожках, и цветы лилий, законсервированные в живой воде, когда ты летел вниз.

Я полюбил синие фонтаны, пред которыми так и хочется пасть на колени. В спокойной воде (мутить ночь воды — ленить­ ся в этом лучшем из миров) можно разглядеть, как из камней выбиваются частицы золота, зачаровывающие лягушек. Я вни­ маю рассказам о человеческих жертвоприношениях. Мне слышит ся что-то напоминающее барабанный бой в сторону ’’воронки”*! Так называется открытый участок воды, состоящий из резких те­ лодвижений крестьянских женщин. По ночам трава жадно загла­ тывает тьму белесых камешков, она разговаривает громче пою­ щих пещер. Распрямившись во весь рост на больших темных ка­ челях, я совершаю мистические движения лавровыми ветками. (Это относится к той поре, когда взрослым еще нравилось усажи­ вать меня к себе на колени.) Я не засыпал даже при самой скуч­ ной истории и находил подходящий смысл своим тощашним ма­ леньким обманам, прелестным лесным рябинкам. Да! Если бы никогда не кончались эти вечные каникулы в чистом поле и иг­ ры, в которых я был заводилой!

Короткие свистки. Как я любил тебя, о предместье, с твоими павильонами печали, удручающими садами. Я любовался топо­ графией твоих участков в маленьких пустынных агентствах. Включая право на рыбную ловлю. Путешествие туда и обратно в третьем классе сопровождалось повторением завтрашнего урока и воспоминаниями о великих синих ловушках прошедшего дня. Я всегда побаивался ярко сияющих вокзалов и более сдержанных залов ожидания, таинственного компостирования билетов. Но вот я прикасаюсь к очаровательной ручке в миг вознесения к благо­ уханию жимолости. Ужасные венчики маргариток напоминают мне девочек при первом причастии; я спускаюсь, нагруженный

17

ценными книгами, по монументальной лестнице. Из воспомина­ ний о школе остались только отдельные коллекции тетрадок. Ж и­ вописные Сцены с какими-нибудь редкостными тряпичниками, Великие Города Мира (я любил Париж). Меня страшат и све­ жесть приемных, и мужчина, проверяющий присутствующих и отсутствующих. А до перемены, когда можно поиграть в мячик или салочки, еще далеко. Я избрал своего первого друга за его манеру читать ’’Молодую пленницу”*. Мы жевали вместе мятные пастилки, мягкие, как первые подлости. Двор в полном сборе по категорическому императиву репетитора. Раздув все паруса, на нуле за поведение выплывают парты, а с ними поразительная пыль из форточек, которые потом обязательно закроют. Я делаю все возможное, чтобы вечером у моих родителей было побольше гостей. Я подолгу восторгаюсь тростью этого господина; это пер­ вые новости, которые дошли до меня из Эфиопии. Его племянник вызвался прислать черепах; это, я думаю, самое прекрасное из полученных мною обещаний; я до сих пор жду те самые цветы из Ниццы, ту самую гравюру из календаря. Снова складываются мо­ литвы, я начинаю верить в синие платья, что становятся еще си­ нее у кровати с кружевными покрывалами, произведением моей матери. И рождаются мысли об измерениях, иных, чем безнадеж­ но тоскливые пейзажи родительских бесед. По-моему, я прекрас­ но воспитан. В более счастливом возрасте меня бы пушкой не за­ ставили войти в спальню для друзей, где по неизвестным причи­ нам мы должны были любоваться последними минутами генерала Ош. Его лицо было, вероятно, полностью закрыто шляпой с перь­ ями, вдобавок, я помню это точно, — дело было к вечеру. А ведь мне довелось даже прожить несколько дней в этом презренном обиталище, где ни один стул не выдерживал апломба. Много по­ зже я обрел мужество сопротивляться проделкам дверей. Отныне я научился спускаться в подвал один, и это большое достижение, ибо мне не всегда удавалось сохранять равновесие в солончако­ вых болотах бряцающих ключей. Лишь те, кто привыкли спать под звездами, знают, в чем тайна ночного отбеливания травы.

Как случилось, что я потерял из виду конец этой аллеи топо­ лей? Прекрасная дама, ступившая на нее, наверное, только что вышла из сказки; потому и звучит так громко ее голос в велико­ лепных приливах ветра. До сих пор, прикладывая ухо к руке, как к раковине, я отчетливо слышу ее голос; она, наверное, вер­ нется в июле или августе. Она всегда сидит напротив меня в по­

18

ездах, которые никогда не тронутся с места; она хочет вернуть эту веточку, что выпала из ее рук навзничь на рельсы. Дорога к Желтому Дому уводит в самые соблазнительные туманы. Сети из перьев для ловли веревочных птиц. Знаете, я забросил ее однажды прямо на сырую землю, а потом и вовсе позабыл о ней. Рот, горький след и тополь — все едино. Одна, другая, третья — мы ничего не выигрываем от этих искренних умилений.

Я всегда сострадал растениям, растущим высоко на стенах. Самый красивый из проходящих мимо — тех, кто поскальзывал­ ся на мне, — оставил, прежде чем исчезнуть, эту прядь волос — левкои; иначе я был бы навсегда потерян для Вас. Он должен был обязательно вернуться той же дорогой. Мне жаль его до слез. Лю­ бящие меня подыщут неуловимые оправдания. Ибо они не пони­ мают, что я бесславно исчезаю в вечности малых разрывов, а они напутствуют меня наилучшими пожеланиями. Мне угрожают (почему они об этом не говорят?) — ярко-розовый цвет, нескон­ чаемый дождь или чей-нибудь неверный шаг по моим бортам. По ночам они смотрят в мои глаза, как на светящиеся червячки, или же наступают на меня несколько раз с теневой стороны. Я достиг пределов ароматического познания, и я мог бы врачевать, если мне заблагорассудится. Решено: я придумаю рекламу для неба6 и вернется порядок. Что мне надо? Стершиеся квадратики звезд? Самые предприимчивые приподнимут небольшие пластины пены: трагическая смерть. Есть на свете ничтожные колдуны, которые только и делают, что кипятят облака в котлах, и так без конца.

Сбольшими предосторожностями я продвигаюсь среди болот,

ясозерцаю, как воздушные края спаиваются с небесами. Я загла­ тываю дым своей сигареты, похожий на химерический образ дру­ гого. Скупость — превосходный грех, разодетый в водоросли и солнечные инкрустации. Осмелюсь утверждать: все в нас осталось по-прежнему, и я не чувствую себя слишком повзрослевшим. Я боюсь обнаружить в себе старческие замашки, что обычно путают

срозетками шума. И снова ужасы номеров захудалой гостиницы, обязательное участие в этих погонях! И только тогда! В Париже много таких мест, особенно на левом берегу; я вспоминаю об од­ ной маленькой семье, о которой говорилось в письме из Армении. Их приютили с преувеличенной заботой; это плохо кончится, уверяю вас, тем более что павильон выходит в разверстую про­ пасть. а набережная Цветов по вечерам безлюдна.

19

Как я радовался явлению Богоматери Дарующей в двух или трех книгах. Неужели эти градины в моей руке будут таять веч­ но? На магниевой фотографии вы видите сумасшедшего, что роб­ ко трудится в полуразрушенных полях и переворачивает землю, переполненную прекрасными осколками стекла? О красота, обла­ ченная в огонь, ты ранила меня своею тонкой экваториальной плетью. Слоновые бивни встают аркбутанами, упираясь в ступе­ ни звездных зорь, по которым вот-вот сойдет принцесса, и груп­ пы музыкантов являются из моря. Я один на плато, звенящем от двусмысленного качания, в нем заключена для меня вся мировая гармония. О! Сбросить волосы вниз — все члены — небрежно в белизну мимолетного. Какие у вас сердечные средства? Мне нуж­ на третья рука, как птица, которую две другие не могли бы усы­ пить. Я должен слышать головокружительные галопы в пампасах. У меня уши так забиты песком, что я не знаю, смогу ли выу­ читься вашему языку. Глубоко ли под кожей женщин завязыва­ ются кольца контактов, и не слишком ли много маленьких не­ винных волн выплакано на мягкое ложе роженицы? Потусторон­ нее свидание среди обыденных хитростей, после сотни хитроум­ ных экспериментов. Малая скорость. Только бы мужество не по­ кинуло меня в последний момент!

20