Antologia_frantsuzskogo_syurrealizma

гольствовать и судейские убийцы — мирно вынашивать свои зло­ деяния. Мы-то уж знаем, что такое жизнь. Наши писатели, мыс­ лители, доктора, простофили знают толк в том, как испортить жизнь. Пусть все эти писцы пускают на нас слюни, пусть они пус­ кают слюни по привычке или мании, из-за кастрации духа, из-за невозможности уловить нюансы — эти стекловидные лимоны, кру­ тящиеся земли, где высоко поставленный дух человека совершает непрерывный самообмен. Мы поймали наилучшую мысль. Прихо­ дите. Спасайтесь от своих лавров. Придумайте нам новые дома.

ПИ С ЬМ О ГЛАВНЫМ ВРАЧАМ

ЛЕ Ч Е Б Н И Ц ДЛЯ Д У Ш ЕВ Н О БО Л ЬН Ы Х

Господа!

Законы, обычаи предоставляют вам право измерять разум. И вы в соответствии с вашим пониманием осуществляете эту высо­ чайшую, грозную юрисдикцию. Позвольте посмеяться над вами. Доверчивость цивилизованных народов, ученых, правителей дарует психиатрии бог весть каких сверхъестественных светочей. Мы не намереваемся обсуждать здесь ни ценности вашей науки, ни сомнительного существования умственных болезней. Но на сто предполагаемых патогенезов, где происходит смешение материи и духа, на сто классификаций, из которых самые смутные — един­ ственно приемлемые, сколько благородных попыток приблизиться к миру мозга, где живет столько ваших заключенных? Ведь для вас грезы так называемого больного, который находится в плену своих образов, — всего лишь салат из слов.

Мы не удивимся, если вы окажетесь ниже той цели, для ко­ торой вообще очень мало кто предназначен судьбой. Но мы вы­ ступаем против того, что люди в меру своей ограниченности при­ писывают себе право исследовать область духа методом бессроч­ ного тюремного заключения.

И это чудовищное заточение! Известно — но известно недо­ статочно — что лечебницы, вместо того чтобы быть лечебницами, являются страшными застенками, где используются рабочие руки заключенных — бесплатные и свободные; грубое обращение явля­ ется здесь правилом; и вы вполне к этому терпимы. Лечебница для душевнобольных — под прикрытием науки и правосудия — сравнима с казармой, тюрьмой, каторгой.

Мы не будем поднимать здесь вопроса о насильственных за­ ключениях в сумасшедший дом, чтобы дать вам возможность не

151

делать слишком простых опровержений. Мы утверждаем, что большое число ваших пансионеров, абсолютно безумных по офи­ циальному определению, являются насильственно заключенными. Мы не допускаем, чтобы кто-либо мешал естественному течению душевной болезни, законной, логичной, как и любая последова­ тельность идей или человеческих поступков. Подавление антисо­ циальных реакций — химера, и это неприемлемо в принципе. Все индивидуальные акты — антисоциальны. Безумные — жерт­ вы общественной диктатуры; во имя человеческой индивидуаль­ ности мы требуем освободить этих каторжников чувственности, поскольку законы не должны запирать всех думающих и действующих людей.

Не настаивая на абсолютно гениальных проявлениях со сто­ роны отдельных сумасшедших, насколько мы способны их оце­ нить, мы утверждаем абсолютную законность их концепции ре­ альности и всех тех действий, которые из этого следуют.

Можете ли вы вспомнить об этом завтра утром в час обхода больных, когда вы будете общаться, не тратя слов, с этими людьми, перед которыми, признайтесь в этом, у вас есть единст­ венное преимущество — сила.

152

Жорж Рибемон-Дессень

МАП РЕЙ

В 1925 году осталось еще немало живописцев. Мы, было, по­ надеялись, что эта порода обречена на скорейшее исчезновение; и в один прекрасный день мы позволили бы себе устроить нацио­ нальный заповедник, предназначенный для сохранения последних экземпляров. Я уже представляю себе такой парк: множество де­ ревьев с мучительно-острыми ветвями, туманные озера, всё пла­ вает в сумерках цвета охотничьего рожка, радуги вьются, как ло­ коны, цветущие обнаженные женщины или растленные светские дамы, просторные лужайки или мраморные лестницы, украшен­ ные, как сладостные руки, натюрморты, оберегаемые и стерили­ зуемые современной наукой. И наши последние художники, предающиеся наслаждению; их холят, как отборных жеребцов, и более того, их кормят пирогами и кистями, как в действующей армии; глаза тупы, язык вывешивается наружу, но пальцы испу­ скают свет, точно ножки танцовщиц.

Увы, ничего подобного; живописцев действительно ’’паркуют” , но лишь для того, чтобы локализовать. Еще немного, и их начнут кастрировать, чтобы притормозить чрезмерную плодовитость.

Однако людей, способных заинтересоваться их работой, очень мало. Впрочем, разве мы интересуемся вообще чем-нибудь в на­ ше счастливое время? Мы жаждем чуда, мы хотим, чтобы чудо просачивалось к нам отовсюду.

А некоторым людям вовсе не обязательно ждать чуда, оно представляется им товаром с базара. Они запросто держат его в руках и отдают без выкрутас и магических операций дервиша. Взгляните на простого и спокойного Ман Рея. А ведь ему удалось открыть ставни удивительного мира. Если мы пристально всмот­ римся в частицы этого мира, то с удивлением узнаем в них суще­ ства или объекты из сновидений; они способны в одно и то же время быть то тем, то другим, они изменяют свою сущность в тот самый миг, когда мы, кажется, уже уловили ее. Мы смотрим на Ман Рея, мы вопрошаем его фантазию, что умеет смешивать эти таинственные силуэты с пространством, существующим вне како­ го-либо нового гравитационного поля. Он улыбается в ответ, как дрессировщик в клетке, где арктические ушастые тюлени кушают сардины из лап тигра, зачарованного нежными взглядами белой мыши. Дрессировщик окажется в животе тигра, прежде чем Ман

153

Рей в своих фотографиях. Не ищите внутреннего содержания. Однако Маи Рей всегда неразрывно связан со своими произведе­ ниями. Какими таинственными связями? Он только расставил объекты, находившиеся на расстоянии протянутой руки или мыс­ ли. Фотобумага сделала все остальное так же просто, как Ман Рей. Может показаться, что это элементарно и каждый может до­ стигнуть подобных результатов. Кто-то уже пытался его имитиро­ вать, но различие сразу бросается в глаза.

Пока он занимается ежедневным воспроизведением физиче­ ской красоты Элегантных дам и Интеллектуалов в своих верных фотографиях, вы держите в руках эти фрагменты неизвестного мира, который он кропотливо вылавливал на удочку через окош­ ко чувствительной бумаги. Бумага была чувствительна, чело­ век — нет, по крайней мере в том смысле, в каком вы это понима­ ете, ибо вам неведома чудовищная чувствительность духа, анало­ гичная вибрации бумаги в соседстве со светом, что играет на рас­ паде материи; то ужасающее и короткое покачивание, необходи­ мое при выборе объектов присутствует в послушании фотобумаги.

Поэтому вы, клиенты чуда, будете удовлетворены, ибо Ман Рей совершает чудеса лучше, чем Лурд' или индийский факир. Вы сможете удовлетворить свой аппетит — аппетит самого чуда, который таится в каждом из нас, и способность излечивать рак сердца, тропические заросли на лице или выращивать банановое дерево и баобаб в швейном наперстке.

И действительно, в пространстве (мы должны упомянуть об этом, что бы это ни означало), которое, как кажется, не пропу­ скает звука, мы обнаруживаем различные способы движения, предназначенные для того, чтобы перемещаться от необычайных облаков, плывущих высоко по небу, к хрустальному сосуду. Мы чувствуем, что его телом управляют совершенно иные измерения, потому оно движется, в форме взгляда, вдоль спиралевидной ре­ ссоры, возникшей из знакомых силуэтов. Всё становится плоским или расширяется в то время, как привычные для нас годы проте­ кают за секунду или секунда кристаллизуется в полувечность.

Однако стоит упомянуть о еще одном феномене. Ибо при ви­ де произведений Ман Рея, в которых палец живописца (в грязи из-под ногтей которого находятся его глаза) ничего не сделал, ни с точки зрения техники, ни с точки зрения чувства, мы получаем зрительное удовольствие благодаря пластическим гармониям, столь дорогим любителям живописи! Какое совершенство! Какое разнообразие! Какое богатство! Шарлатаны с палитрами, певцы с

154

маслом — вот кто обнажает жульничество вашей парадности! Вот ваши законы и вот ваш кодекс, но они не подчиняются прихоти вздоха, моды на короткие волосы или длинное платье. Они предо­ ставлены самим себе в строгих зеркалах случайности и идилличе­ ского сплетения абстракций в форме самих форм. В современном изобразительном искусстве Ман Рей (и он умеет также скрыть в ’’настоящей живописи” какую-нибудь шутливую проделку) — это тот человек, что сделал против живописи больше всего. Но тем самым он выиграл для нее самое лучшее и самое сложное: он вернул ей девственность.

И это вовсе не отдалило от нее почитателей.

155

Роже Витрак

В Н У ТРЕН Н И Й М О Н О ЛО Г И СЮ РРЕА ЛИ ЗМ

Выражение ’’все, что приходит в голову” звучит теперь менее отрицательно, чем раньше. Сегодня мы допускаем, чтобы автор под предлогом экспериментирования или для достижения высшей реальности излагал без всякой критики все свои ощущения, все свои соображения и даже все свои слабости. На повестке дня пси­ хологическая искренность. ’’Белая страница” 1 не волнует больше никого, лучшие поэтические произведения последних лет были написаны автоматически. Однако кажется, что публика так и не отдает себе отчета в происшедшей лирической революции. Она еще способна удивляться анкетам о Боге и о самоубийстве2, кото­ рые предлагают журналы ’’Философия” и ’’Сюрреалистическая революция”. Если публика удивляется, то лишь потому, что она была невнимательна к предшествующим вопросникам. Журнал ’’Литература” действительно несколько лет назад спрашивал: ’’Зачем вы пишете?”3 — и несколько позже: ’’Что вы делаете, когда вы одни?” Если бы в ту эпоху публика потрудилась иссле­ довать причины деятельности этого журнала и призналась себе в головокружительное™ одиночества, может быть, журнальная хроника насчитала бы несколькими самоубийствами больше, и, возможно, несколько простых душ встали бы на поросшую травой тропу, ведущую к церкви.

С точки зрения критической наиболее богатым разнообразны­ ми опытами был тот период, который следовал за движением Д а­ да. Тогда мы жили в тоске и тревоге.

Андре Бретон и Филипп Супо в ту эпоху написали ’’Магнит­ ные поля” и было удивительно, что таким простым средством — игрой, при которой грезы записывались со скоростью самой гре­ зы, — им удалось реализовать в восемь дней произведение, поэ­ тическая чистота которого ни в чем не уступала самым чистым произведениям. В своем недавнем ’’Манифесте сюрреализма” Ан­ дре Бретон дал публике ключ от этих чудес, и движение, которое обещает по своей широте перегнать романтизм, растет день ото дня. Трудно представить, чем оно станет. Однако можно уже се­ годня сказать: то, что прежде считалось целью, стало средством первоклассных поисков.

Среди попыток освобождения мысли весьма интересна та, что сделал г-н Эдуард Дюжарден. ’’Лавры срублены” появились в

156

1887 году в ’’Ревю Индепендант”. Валери Л арбо , написавший предисловие к новому изданию книги Эдуарда Дюжардена ’’Лавры срублены” , обобщил историю того, что условились называть ’’внутренним монологом”. Он видел начало этой формы у Монтеня и завершение у Джеймса Джойса, не преминув напомнить, что последний прекрасно знал ’’Лавры срублены” , где впервые Эдуард Дюжарден сумел противопоставить слово и внутреннюю мысль в процессе ее формирования.

Читая ’’Лавры срублены” , нетрудно заметить, что автор пи­ сал все, что приходило ему в голову; и это последнее выражение должно было быть понято так, как его понимает простой человек. То, что приходило в голову г-ну Эдуарду Дюжардену, было не чем иным, как разговорным языком. Во всей книге трудно вычле­ нить хотя бы один образ. В ней, напротив, изобилуют размышле­ ния, констатации и замечания. Создается впечатление, что это автор-актер говорит один, сам с собой, наподобие маньяка. Здесь лучше подошло бы определение не ’’внутренний монолог” , но ’’сололог”. Но между сюрреализмом и этим так называемым ’’внутренним монологом” существует глубокое различие, и для того чтобы преодолеть путаницу, необходимо поставить под со­ мнение сами слова. Слишком долго слова считались эксклюзив­ ными знаками языка. И более того, единственными помощниками речи. Если язык и речь имеют свои слова, то у мысли должны быть свои. И лишь благодаря излишеству или по ошибке мысль соглашается употреблять тот же самый словарь, и соображения удобства требуют, чтобы она пользовалась синтаксисом. Но ей ос­ таются, чтобы спасти свою чудесную видимость и сохранить ал­ люр тайны, те образы, которые и составляют ее целостность.

Грезу можно рассказать благодаря чудовищным архитектур­ ным сооружениям, которые не что иное как слова, возвращенные в дикое состояние. При пробуждении человек, восстанавливая то, что он запомнил за ночь, может принимать эти слова обязательно вместе со всей их варварской логикой. Если он набросает их н а бумаге, принимая их без контроля, он напишет очень красивые истории. Если он хранит их и ухаживает за ними в соответствии с их симпатиями, как он это делает с предметами и с людьми в жизни, он вынесет из них высшее поучение, которые можно бу­ дет легко заменить на любое другое.

Он сам удивится своим новым ощущениям. Он откроет сим­ волы своей грусти, своих радостей, своего отчаяния. Он застанет себя ласкающим растения за их отражения, камни, у которых он

157

1926

Поль Элюар

БУБНОВАЯ ДАМА

Однажды в юности я раскрылся навстречу чистоте. Единст­ венный взмах крыльев в небесах моей вечности, единственное би­ ение сердца, моего влюбленного сердца, в уже завоеванной груди. И я больше не падал на землю.

Влюбленный в саму любовь. По правде говоря, свет ослеплял меня. Я хранил свет в самом себе, довольно света, чтобы видеть по ночам, целыми ночами, ночами напролет.

Девы, какие они разные. Мне всегда грезится дева.

В школе она сидит передо мной, в черном фартуке. Когда она поворачивается спросить у меня решение задачки, невин­ ность ее глаз так смущает меня, что, сострадая моему волнению, она обнимает руками мою шею.

А теперь она покидает меня. Восходит на корабль. Мы почти чужие друг для друга, ее юность повзрослела, и ее поцелуи меня больше не поражают.

Или, когда она больна, я держу в своих руках ее руку, до смерти, до своего пробуждения.

Я бегу быстрее, изо всех сил, на эти свидания, я не боюсь опоздать, но хочу успеть до того, как другие мысли украдут меня у себя самого.

Когда наступит конец мира, мы не узнаем ничего о нашей люб­ ви. Она искала мои губы тихими и ласковыми движениями головы. В ту ночь я действительно поверил, что снова верну ее дню.

159

И так всегда — то же признание, та же юность, те же чистые глаза, то же наивное движение рук на моей шее, та же ласка, то же откровение.

Но никогда — та же женщина.

Карты предсказали мне, что я встречу ее в жизни, так и не узнав ее.

Влюбленный в любовь.

Мишель Лейрис

АВАНТЮРНАЯ ЖИЗНЬ ЖАН-АРТЮРА РЕМБО

Я не представляю себе, чем может быть поэзия, если не про­ явлением сущностного бунта человека против абсурдных законов универсума, в который он заброшен, разумеется, против воли. Одни будут истощать себя горькими жалобами на тоскливую жизнь, но это еще не настоящий бунт: гложущая меланхолия не возбуждает в них желания разрушать. Иные попытаются систе­ матически разрушать в своей душе все понятия, которые способ­ ны были бы привести к действию: любое действие, по их мнению, требует хотя бы минимального оптимизма, прагматизма, благодаря которому мы судим о вещи по ее результатам. Все это, как и все прочее, вызывает необходимость бунта, ибо уступка означала бы приятие. Уступающие навечно останутся в бездействии, они пе­ чальные школяры, отданные в жертву комарам и всем насекомым компромисса, заранее побежденные на всю оставшуюся жизнь все­ возможными Вилами К адиум а; и все потому, что они не сумели осознать, что необходимо выбрать минимальное поражение (если это можно назвать поражением) ; оно менее постыдно, ибо способ­ но породить максимум разрушения под угрозой подвергнуться другим, и более суровым, разрушениям.

Некоторое время человек будет верить, что поэзия — это са­ мое реальное выражение бунта. Он считает, что сможет остраниться от материального мира, оставаясь с ним связанным только смутной магической тканью слов, нарушая привычные отноше­ ния, заставляя двигаться одни и те же слова, конструируя новый мир подчас по образу своему... Он думает, что ему удалось раз­

160