Марианна Вебер - Жизнь и творчество Макса Вебера

Уже десять дней тихо —каникулы. Ни людей, ни обязательных дел. Только чтение, грезы, писания и сияющее лето. В тени на траве под лесными буками теперь действительно сверкает венец бегоний, под катальпами цветут фуксии. Когда ночью в гроте на земле стоит фонарь и слегка освещает ветви катальп и травяную крышу снизу, а из окон падает желтый свет, чувствуешь себя как в глубоком, темном лесу у сказочного дома. А в глубине души воз­ рождается сила к новой деятельности.

«Вчера было удивительно прекрасное тихое воскресенье. Утром на привычных вещах лежало нежное перламутровое веяние и уно­ сило их в странную тишину. Время затаило дух. Голубоватые флоксы мечтательно покачивались на своих высоких стеблях, мяг­ кое удовлетворенное блаженство. После обеда мы сидели в саду. Солнце утверждало свое могущество и возвращало все действи­ тельности. Но умиротворенная благодарность оставалась. Были ли мы счастливы? Думаю, что были: да, счастливы и не испытывали никаких желаний, без того, чтобы что-нибудь случилось. Красота солнечной грезы давала полное удовлетворение».

Лунные ночи посвящались грезам на балконе. Цветущие катальпы благоухали в доме. Серебряный серп медленно поднимался за елями горного склона, бросая блестящую полосу на темную, тихо журчащую реку. Ручеек плещет. Руина таинственно привет­ ствует из тумана ночи. Тяжесть земли растворена. Тайна мира шепчет в душах, которые опасаются за вечность всего великого и прекрасного, стремятся к собственной вечности. Но проникнуть в это невозможно. «Ах, боги, почему бесконечно все, все, только наше счастье конечно!»

II

В это время (1911) очень значительный член дружественного кру­ га, Георг Еллинек, завершил свой жизненный путь. Когда вскоре после этого его дочь праздновала свадьбу, Вебер нарисовал детям замечательный образ друга в такой манере, которая, как и другие, возникшие в торжественные минуты документы, непреднамерен­ но выявляют некоторые его собственные черты.

Оба они были очень различны по своей природе, но слова Ве­ бера о чрезвычайном юморе друга могли бы быть сказаны и о нем самом. В качестве памятника обоих здесь может быть приведена речь Вебера: «Там, где в начале Ветхого Завета идет речь о браке, утверждается: чтобы принадлежать навсегда друг другу, навек оставляют родителей. Так происходит внешне, и сначала также внутренне —в частности для такой молодой женщины, которой счастье приходит в ясном свете утренней зари, мечтательно пре-

394

красно, как будто все преобразуя и оставляя все прошлое как бы погружающимся вглубь. И вот оба формируются друг для друга и друг подле друга навстречу совершенно новым неизвестным судь­ бам, которые затем, образуя и накладывая свою печать, овладе­ вают молодой жизнью и образуют из нее человеческую судьбу, са­ мостоятельную, давно оторванную от почвы своего прошлого — так кажется. И все-таки: «По закону, по которому ты вступила» (в мир), нелегко теряется то, что когда-либо было вложено в нас. Эта участь складывается различно у разных людей в зависимости от их своеобразия. Не знаю, так ли в поколении наших родите­ лей, как в нашем. И у нас в каждом человеке по-иному. И если я правильно понимаю нашу молодую женщину, то и ей, как мно­ гим из нас, положен в колыбель наряду со многими другими так­ же прекрасный дар вдумчивого самопогружения, а тем самым и внутренняя необходимость к этому. И я часто замечал у людей такого типа: в жизни и развитии брака у молодой женщины сре­ ди яркого сияния счастья —раньше, позже, когда-либо —насту­ пали часы странного одиночества, которое не могла устранить ни сильная любовь мужа, ни любовь к нему. Это происходит в той или иной форме. Всегда это нечто охватывающее ее невидимы­ ми руками: собственная природа, родина, все то, что ей обещало прошлое. Кажется, что она медленно опять соскальзывает на ко­ лею своей природы и предистории: «Такой ты должна быть, убе­ жать от себя ты не можешь». «Стала ли я той, какой могла стать? И что же это было? Что дали мне наследие и традиция родитель­ ского дома? Посторонний может, пожалуй, напомнить ребенку дома, что этот вопрос придет, но тогда ему следует остановить­ ся, ибо он не может осмелиться на него ответить. Вместо этого ему разрешено засвидетельствовать, насколько он может, что для него самого означали и означают эти родители.

Так мне должно быть дозволено прежде всего напомнить в этом кругу о глубоком почтении, испытываемом мной в течение стольких лет к той, которую мы сегодня видим под вуалью вдовы. Ее страстная потребность ясности и истины, ее решительное от­ клонение всех половинчатых решений и компромиссов, ее стрем­ ление к однозначным решениям, гордая уверенность, свойствен­ ная ее натуре, —все это коренится в сильном, суровом чувстве достоинства, —совершенно свободном от конвенциональное™ в точном смысле этого слова, - и в полной свободе от всякого страха перед людьми, что меня всегда ободряет среди всего, что нас в та­ кой мере окружает. Это дало ей внутреннюю суверенность по от­ ношению к жизни и также по отношению к страданию и смерти.

Быть может, совсем иным представлялся первому поверхнос­ тному взору тот, кто сегодня всегда и повсюду среди нас. Когда я

395

14 лет тому назад прибыл сюда в Гейдельберг, я пришел из не­ сколько сложных условий и полагал, имея в виду то, что здесь происходило, что окажусь в гораздо более сложных отношениях, особенно в отношениях к человеку, о котором я говорю. Вместо этого я ощущаю сегодня благодарность за дружбу и дружескую верность старшего, в то время бесконечно более зрелого челове­ ка, какую я редко ощущал; эта верность оставалась неизменной в тяжелые времена, когда я сам не мог предложить другим ниче­ го духовно —благодарность за эту дружбу затрудняет меня гово­ рить о нем: она слишком, быть может приближает его образ к моему взору. Вскоре я увидел, что этот человек устанавливает прочные дружественные отношения с самыми различными, иног­ да трудными по своему характеру людьми, для которых эти отно­ шения важны. Достаточно назвать двух, столь различных по сво­ им натурам людей, как Эрвин Роде и Георг Фридрих Кнапп. Еллинек был человеком примирения в самом широком и лучшем смысле слова, человеком, всегда готовым принимать другого и идти ему навстречу, видеть вещи и людей с их разных сторон, оценивать реальности, осторожно взвешивать средства и успех и все сомнения, не склонным к односторонним предвосхищающим решениям и взглядам. И все-таки: темперамент, пути, границы были у него с его натурой ученого, несомненно иными, чем у очень занятой интересами своего пола представительницы феми­ низма, —однако в решающем пункте они были полностью соглас­ ны. Как Бисмарк говорил о «роПерёе»120, которой надо было кос­ нуться, чтобы его старый император сразу реагировал, —так было и у этого как будто столь безгранично уступчивого и осторожно­ го человека. Незабываемо, как он, не имея состояния, во время, когда все профессора жаловались и жалуются на злоупотребления министерств, не делал из этого серьезных выводов, принадлежал к тем немногим, отклонившим предоставляемую правительством профессуру, после нанесенного ему недостойного оскорбления. Так оно и было: решающий пункт, когда и у него склонность к примирению переходила в полную несговорчивость, находился там, где речь шла о вопросах, связанных с личным достоинством. Он щадил его у других. Я слышал, как он говорил о выдающихся ученых насмешливо, но никогда не позволял себе по дурной про­ фессорской привычке высказываться о них дурно. Этого он тре­ бовал и по отношению к себе и настаивал на этом. Так он отно­ сился и к своим свершениям. Он не скрывал, что притязает на знание своего ремесла; и он действительно мог притязать на это. Сегодня в этом кругу речь ведь не пойдет о нем как об ученом. Но, быть может, именно мне позволено сказать, в какой степени в том, что мне было дано судьбой совершить, существенные

396

импульсы шли от его великих работ. Коснусь нескольких момен­ тов: отделение натуралистического и догматического мышления в «системе субъективных публичных прав» для методических про­ блем, создание понятия «социального учения о государстве» для уяснения расплывчатых задач социологии, доказательство религи­ озного влияния в генезисе «человеческих прав» для исследования значения религиозного начала вообще в областях, где его обычно не ищут. И да будет мне дозволено сказать еще и то, в какой сте­ пени я, как и многие другие, всегда ощущал как выражение совер­ шенно специфической «глупости» людей и обстоятельств у нас, что этот человек, один из немногих в своей специальности имевший признание в мире, представлявший эту специальность в особой, только ему свойственной манере, человек, к которому каждый год стремился широкий и избранный круг учеников из разных стран, все-таки не был допущен к первым местам, которые он был дос­ тоин занимать, и таким образом его большой педагогический дар не был использован в широкой деятельности, а ограничивался на­ шим маленьким университетом —конечно, на благо университету и к удовольствию своих здешних друзей.

Он преодолевал это, ибо натуре этого человека, который с юных лет столько терпел от физических и психических сложнос­ тей, был свойствен юмор, его особый юмор, в качестве элемента сдерживающего значения. Конечно, не следует думать, что он был «остряком». Хотя таковым он также, безусловно, был в высокой степени. Когда случалось услышать его рассказы, пущенные в об­ ращение и отшлифованные, нельзя было не оценить его высокое, даже чисто формальное художество в этой области. Мне известен у живых только подобный юмор Альфреда Дове —мне говорили, что и Йозеф Унгер обладал таким свойством —посредством кото­ рого он, как и наш друг, также был способен в полной концент­ рации, при строгом удалении всего не относящегося «к делу» вы­ явить содержание подлинно комического, заключенного в ситуации или комбинации мыслей, и свести его в единство.

Но речь здесь пойдет о совершенно ином. Юмор не просто ос­ трота. Сервантес не насмешник —и его чувству всего гротескного как неизбежной судьбы чистого убеждения при попытке его осу­ ществления в данных условиях существующего мира родствен­ но духовное своеобразие нашего друга, о котором я говорю. Но этот юмор ведет в своих наилучших и высших выражениях к од­ ной из последних позиций человека к жизни вообще. Ведь наши дела и страдания сплетены из осмысленного и бессмысленного и соединены в судьбу. И схватывая это последнее зерно жизни и представляя его нам, подлинный юмор в своем самом тонком смысле дарит нам далекий от всякой насмешки сильный, здоро-

397

Глава XIV

Картины путешествий

И в эти годы путешествия остались господствующей потребностью для Вебера. И если он иногда при нервном расстройстве грозил возвращением в трехкомнатную квартиру на главной улице, то только из опасения, хватит ли денег для его странствий. Постоян­ ная необходимость в общении требовала разрядки в новых местах, так же как все еще неустойчивая трудоспособность. «Многочис­ ленные вечера, посвященные болтовне, мстят. Макс плохо спит, очень расстроен и подавлен. Работать и расточать себя для нас не­ соединимо. Он должен уехать, чтобы выйти из этого состояния». Когда солнце надолго скрывалось, особенно весной, Вебер все еще говорил о своем будущем переселении в Италию. Помимо времен­ ного истощения силы мышления, причиной такого беспокойства была потребность проломить новыми впечатлениями повседнев­ ность, которая не предоставляла ему достаточно ответственных дел. Конец зимы он постоянно проводил по ту сторону Альп, те­ перь обычно один, и это время больше служило концентрации све­ жей силы, чем новых впечатлений. Иногда он занимался при этом физиологическими экспериментами: постился и голодал в течение долгого времени, чтобы проследить за действием этого, а может быть также чтобы удостовериться в своей независимости от мате­ риальных потребностей и повседневных привычек. В следующих отрывках выражено впечатление от его переживаний на юге.

сады олив, которые здесь повсюду, в большую бухту Магри. В са­ мом этом старом гнезде, кроме готической мраморной церкви, красивой внутри, нет ничего достойного внимания. Но вид на по­ крытые снегом Апуанские Альпы, которые я в свое время видел с матерью, из Фьезоле вправо на Севере как завершение Альп над

399

тутовыми деревьями, виноградниками, зелеными полями овощей

и зерновых, великолепен. Затем в коляске к впадению Магри, и

влодке, мимо предгорья назад. Море, может быть, показалось бы тебе слишком бурным, но зеленовато-белые гребни волн в их веч­ ном натиске и движении при пасмурном небе были хороши; а за­ тем проплыла пестрая флотилия рыбаков с их красными, желты­ ми, белыми парусами, что тоже было красиво. За ними лежали бесформенные, черные колоссы линкоров».

«Вчера после обеда я поехал на парусной лодке в Порто Ве­ нере —приятная поездка по белой кружевной вуали маленьких острых морских волн; но обратно плыть лодочник при усилив­ шемся ветре побоялся и привязал нас к пустому грузовому паро­

ходу, и маленькую, бросаемую в разные стороны лодку заливало огромными волнами, мы плавали в соленой воде и прибыли до­ мой мокрыми до костей. Сегодня здесь опять дикий сирокко, рев ветра, проливной дождь, иногда солнце, попеременно тепло и холодно. Волны бьют до внутренней части гавани через улицу, пароходы сильно качаются, а военные корабли лежат глубоко в арсенальной гавани Специи. Красивое, полное зеленых кружев море. Все горы ощутимо близки, все краски переходят в зелено­ ватое. Птицы молчат. Зеленое, желтое, фиолетовое и резкое си­ нее вперемешку определяют настроенность; море бешенствует в гавани».

* * *

Веве, 14.4.11: «Большое спасибо за две твои открытки —когда я утром приношу их в кровать, в комнату с ними всегда приходит маленький светлый луч. Здесь ничего нового. Сон умеренный. Справа от меня немец, который ночью в половине первого после шумной чистки зубов ложится спать. Недоверие Толстого к чис­ тоте подкупает в подобной ситуации. Слева английский преподоб­ ный с женой, которой он ночью от половины 11 до половины 12 читает псалмы. Когда я в первый раз от этого проснулся, во мне пробудился со страшным шумом сатана. Наступила глубокая ти­ шина. Затем чтение псалмов возобновилось приглушенно, но всетаки мешая спать. Погода прекрасная, хотя очень холодная. Пред­ дверие весны, первая зелень. Но лежать спокойно здесь трудно. Полного счастливого внутреннего спокойствия, ощущаемого на юге, все-таки не хватает».

Вебер поехал дальше на юг, по дороге посетил в Турине своего молодого друга и коллегу Роберта Михельса, свои впечатления от этой встречи он выразил в нескольких строках.

400

* * *

22.4.11: «Ты будешь недовольна моим молчанием в течение по­ лутора дней и моей скупостью на сообщения. Но в Турине я был почти все время у Михельсов. Их квартира мала: три маленькие комнаты и совсем маленькая каморка, нет комнаты для гостей. В остальном вполне удобно. Дети спят со служанкой, а старший мальчик на софе в упомянутой каморке. В первый вечер у них были трое итальянцев, во второй мы были одни и диспутировали до половины второго ночи. Фрау М. такая же красивая и граци­ озная. Он: господин главный лесничий в более приятной форму­ лировке...122

Когда она высказала робкие сомнения по поводу игры с Манон в нарушение супружеской верности, —это было мне изобра­ жено, и маленькая озорница помешана на этом, —он был очень недоволен. Старший Марио очень нервный мальчик, часто мига­ ет, он не силен, но очень мил и доверчив, по-видимому, очень добр. Манон —прелестная, нервная озорница, наивно кокетлива, ведет себя как актриса, нарушение брака она изображала блестя­ ще по жестам, манерам и разговору. Но когда я сказал, что она станет актрисой, родители были возмущены морально! Самая ма­ ленькая, ей около четырех лет —прелестный, здоровый, открытый, здоровый, ясный, сильный, живой ребенок, которого трудно уго­ монить.

Дети все время играли вокруг меня. Михельс спросил их: кто — я, господин Лагардель или господин Гольдшейд —1) красивее, 2) добрее, 3) приятнее и т. д. Я занял первое место только по таланту играть, больше ни в чем. Дети поразительно непосредственны в своем суждении. Конечно, с Михельсом мы вели длинные разго­ воры об эротике, об этом при встрече: сознание способности по­ корять якобы сохраняет молодость...»

* * *

Алассио, 21.4.11: «Я устроился здесь в совсем маленьком итальян­ ском ресторанчике, у самого моря с прекрасным штрандом. Это гнездо чудесно. Наес est Italia, Diis sacra!123 Надо всегда сразу при­ езжать сюда. Женевское озеро все-таки еще совершенно северно. Уже 8 дней я живу весело в сердцевине жары. Ночью спал хоро­ шо. Море шумело, я слышал его в мою широко открытую балкон­ ную дверь и теплый ветер овевал меня. Здесь все радостно, как всегда в Италии. Твой 47-летний старец горячо тебя целует».

«Сегодня чудесно. Становится опять жарко, но не так душно, как вчера, когда я поехал в зеленые горы. Большей частью я лежу

401

в горячем песке на штранде у а1Ьег§о124. Сплю при широко откры­ той балконной двери. Восход сегодня, когда солнце поднималось из моря, был сияюще прекрасен. Великолепная порода людей: все парни так красивы, красивее девушек. У 081:епа125 в теплом море в 18° купаются маленькие карапузы, несколько очень грациозных молодых французов и женщины, среди них очень красивая хозяй­ ка. Потом все валяются в песке и долго бродят по штранду. Серь­ езным, делом, кажется, никто не занят».

* * *

Эгбелль (Прованс), 9.3.12. «Я лежу целый день либо в лесу пиний над морем, либо в плетеном шезлонге на балконе, ничего не чи­ таю, поэтому сплю сносно, хотя очень неспокойно, ем мало. О Германии ничего не известно. Из здешних газет нельзя даже сде­ лать вывод, что она существует. Все погружено в серый туман и исчезло. Кажется, ушел из мира и временно это благотворно. При­ дет ли сегодня тоже милая открытка от тебя?»

«Здесь все также чудесно. Солнце и свежий воздух. Цветов, правда, мало. Преобладают горы с простыми, низкими пиниями, кустарником, мимозами ит.д., все очень просто и серьезно и со­ всем не пышно. Впрочем, в отеле есть ребенок, который способен

втечение 18 часов реветь как орган на низких регистрах в фоно­ графическом воспроизведении —я констатировал это, когда мало спал и провел весь день в доме. Это ведь превосходит все достиг­ нутые твоими упражнениями в разговорах свершения, или ты те­ перь и это можешь? Ведь в конце марта ты опять читаешь доклад?»

«Если бы здесь были фиалки или другие мелкие цветы —но между мимозами и пиниями рассеяны только крупные цветы юга

столстыми стеблями, которые невозможно положить в письмо —

ябы вложил несколько в это письмо, которое попадет в твои руки

вдень нашей помолвки и выразит тебе благодарность за всю без­ мерность любви и счастья, которые в течение 19 лет(!) —неужели прошло уже столько времени? —ты давала мне и которые делали меня в хорошие времена радостным и свободным, в дурные дер­ жали над водой и прежде всего: сохраняли внутренне молодым, это

ячувствую все время и также теперь здесь, хотя весна в сущнос­ ти, не лучшая часть года жизни... Теперь я тебя обнимаю и мно­ го, много раз целую. Как прекрасно вспоминать, как сложно жизнь действовала, сводя нас друг с другом! Она должна была иметь в виду нечто особенное - впрочем, она этого и достигла» (21.3.12.).

«Все ли еще у вас весна или она опять пришла? Здесь разгар лета, надо сказать: ночью лежишь при лунном свете на песке у

402

моря и теплый ветер обнимает за шею, как рука любимой... Вче­ ра на Кап Негре я был до наступления ночи; было несказанно прекрасно на этих густо покрытых растительностью скалах с их головокружительными тропами над морем. Совсем как Вилла Сербеллони, только там вдали Альпы, а здесь море и Иберийские острова. Конечно, Сербеллони еще красивее, но там еще очень холодно. Так солнечно и тепло, как здесь не может быть нигде в это время, разве что на юге Испании. Время от времени возни­ кает желание посмотреть на какой-нибудь город вблизи, но за­ тем это желание проходит».

«Я поеду сначала в Марсель, а оттуда в зависимости от пого­ ды опять в Прованс: в Арль, Ним, Тараскон и, может быть, в один из старых пришедших в упадок «дворов любви» трубадуров, за­ тем в Авиньон. Вчера я еще раз совершил вечернюю прогулку по красивой прибрежной улице при дуновении сирокко, как в лет­ нюю ночь. Краски здесь так сдержанны в их строгой простоте, и теплый ветер юга, который действительно «нежно шумит вокруг нас», доставляет удовольствие. И тогда очень радуешься уединен­ ности этого места. Нет ни машин —ничего. Только —слишком дорого. Я предполагаю в будущем году Рим или Афины, и тогда с тобой».

* * *

«Большое, большое тебе спасибо за твое милое субботнее письме­ цо, душа моя, которое пришло вчера. Но что за большого зверя ты всегда из меня делаешь! Благословляю мою судьбу, подарившую мне все это без всякой моей заслуги и хочу только чтобы она дала мне способность выразить такую же очевидную любовь» (26.3.12)

Эг-Морт (Прованс) 31.3.12.: «Город мертвых вод лежит в неза­ тронутом средневековье —он был основан крестоносцем Людови­ ком Святым —у загнивающих сегодня болот, совершенно одино­ ко в дельте Роны. Прямые улицы, прекрасно сохранившиеся нетронутыми стены и башни, до отказа полная церквушка, укра­ шенная в вербное воскресенье, в которой хорошо поет хор деву­ шек. Все дети с ветками лавра и мимозы —царит странная, дале­ кая от мира тишина в некогда таком значительном месте. Вчера после обеда я совершил большую поездку из Арля через то радост­ ный, то серьезный Прованс в Старый «двор любви» сеньоров Маурики в Ле Бо близ Арля, расположенный на диком каменном кону­ се, возвышающемся над замкнутой толстыми серыми каменными стенами —совершенно такими же, как их видят, проезжая из Бур­ госа —долиной. Здесь некогда в средние века было 3600 жителей, теперь —100. Город лежит в руинах; его сеньоры были величай-

403