6.2.3 А судьи кто?

Следующая группа признаков связана с нормами обще­ния, а именно: нормами стиля, тональности общения, социальными и психологическими нормами общения. Говорящий, владеющий инициативой, устанавливает и регулирует тональ­ность общения, сокращая, сохраняя или увеличивая социально-психологиче­скую дистанцию, часто с помощью различных элементов социального дейк-

220

сиса. Это могут быть также процедурные нормы, типичные для данной дея­тельности, для определенного института. Такие нормы регулируют и распре­деление ролей, и последовательность действий каждого участника общения. Инициативные стратегии предполагают не только установление норм или их умышленное нарушение, но и функцию контроля за соблюдением этих норм, роль «цензора» по отношению к другим участникам общения.

Поэтому кроме предложения и утверждения стиля общения, его социаль­но-психологической тональности («климата группы»), признаком инициа­тивы может быть и их коррекция, выражение несогласия с реальным ходом коммуникации (знакомое всем Ты не должен так разговаривать с бабушкой!). Это легко можно проиллюстрировать вариативностью стиля в общении родителей с детьми, руководителя с подчиненными и т. п., когда высший по роли и статусу, в большинстве случаев владея коммуникативной инициа­тивой, предлагает свое распределение коммуникативных и социально-психо­логических ролей. Это приводит к владению центром социального дейксиса: именно от позиции владеющего инициативой идет отсчет по шкале социальных отношений, градуирование социально-дейктической системы дискурса.

Принадлежность коммуникативной инициативы определяют и по роли речевых действий участников диалога в создании и поддержании процедур­ных норм взаимодействия и совместной деятельности в малой группе. Здесь выделяются акты собственно нормотворчества (высказывания типа Не все сразу!; Я каждому дам слово, но только один раз), а также коррекции и санкции.

Данный деонтический аспект коммуникативной инициативы представ­ляется весьма важным, хотя в повседневной речи акты нормотворчества в «чистом виде» встречаются довольно редко. Право устанавливать и контро­лировать нормы взаимодействия в рамках какого-то типа деятельности или социального института само по себе свидетельствует о высоком статусе общающихся и подтверждает их право на инициативу в разговоре. Интерес­ны редкие случаи деонтического конфликта, когда происходит, как правило, тематизация норм общения и попытка «переговоров» — вербального реше­ния конфликта.

6.2.4 Влияние, лидерство, инициатива

Перечисленные признаки коммуникативной инициати­вы не впервые привлекают внимание исследователей речевого общения и человеческого фактора в языке. Ряд критериев упоминается при описании жесткой дис­курсивной стратегии или дискурса авторитарной личности [Пушкин 1989]. Для коммуникативной инициативы принципиальным оказывается ее при-

221

надлежность взаимодействию коммуникантов: владеть инициативой можно только по отношению к «Другому» или «Другим», в то время как дискурсив­ная стратегия языковой личности замыкается на «Я» говорящего, фиксируя корреляции между типом личности и ее коммуникативными привычками. Не отрицая существования такой корреляции, необходимо отметить, что личность в диалоге нельзя рассматривать изолированно, как отдельную сущность, — это противоречит принципам дискурсивной онтологии.

Другой важной категорией, близкой, но не тождественной коммуникатив­ной инициативе, являются лидер и лидерство. А. А. Романов [1990] несколько иначе говорит о коммуникативных стратегиях лидера в диалоге, а В. В. Бог­данов [1990b] — о важной роли компетенции, т. e. трех форм знаний (энци­клопедических, лингвистических и интеракционных), в обеспечении доминации и коммуникативного лидерства (что для него почти одно и то же). С по­следней точкой зрения трудно полностью согласиться, так как она не учиты­вает личностных и ситуационных параметров и предстает в виде простой алгебраической зависимости: больше знаний, значит, выше компетенция, сле­довательно, доминация в дискурсе и, возможно, коммуникативное лидерство. Достаточно легко привести примеры, опровергающие эту формулу: Сова в нашем примере явно имеет перевес в энциклопедических, да и лингвистиче­ских знаниях над Кристофером Робином, но вряд ли из этого можно сделать вывод о ее доминации или лидерстве. Не совсем понятным оказывается также соотношение доминации и лидерства. «Доминантность» традиционно отно­сится к четырем психологическим типам коммуникабельности личности, на­ряду с мобильностью, ригидностью и интровертностью, причем ее главным признаком является стремление завладеть инициативой в речевой коммуни­кации [Гойхман, Надеина 1997: 189], хотя и в этих подходах «инициатива» понимается лишь интуитивно.

Неопределенным во всех вышеназванных работах остается соотношение коммуникативного и социально-психологического в традиционных терминах или «административного» лидерства.

Корректнее говорить о коммуникативной инициативе [ср.: о конверса­ционном влиянии и контроле — conversational influence and control — Ng, Bradac 1993: ch. 3], о том, что непосредственно дано в дискурсе, в самой ткани языко­вого общения. Чтобы как-то развести социальную категорию лидерства и дискурсивную — инициативы, сошлемся на простой пример: трехлетний ребенок задает своей маме вопрос за вопросом, изучая окружающий мир [ср.: дети, родители и взрослые как «Я»-состояния — Берн 1992; Berne 1964]. Социальная психология обычно считает лидером в этом мини-социуме маму, с чем соглашается и В. В. Богданов (по подавляющему превосходству во всех

222

компонентах «знания»). Но дискурс свидетельствует о том, что вопросы ре­бенка в большей степени предопределяют ход коммуникации, ее тему, струк­туру обменов и т. п. В таком взаимодействии именно ребенок владеет комму­никативной инициативой. Но это возможно только в той мере, в какой это позволяется матерью: она фактически в любой момент может изменить ход интеракции и взять инициативу в свои руки. Этим и отличается социально-психологический лидер в группе: умением регулировать динамику коммуни­кативной инициативы, способностью (в широком смысле — возможностью и полномочиями) манипулировать этими процессами. Поэтому коммуникатив­ная инициатива — это дискурсивный критерий, по которому можно и долж­но определять лидерство в его социально-психологическом смысле.

Пора вернуться к двум оставшимся на затопленном островке персонажам и вновь их прослушать, обращая внимание на самые яркие признаки дискур­сивного воспроизводства инициативы.

С самого начала Кристофер Робин повел себя инициативно, он вообще сделал больше предписывющих речевых ходов в этом фрагменте. Сложный ход (1—3) вводит ситуативно обусловленную тему и открывает обмен, требуя ответного комментария. Важную роль играют вопросы (5) и (9), на первый взгляд, прагматически слабые переспросы, в отличие от (15), (20) и (27), но именно они становятся регулятором стиля, потому что Кристофера Робина не устраивают книжная манера речи и академическая тональность общения, предложенные Совой, и он их корректирует, вынуждая собеседницу заменить (4) на (6) и (8) на (10), что подкрепляется реактивными ходами (7) и (11), подтверждающими восприятие и приятие исправленных вариантов выска­зываний.

В этом фрагменте очень хорошо показана динамика тем двух говорящих, так как ключевым моментом дискурса является ввод Кристофером Робином новой, явно его темы высказыванием (15), прагматически весьма сильным ини­циативным ходом — прямым вопросом, к тому же резко, с перебиванием, взяв шаг у Совы. Не только сам ввод новой темы свидетельствует об инициатив­ности Робина, но и агрессивная мена коммуникативных ролей, трижды не позволившая Сове закончить высказывание at any moment — на стыках с пере­биванием (14):(15), (16):(17) и (22):(23).

Данный фрагмент завершается следующим образом: сложная реплика (23— 27) окончательно ставит Сову в пассивную позицию: ходом (23) Кристофер Робин прямо, да еще риторически усилив интенсивность побуждения эмфа­зой, требует от Совы выполнить интересующее его действие; ходами (24— 26) он аргументирует эту свою просьбу, довольно эгоцентрично указывая на релевантность требуемоего действия по отношению к его же теплым чувствам

223

к Винни-Пуху и опасности, грозящей последнему; наконец, ходом (27) он спра­шивает Сову не столько о согласии или несогласии, сколько о понимании важности задания, как бы вынося за рамки переговоров обсуждение тезиса о необходимости выполнить (23). К слову, Кристофер Робин почаще пользует­ся обращениями: (1), (20), (23), (26), (27), причем все больше по мере интен­сификации императивности его стратегии, направленной на собеседницу, а обращения играют важную роль как для привлечения внимания, так и в орга­низации социально-дейктического поля, индексации межличностных и со­циальных отношений.

Все вместе это привело к тому, что Сова так и не раскрыла свою тему, так и не сохранила свою тональность и стилистику общения, утратила какие бы то ни было виды на инициативу в разговоре, вследствие чего ей пришлось согласиться выполнить действие в пользу Кристофера Робина.