1.2.2 Человек как объект исследования

Человек в качестве объекта исследования в со­циальных науках принципиально отличен от не­одушевленных предметов, анализируемых есте­ствознанием. К числу таких важнейших отличий

Сюзан Фиск и Шелли Тэйлор [Fiske, Taylor 1991: 18—19; ср.: Щедровицкий 1995: 367—398] относят следующие:

• люди активно воздействуют на окружающую среду и друг друга в соот­ветствии со своими целями и намерениями, иначе говоря, человек всегда ха­рактеризуется агентивностью и интенциональностью;

• восприятие людьми себе подобных носит взаимный характер, поэтому в процессе коммуникации не только исследователь формирует впечатление о наблюдаемых им индивидах, но и сам он становится объектом восприятия;

• поведение людей адаптивно, оно может реагировать на попытку наблю­дения, что заметно повышает эвристическую роль конструирования и интер­претации «образа себя» как исследователя, так и информанта;

• адаптивность поведения людей в коммуникативных процессах обуслов­ливает динамичность проявления ими своих качеств, которые могут меняться с течением времени в зависимости от множества внешних и внутренних фак­торов; физические объекты, как правило, обладают значительно более устой­чивыми характеристиками;

• релевантные социально-психологические качества людей обычно не могут наблюдаться непосредственно, они не лежат «на поверхности», хотя составляют основу того, что мы думаем об этих людях;

• социально-психологические характеристики людей труднее верифици­ровать, чем, например, физические и химические свойства тел.

Обобщая перечисленное выше, можно сказать, что человек представляет собой чрезвычайно сложное явление, предполагающее учет огромного коли­чества переменных, внешних и внутренних факторов, порой очень динамич­ных, вследствие чего анализ его поведения и деятельности, в том числе ком­муникативной, неизбежно требует особого подхода, особого стиля и способа интерпретации, чего «не замечали» в рамках старой онтологии.

21

1.2.3 Научные метафоры лингвистики

Предположение о метафоричности человеческого мыш­ления сегодня стало «общим местом», очевидность которого граничит с банальностью. Сама многовеко­вая история человеческого познания, в том числе науч­ного, регулярно подтверждает эту точку зрения: в основе какой-либо теории или целой парадигмы, как правило, лежит представление, восходящее к «наивному» метафорическому образу объекта и предмета данной научной отрасли как части существующего мироздания, т. e. по сути — его «наивной» онтологии.

Выявить научные метафоры, объяснить их внутреннюю мотивированность, охарактеризовать их роль в эволюции научного знания представляется возможным только тогда, когда нам удается освободить собственное созна­ние от их влияния. Они не только структурируют представление об объекте и предмете познания — они задают образец интерпретации, осмысления всех явлений, которыми занимается данная наука. Более того, они определяют ее внутреннее «самосознание» [Фрумкина 1999; ср.: Базылев 1999], тот самый коллективный институциональный образ «себя», который позволяет соот­нести ее с различными сферами жизни человека: производственной деятель­ностью, религией, политикой, образованием, в том числе — с другими отрас­лями науки.

Классическое структурное и историческое языкознание преимущественно организованы по естественнонаучному принципу. Стоит лишь бегло взгля­нуть на некоторые категории сравнительно-исторического языкознания (ко­рень, эволюция, ветвь, семья, род, генеалогическое древо), чтобы убедиться в широком использовании научных метафор биологии в построении методо­логической модели лингвистики [см.: Dinneen 1995: 235—236]. Этому во мно­гом способствовал рост влияния натурализма, особенно теории эволюции Ч. Дарвина. Самое яркое выражение «биологическая» метафора нашла в зна­менитой формуле Августа Шлейхера Язык есть организм природы. Как и прочие научные метафоры, «это мнение создано вследствие страсти к срав­нениям, которой страдают многие, не обращая внимания на то очень простое и убедительное предостережение, что сравнение не есть еще доказательство» [Бодуэн де Куртенэ 1963, I: 75].

В XX в. на смену натуралистической пришла системная, инженерно-кибернетическая «языковая игра». Растущее применение к языкознанию количественных методов и математического мышления, сближающее линг­вистику с точными науками, что блестяще предсказал И. А. Бодуэн де Кур­тенэ [1963, II: 15—17], стало одной из главных характеристик языковедения XX в. Но что было прогрессивным для анализа языка, оказалось неприме-

22

нимым к изучению речи. В итоге влияние точных наук ввело в лингвистиче­ский анализ математические и логические методы, что позволило решить мно­гие задачи, но в то же время «оно имело своим следствием изоляцию лингви­стики» [Арутюнова 1995: 32].

Выделение Соссюром langue в качестве объекта лингвистики заставило языковедов абстрагироваться и от человека как носителя и творца языка, и от его взаимодействия с другими в составе социальных групп, в которых функционирует язык, что в итоге привело к овеществлению, научной фети­шизации некой абстрактной сущности — языковой системы — формально-структурного аспекта речевой действительности (в ущерб другим ее аспек­там), поскольку в природе, в своем естественном состоянии язык не сущест­вует в виде словаря и грамматики: «...язык как физическое явление вообще не существует» [Бодуэн де Куртенэ 1963, II: 7]. В этом виде как объект науч­ного познания он возник благодаря самим лингвистам: все языковые вели­чины, которыми мы оперируем в словаре и грамматике, как концепты, как социальные конструкты, в непосредственном психологическом и физиологи­ческом опыте нам вовсе не даны, а могут лишь выводиться из процессов гово­рения и понимания, которые Л. В. Щерба [1974: 26] называл в такой их функ­ции «языковым материалом».

Механистическая онтология Ньютона в полной мере отвечает потребно­стям, целям и задачам системно-структурной и эволюционной лингвистики: язык и его элементы уподобляются «вещам», физическим телам в простран­ственно-временном мире, к которым можно применить системный анализ; при таком подходе каузативные отношения и принцип детерминизма вопло­щаются в звуковых законах исторического языкознания и системной пара­дигматике структурализма.