Вопрос 5: Наследие философской мысли восточнославянских народов и современности:

Степин В.С.// Практикум по философии: Социальная философия.- Мн., 2007. С.420-421.

1)Какие направления существовали в философии русского космизма? Какие мыслители примыкали к этим направлениям:

В русском космизме выделяют 3 течения: естественнонаучное (Н.А. Умов, Н.Г. Холодный, В.И. Вернадский, К.Э. Циолковский, А.Л. Чижевский); религиозно-философское ( Н.Ф. Федоров); поэтически-художественный ( С.П. Дьячков, В.Ф. Одоевский, А.В. Сухово-Кобылин. Русский космизм возникал как своеобразная антитеза классической физикалистской парадигме мышления, основанной на жестком разграничении человека и природы. В нем была предпринята попытка возродить онтологию целостного видения, органично соединяющего человека и космос. Эта проблематика обсуждалась как в сциентистском, так и в религиозном направлении космизма.

2)Каковы основные идеи религиозного и естественнонаучного направления:

Как и другие космисты, он не был удовлетворен расколом мироздания на человекам природу как противостоящих друг другу.Критически относясь к утопически-фантастическим элемен­там воззрений Н.Федорова, которые содержат в себе немалую доле мистицизма, тем не менее важно выделить рациональные моменты его концепции — достаточно отчетливо прописанную идею взаимосвязи, единения человека и космоса, идею взаимного полагания рациональ­ного и нравственного начала человека, идеал единства человечества планетарной общности людей.Но если религиозный космизм отличался скорее фантастически-умозрительным характером своих рассуждений, то в естественнонаучной направлении при решении проблемы взаимосвязи человека и космоса особое внимание уделялось осмыслению научных достижений, под­тверждающих эту взаимосвязь. Н.Г. Холодный развивал эти идеи в терминах антропокосмизма противопоставляя его антропоцентризму. «Поставив себя на место Бога, отмечал он, - человек разрушил естественные связи с природой и заключил себя на продолжительное одиночное существование» По мнению Холодного, антропоцентризм прошел несколько этапов в своем развитии: на первой стадии человек не выделял себя изприроды и не противопоставлял себя ей, скорее он «очеловечивал» природные силы это было отношение слабого к сильному; на втором этапе человек, выделяя себя из природы, начинает смотреть на нее как на объект исследования, основу своего благосостояния; на следующей стадии человек возносит себя над природой, опираясь на силу духа, он познает Вселенную, и, наконец, на следующем этапе наступает кризис антропоценрического мировоззрения, которое начинает разрушаться под влиянием успехов науки и философии. Н.Г. Холодный справедливо отмечал, что антропоцентризм в свое время сыграл позитивную роль в качестве мировоззрения, освободившего человека от страха перед силами природы ценой своего возвеличивания над ней. Однако постепенно наряду с антропоцентризмом стали возникать зачатки нового взгляда – антропокосмического. Антропокосмиз рассматривался как определённая линия развития человеческого интеллекта, его воли и чувств, которые вели человека к достижению его целей. Существенным элементом в антропокосмизме была попытка пересмотреть вопрос о месте человека в природе и о взаимоотношении его с Космосом на основе естественнонаучных знаний. Человек начинал рассматриваться как одна из органических частей мира, и утверждалось убеждение, что только на пути можно найти ключ к пониманию природы самого человека.

3)Почему идеи русского космизма актуальны для нашего времени:

В философии космизма достаточно отчетливо обозначилось два аспекта взаимосвязи человека и космоса: с одной стороны, человек выступал как фрагмент эволюционирующего Космоса, его неотъемлемая часть, зависящая во всех своих проявлениях от космического целого. С другой стороны, сам человек рассматривался в качестве фактора эволюции, развивая свои способности таким образом, что, созданная новую технику и технологию, он начинал активно воздействовать на окружающим мир. И хотя на рубеже 19-20 веков вера в научно-технический прогресс была достаточно зримой и ещё не проявлялись кризисные последствия технократического отношения к миру, космисты предупреждали будущие поколения о возможных негативных последствиях безудержной и ничем не ограниченной технологической эксплуатации природы.

Э.В. Ильенко// Практикум по философии: Социальная философия.- Мн., 2007. С.716-719. 1)Что такое отчуждение человека как феномен западного общества и его культуры:

Феномен «отчуждения» и был поэтому понят Марксом как абсо­лютно неизбежное и естественное последствие процесса «партикуляризм» индивида от индивида в акте «присвоения», процесса обособления индивида от индивида, т.е. как последствие того обстоятельства, что каждый из них делает некоторое общее дело (точнее, участвует в таком общем деле) в качестве частного лица... Присваивает природу «частным образом», т.е. в качестве «частного собственника», и тем самым его «присвоение» автоматически означает «отчуждение» присваиваемого им предмета от другого столь же «частного» лица. С самого начала гегелевская формула насчет «отчуждения человека от самого себя» Марксом расшифровывалась как отчуждение одного человека отдругого человека, одного класса индивидов от другого класса индивидов. Все дело-то как раз в том, что между индивидами, отчужденнымидруг от друга, нет и не может быть никакого медиума, никакого третьего таинственного субъекта, «от которого» они оба «отчуждены». Этого «третьего участника игры» отчужденные друг от друга (т.е. «частные») индивиды выдумали только потому, что не поняли своих собственных взаимных отношений - отношений «отчуждения», т.е.частного способа присвоения предметов природы,частного характера деятельности по «присвоению» этих предметов. Поэтому-то они и думают, что оба они «отчуждены» от кого-то или от чего-то «третьего», в то время как «отчуждены» они единственно друг от друга... А никакого третьего нигде, кроме как в их воображении, не было, нет и быть не могло.

2)Чем отличается концепция марксизма об отчуждении от концепций экзистенциализма и технократизма:

Позицию же марксиста специфически отличает от любой другой версии этой грозной ситуации принципиально-ясное понимание того обстоятельства, что ситуация сия, именуемая словом «отчуждение», органически — и по происхождению и по существу — связана с частной собственностью, т.е. с разделением труда между «частными» индивидами, между людьми в качестве частных собственников,— и что, стало быть, если «отчуждение» вообще и одолимо, то только на пути радикального обобществления собственности, т е всей системы отношений между людьми, внутри которой и посредством которой совершается «присво­ение индивидом предметов природы».

Там, где этого понимания нет,— ни о каком марксизме говорить не приходится.

Там, где этого понимания нет,— неизбежно воцаряется либо уныло-трагический, либо бодрячески-лихой пессимизм, в свете коего «отчуж­дение» начинает рисоваться неизбежной судьбой рода человеческого, человеческой цивилизации.

А ежели перспектива нагнетания «отчуждения» — это абсолютная необходимость, диктуемая «индустриально-техническими условиями века», а не известными отношениями собственности, то всякий «гомо сапиенс» должен покориться ей, и не только покориться, а и сознательно поставить свой разум на службу объективной необходимости, нравится ему это или не нравится... Тут хочешь не хочешь, а все равно будешь вынужден собственными руками закручивать винт тисков, в которые сам же и зажат Все, что тут можно сделать, так это тщетно пытаться смягчить все нарастающее механическое давление на твое тело и на твою душу с помощью мяконьких подушечек христианского милосердия и морального самоусовершенствования. Или же оглушать свое сознание героином или водкой, чтобы не слышать хруста собственных костей, не осознавать этого ужаса самоистязания, этого «самоотчуждения»... Во всяком случае, ни одна другая теория, кроме марксистско-ленин­ской, выхода из этой трагической ситуации для человечества указать не смогла, не может и даже не старается. Не случайно поэтому, что старания идеологов антикоммунизма направлены ныне уже не на поиски какого-нибудь другого выхода из ада «отчуждения», а на доказательство той пессимистической идеи, что такого выхода вообще не существует, и что коммунисты поэтому пред­лагают лишь мнимое спасение, а на самом деле (независимо от своих фантазий на этот счет) увлекают людей в пропасть «отчуждения» еще более кошмарного и уж окончательно непоправимого. Лейтмотив антикоммунизма ныне таков: угораздило тебя уродиться в век универсального «отчуждения», так сиди и не чирикай, не то будет еще хуже, ибо всякими шевелениями это «отчуждение» можно только усугубить. И пуще всего не слушай марксистов, которые говорят тебе, что «отчуждение» неразрывно связано с эволюцией частной собственности; ничего-де подобного — «отчуждение» коренится в самых интимных глубинах челове­ческой природы и психики, а потому ликвидация «частной собственности» только отнимает у человека последнее убеждение, куда он может еще пока прятаться от кошмара абсолютного «отчуждения»,— от кошмара абсолют­ного одиночества, абсолютной покинутости и абсолютного рабства в плену у великих и бездушных социальных машин и аппаратов технической эры, от их всевидящего глаза, от их всеслышащих ушей...

Б. Гройс// Практикум по философии: Социальная философия.- Мн., 2007. С.719-722.

1)Чем отличаются система социальных отношений и культура при ком­мунизме и капитализме?

Коммунистическая революция представляет собой перевод общества с медиума денег на медиум языка. Она осуществляет подлинный поворот к языку (linguisticturn) на уровне общественной практики. Ей недостаточно определить человека как говорящего, как это обычно делает новейшая философия (при всех тонкостях и разли­чиях, характеризующих отдельные философские позиции). Пока чело­век оперирует в условиях капиталистической экономики, он, по боль­шому счету, остается немым, поскольку его судьба с ним не говорит. А поскольку человек не слышит обращенного к нему лично голоса судьбы, он в свою очередь не может ей ничего ответить. Экономические процессы имеют анонимный и невербальный характер. С ними не поспоришь, их нельзя переубедить, переговорить, склонить словами на свою сторо­ну — можно лишь приспособиться к ним, приведя в соответствие с ними свое поведение. Экономический провал невозможно опровергнуть ни­какой аргументацией, а экономический успех не требует дополнитель­ного дискурсивного обоснования. При капитализме окончательное оправдание ил и осуждение человеческих действий носит не вербальный, а экономический характер и выражается не в словах, а в цифрах. В ито­ге язык оказывается не у дел. Только в том случае, если судьба обретает голос, если она не сводится к чисто экономическим процессам, а изначально формулируется вербально и определяется политически, как это происходит при коммунизме, человек действительно начинает существовать в языке и посредством языка. Тем самым он получает возможность оспаривать, опротесто­вывать, опровергать судьбоносные решения.

2)Почему критика культуры и социальных отношений возможна и дейс­твенна только при коммунизме:

Только в том случае, если судьба обретает голос, если она не сводится к чисто экономическим процессам, а изначально формулируется вербально и определяется политически, как это происходит при коммунизме, человек действительно начинает существовать в языке и посредством языка. Тем самым он получает возможность оспаривать, опротесто­вывать, опровергать судьбоносные решения. Такие опровержения и протесты не всегда эффективны. Часто они игнорируются или даже по­давляются властью, но это не делает их бессмысленными. Протестовать против политических решений, прибегая для этого к медиуму языка, вполне разумно и логично, если сами эти решения сформулированы в том же медиуме. В условиях же капитализма любая критика и любой протест бессмысленны в принципе. При капитализме язык функци­онирует всего лишь как товар, что с самого начала делает его немым. Дискурс критики или протеста считается успешным, если он хорошо продается, — и неудачным, если он продается плохо. Таким образом, он ничем не отличается от любых других товаров, которые не говорят — или только и делают, что говорят, оставаясь лишь саморекламой. Критика капитализма и сам капитализм оперируют разными медиа. И поскольку капитализм и его дискурсивная критика медиально гетсрогенны, им не дано встретиться. Только критика коммунизма задевает общество, на которое она направлена. Следовательно, необходимо сначала изменить общество, вербализировать его, дабы затем могла осуществлять­ся его осмысленная и эффективная критика. Перефразировав известный тезис Маркса, согласно которому философия должна не объяснять, а пе­ределывать мир, можно сказать так: чтобы критиковать общество, нужно сначала сделать его коммунистическим. Этим объясняется инстинктивное предпочтение, отдаваемое коммунизму носителями критического созна­ния, ведь только коммунизм осуществляет тотальную вербализацию чело­веческой судьбы, открывающую пространство для тотальной критики.

3) Почему распад СССР лишь подтверждает истину коммунизма:

Определенные товары производились в Советском Союзе не потому, что они пользовались спросом на рынке, а потому, что они со­ответствовали идеологическому представлению о коммунистическом будущем Товары, не поддающиеся идеологической легитимации, не производились. Причем это касалось не только текстов или имиджей официальной пропаганды, а любых товаров. В условиях советского строя каждый товар превращался в идеологически релевантное высказывание, подобно тому, как при капитализме каждое высказывание превращается в товар. Можно было по-коммунистически жить, по-коммунистически есть, по-коммунистически одеваться - или, наоборот, не по-коммунис­тически, а то и по-антикоммунистически. Поэтому в СССР можно было протестовать против ботинок или против яиц и колбасы, которые про­давались советских магазинах, и критиковать их в тех же терминах, что и официальное учение исторического материализма. Ведь у этого учения был тот же источник, что и у ботинок, яиц и колбасы, а именно — со­ответствующие решения политбюро ЦК КПСС. При коммунизме все было таким, каким оно было, потому что кто-то сказал, что это должно быть так, а не иначе. А все, что решено с помощью языка, может быть подвергнуто критике, сформулированной на том же языке. Построение капитализма в восточноевропейских странах и особенно в России не является ни следствием экономической или по­литической необходимости, ни итогом неизбежного и «органического» исторического процесса. В его основе лежит политическое решение переключить общество от построения коммунизма на построение ка­питализма — и с этой целью (причем в полном согласии с классическим марксизмом) искусственно создать класс частных собственников, кото­рый возглавит это строительство. В процессе приватизации приватное обнаруживает свою фатальную зависимость от государства. Речь идет о насильственном расчленении и раздаче кусков мертвого тела, трупа соци­алистического государства, что напоминает сакральное празднество, во время которого члены племени совместно поедают мясо тотемического животного. С одной стороны, такой праздник означает приватизацию тотема, ведь каждому участнику достается его маленький, приватный кусок, но, с другой стороны, как раз за счет этого подтверждается и укрепляется надындивидуальное, коллективное единство племени. Материалистическая диалектика трупа и здесь демонстрирует свою неизменную эффективность. В этом смысле парадоксальная метанойя реприватизации при­дала событию коммунизма его окончательную историческую форму. Коммунизм действительно перестал быть утопией: осуществилось его земное воплощение. А осуществление означает завершение, которое одновременно открывает возможность повторения. Такое повторение, конечно же, не может означать возврат к советс­кому коммунизму, представляющему собой исторически уникальный и законченный феномен. Но новые попытки установить власть языка, как и власть философов, весьма вероятны и, более того, неизбежны. Язык имеет более общий, более демократический характер, чем деньги. Поэ­тому в медиальном плане он эффективнее денег: сказать можно больше, чем купить или продать. Но важнее всего то, что вербализация обще­ственных, политических отношений дает каждому человеку возможность возразить власти, судьбе, жизни — критиковать, обвинять, проклинать их. Язык — медиум равенства. Вербализация власти вынуждает ее дейс­твовать в условиях равенства всех говорящих — хочет она этого или нет. Разумеется, равенство языка нарушается и даже отменяется, если от всех говорящих требуется, чтобы их аргументация следовала правилам формальной логики. Но задача философии состоит именно в том, чтобы освободить людей от диктата логически корректного языка. Философия представляет собой разновидность желания, ведь она есть неразделенная любовь к мудрости. Это желание носит тотально языковой характер и тем самым открыто демонстрирует свою парадоксальность. Философия — это институция, предоставляющая человеку шанс жить в противоречии с самим собой и не скрывать этого. Поэтому никогда не исчезнет желание распространить эту институцию на все общество.

82