Какой модерн. Том 1 (Научное издание)-2010

И н т е р в ь ю с А л е к с а н д р о м М а м а л у е м

рыва низшего в высшее жизнь бы навсегда застыла на месте. Ей невозможно не работать на преодоление и опережение. Полностью безопасная жизнь без риска не только невозможна, она просто никчемна и неинтересна. И если философ хочет помочь людям проложить собственную троп(к)у человеческой свободы, он вправе вполне осознанно идти навстречу неизведанной опасности, открывая себя новым вызовам, подвергая себя повышенному риску, ставя на себе небывалый эксперимент с непредсказуемыми результатами и последствиями, испытывая себя в уникальной пограничной ситуации, причем нередко им же самим инспирируемой. В этом отношении философ, по-видимому, больше похож не на обычного сапера, а на сапера-испытателя, работающего с неизвестными ранее или вновь изобретенными взрывчатыми устройствами в ситуации, преднамеренно созданной не без его участия или не без его ведома. К тому же своеобразие нашего нынешнего общества риска в том и состоит, что не только философу, но зачастую и обычному «массовому» человеку нет нужды в экспериментальных целях искусственно помещать себя в ситуацию, не предписанную ни одним принятым кодексом, запредельную по отношению к человеческим возможностям. Сама жизнь все чаще ввергает в перманентное «пограничное состояние», в котором «правильный» выбор – в соответствии с общепринятыми нормами или жизненными установлениями – оказывается в принципе невозможным в силу так называемого «конфликта ценностей». И тогда вступает в силу различение «испытания» и «искушения», которое проводил еще С. Кьеркегор. В этом отношении суть дела уже не в преодолении искушения, для чего, в общем-то, достаточно элементарного или среднего уровня культуры, а в уникальном, личностном испытании, требующем принятия на себя ответственности за нестереотипный, заранее не санкционированный, выходящий за пределы привычного и не сулящий гарантированного успеха свободный выбор. Такое экзистенциальное испы-

68

Ф и л о с о ф с т в о в а н и е i n t e r v i a s

тание именно в силу своей исключительности может быть значимым и в более широком контексте как прецедент, выводящий на/за границы нашего совместного опыта и предполагающий внесение в него соответствующих корректив. Вот почему повседневность и философствование все больше заинтересованы в движении навстречу друг другу.

Лидия Стародубцева. Кроме того, следует различать опасности, с которыми имеет дело философия, и опасности, которые несет с собою – та или иная – философия.

Александр Мамалуй. Позвольте для подтверждения этого суждения обратиться к примеру, наверное, немного рискованному. Несколько лет назад вышла книга популярного французского философа Андре Глюксманна, получившая в русском переводе весьма двусмысленное название «Философия ненависти». Слов нет, этот автор обладает редким, доведенным до виртуозности искусством философского фехтования. И, может быть, одного этого оказалось достаточно, чтобы редакция российского издания посчитала его неутомимым борцом за «идею абсолютной свободы человека». Так ли это, судите сами, но надо учесть, что главный источник чувства ненависти Глюксманн видит в парадоксе, согласно которому ненависть к другим служит следствием спроецированной вовне ненависти к самому себе. В обобщенном виде это выглядит так. Плачевным образом люди не способны принять себя в качестве просто людей. Каждый непременно хочет быть богом. Но поскольку на самом деле никому из нас стать богом не удается, то все мы вместе и по отдельности свою досаду и даже ненависть к себе склонны вымещать на тех, кто так или иначе вынуждает нас горько разочаровываться в этих своих притязаниях. Не знаю, как Вы расцениваете подобное остроумие, но, на мой взгляд, здесь по сути происходит универсализация ressentiment’а*. И она, в силу хорошо известной ницшевской логики, оборачивается ни чем иным как очередным обвинительным приговором не только христианству с его идеей «обожения», но и классической западной фило-

69

И н т е р в ь ю с А л е к с а н д р о м М а м а л у е м

софии с ее интенцией к возвышению человека сообразно идеалам совершенства. Как попросту говорится, не только

лучше жить, но и быть лучше! Но «философия ненависти» – тут уж, простите, не до шуток. Подобное «обвинение обвинения» нисколько не преодолевает ressentiment’альную* логику, а, напротив, продолжает и подтверждает ее, тем самым давая понять, что во всем этом что-то не так. Для того чтобы хотя бы немного приоткрыть завесу над этим «не так», сопоставим представленное выше видение со взглядами кардинала Йозефа Ратцингера, высказанными незадолго до того, как он стал папой Римским Бенедиктом ХVI. По его мнению, конечной целью всех современных освободительных движений имплицитно является стремление людей стать подобными богу. Но, заметим, первичная и фундаментальная ошибка видится ему не в самом стремлении к обожению как таковому, а в подмене образа Божия: то, что принимается за Бога, на самом деле является идолом. Происходит же подобная «идолизация» Бога вследствие непомерного выпячивания, или абсолютизации индивидуальной свободы, вырываемой из контекста совместности /разделенности со свободою других и сосуществования свобод. Используя и дальше религиозный язык, можно сказать: Бог безвозмездно одаривает свободой всех без исключения людей, но богоподобие каждого человека состоит не в том, что этот Божественный (или, на светском языке, бесконечный) дар свободы присваивается и отчуждается в частную собственность – как раз в этом состоит первородный грех отчуждения, утраты свободы, падения в не-свободу – а в том, что в меру личного усилия каждого и посредством благо-дарения Другому он ретранслируется в раскрываемую и продолжаемую таким образом бесконечность. В том-то и состоит залог всечеловеческого диалога и консенсуса, что в меру благо-дарения свободы каждому и каждым как со-возмож- ности свободы всех утверждается реальное совпадение богоподобия и человеколюбия. Как видим, не так легко разобраться, где и в какой мере опасность исходит от того, с чем

70

Ф и л о с о ф с т в о в а н и е i n t e r v i a s

вынуждена иметь дело философия, и от того, каким образом сама философия может представлять некую опасность.

Лидия Стародубцева. По-видимому, тем, кто собирается профессионально связывать с философией свою жизнь, предстоит переживать отмеченные сложности еще более остро и напряженно.

Александр Мамалуй. Несколько переиначивая Ницше, можно сказать, что посвящать философии свою жизнь значит сделать из опасности профессию. Попытаюсь несколькими штрихами обрисовать данный тезис по следующим линиям. Первое, что с начала и до конца подстерегает человека, вступившего в профессиональный брак с философией, – это опасность обнаружить свою несостоятельность «по контрасту» с ярчайшими звездами философского небосклона, неготовность более или менее на равных вести плодотворный диалог с ними. Как не стать жертвой преклонения перед ними, не попасть к ним в унизительное рабство – унизительное, потому что это рабство по доброй воле, рабство, которое является надругательством над их освободительной мыслью как бы из пиетета к ним? Где уж тут надеяться на герменевтическое «лучшее» понимание этих авторов – удержаться бы на уровне сколько-нибудь оправданного «другого» понимания, извлеченного из опыта личностного «самостояния» в (без)духовной ситуации нашего времени. Как, будучи обремененным тысячелетней «тяжестью усталых мышц», оказаться способным противостоять казалось бы необоримым тенденциям нигилистского развенчания всех ценностей? И в то же время, как не опуститься до школярского подхода, которым сплошь и рядом грешат создатели «своей» философии – не поддаться бухгалтерской манере подведения баланса между «дебетом» непоправимых ошибок и «кредитом» бессмертных достижений, легализуя тем самым свое право судить философов с головокружительной высоты своего времени и (чем черт не шутит?) предстать в чем-то выше их в воображаемой философской табели о рангах. Далее – это

71

И н т е р в ь ю с А л е к с а н д р о м М а м а л у е м

опасность не удержаться на (теоретическом и практическом) уровне принятой философии. Как показывает история, устоять на высоте «аутентичной» теории было почти невыполнимой задачей даже для крупных философов, коль скоро они оцениваются по мерке учредителя направления или школы. Впрочем, именно в отступлении от аутентичности каждому новому адепту предоставляется шанс начать все сначала, даже если он и считает, что является подлинным хранителем истины соответствующей философии. Что касается практического аспекта, то здесь мы встречаемся с дополнительными, быть может, еще менее поддающимися разрешению трудностями. Как вообще быть с нравственнопрактическими императивами определенного философского построения? Начать хотя бы с вопроса, следует ли, да и возможно ли жить в соответствии с избранной философией? В этом отношении показательны две позиции. Первую лаконично представляют слова Цицерона: «Веления философии надо знать, но жить следует согласно гражданскому обыкновению». Мол, философия – это одно, а жизнь – нечто другое. И им вовсе не обязательно искать линию взаимного пересечения. Другую – хорошо выражают слова Сартра: «Нельзя в каждое мгновение жизни быть стоиком. Но бывают такие мгновения, когда нужно быть больше, чем стоиком». Жизнь соткана из необозримого множества повторяющихся стереотипных моментов, в которые всякое философствование не только не уместно, но и нередко прямо противопоказано либо просто смехотворно. Но иногда наступают мгновения, когда предстоит самостоятельно сделать настолько ответственный выбор, что он имеет действительно поворотный, даже судьбоносный для человека характер. И тогда приходится «быть больше, чем стоиком». В-третьих, как бы это ни было огорчительно, но в определенной степени философы – это «вымирающее племя». Прощание, расставание с философией длится уже около двух веков. Философские катафалки на протяжении этого времени следовали один за

72

Ф и л о с о ф с т в о в а н и е i n t e r v i a s

другим в нескончаемой похоронной процессии. Теперь нельзя заниматься философией иначе как с учетом ситуации ее существования «после своей смерти». Если вопрос «Имеет ли философия будущее?» не предполагает однозначно позитивного ответа, то разве не грозит ли это обстоятельство рано или поздно вызвать горчайшее разочарование? В-четвер- тых, философия выстраивала великие, далеко идущие проекты коренного, тотального усовершенствования жизни. Однако все попытки их воплощения не только не были удачными, но и в большинстве своем приводили к трагическим последствиям, к роковому расхождению между замыслом и воплощением. Философы оказывались «фило-софистами», произвольно разрывавшими дистанцию между жизнью и философией, непосредственно подгонявшими неисчерпаемое разнообразие первой под жесткий идеальный корсет второй. Остается ли на столь отягощенном фоне надежда для философа справиться с личной ответственностью за свои идеи? Упомянем под конец и о том, что хорошо известно, но от этого нисколько не становится более легким, а именно о том, что человеку, избравшему философию своим призванием, наверняка придется встречаться с опасной необходимостью идти против течения, отстаивать свою позицию вопреки господствующему мнению, вступать в напряженные отношения с сильными мира сего и, что тоже не исключено, противостоять власти или оказывать ей сопротивление. Итак,

философ призван воспринимать опасности жизни как лично ему адресованное испытание новых горизонтов свободы мыслить, творить, жить. В этом духе можно понять весьма дерзкий лозунг С. Кьеркегора: «Да здравствуют смертельные опасности на службе философии!».

Лидия Стародубцева. Вы являетесь основателем не только кафедры теоретической и практической философии, но и особой интеллектуальной традиции. Сформировалась ли, с Вашей точки зрения, философская школа Мамалуя? Кого Вы считаете своими учениками?

73

И н т е р в ь ю с А л е к с а н д р о м М а м а л у е м

Александр Мамалуй. Говорят, в шутку, разумеется, что есть три категории лиц, которые могут сделать с нами все, что им заблагорассудится: это, во-первых, парикмахеры, вовторых, юбилейные ораторы, в-третьих, гробовщики. Оставим в покое первых и третьих. Но по второму пункту, кажется, возможны и другие варианты, к примеру, это место могут занять мемуаристы, или (почему бы нет?) интервьюеры. Догадываюсь, что Вы с самыми добрыми намерениями не прочь щедро добавить недостающей мне значительности, тем более по такому случаю, и тем самым как бы искушаете меня, прекрасно зная, что уже более двухсот лет назад нашу кафедру теоретической (первоначальный вариант: «умозрительной») и практической философии основал профессор Иоганн Баптист Шад. Он по праву считается родоначальником Харьковской университетской школы теоретической и практической философии. Что же касается меня, то, возможно, не будет недопустимым преувеличением сказать, что мне довелось способствовать восстановлению нарушенной преемственной связи и утверждению на кафедре осознания того, что мы являемся наследниками двухсотлетней университетской философской традиции – очень сложной, во многом травматической и даже не лишенной трагизма, но тем не менее интересной, представленной если не выдающимися по мировым меркам, то посвоему достойными, славными именами. В разное время ее представляли видные ученые – профессора А.И. Дудрович, Ф.А. Зеленогорский, П.Е. Лейкфельд, С.Ю. Семковский, Я.С. Блудов, Д.Ф. Острянин, Ю.Ф. Бухалов, Е.А. Якуба, А.Ф. Плахотный. Сегодня эту традицию плодотворно продолжают профессора И.В. Карпенко – нынешний заведующий кафедры, декан философского факультета, а также – Н.А. Бусова, Т.С. Воропай, Л.М. Газнюк, В.В. Гусаченко, Л.Н. Дениско, С.А. Заветный, Н.С. Кораблева, А.М. Кривуля, Л.В. Стародубцева, А.А. Фисун и ряд талантливых молодых исследователей. Что же касается того, кого я считаю своими учениками, то, пожалуй, я воздержусь от упоминания

74

Ф и л о с о ф с т в о в а н и е i n t e r v i a s

персоналий, хотя среди них есть и такие, на кого я возлагаю особые надежды, и такие, кто уже в значительной степени подобные надежды оправдал. Но, в конце концов, важно не столько то, кого я считаю своим учеником, пусть для этого и вполне достаточно формальных оснований, сколько то, кто сам себя таковым считает. Но еще лучше, если второе совпадает с первым. Как бы там ни было, это дело крайне деликатное и я не хочу ставить кого-то в неловкое положение. В заключение нашего разговора (я очень признателен за оказанное мне внимание и интересные вопросы) сошлюсь на такую любопытную вещь, о которой я прочел у Андрона Кончаловского. Трех знаменитых режиссеров спросили, что они делают для молодых кинематографистов. Один сказал, что он читает для них лекции, другой – что берет их к себе на практику. А третий: «Я для них старею и, в конце концов, умру». Понятно, что я не могу равняться со знаменитыми режиссерами. Но одним преимуществом по сравнению с ними я как профессиональный университетский преподаватель все же обладаю, поскольку имею право претендовать на совмещение всех трех ролей: для молодых философов я читаю лекции, работаю с ними в аспирантуре и докторантуре, да к тому же меня теперь все меньше может опечалить и третий ответ: я для них старею и, в конце концов, умру. Какая-никакая, но, согласитесь, за неимением лучшей, по-своему симпатичная перспектива.

75

КОНЦЫ БЕЗ КОНЦА, или СИТУАЦИЯ «ПОСТ(НЕДО)МОДЕРНА»

Мы можем прийти, коснуться и уйти, со всеми нашими атомами и «если», но более чем верно мы предназначены не сводить концы с концами по причине отсутствия концов.

Д. Джойс

Нет ничего абсолютно мертвого: у каждого смысла будет свой праздник возрождения.

М. Бахтин

Было время, когда люди жили какой-никакой, но своей жизнью. Теперь, похоже, не так. Возможно, истории понадобилась пауза, которую, по-видимому, заполняет некая «не та» жизнь. В ситуации всеобщего кризиса человеческой идентичности все, все и вся вынуждены жить не так, как маркируют себя, а маркировать себя не так, как живут. Приходится, скорее, не быть, а казаться, т.е. казаться не тем, кем есть, и быть не тем, кем хочется казаться. Но как бы ни перебирали люди различные маски-позиции: «не-», «анти-», «нео-», «нон-», «пост-», «постне-», «ре-», «де-», «декон-» (только к примеру: «некапиталистический путь», «антикоммунизм»,

© Мамалуй А.А., 1993, доп. и испр., 2010

76

К о н ц ы б е з к о н ц а

«неолиберализм», «нонкорформизм», «постхристианство», «постнеклассическая наука», «ремифологизация», «децентрация», «деконструкция»), им все равно не ускользнуть от

чертовщины жизни вопреки состоявшейся смерти. Смерти чего? – вот вопрос, который стоит труда быть обдуманным.

«Концы без конца»

Чему же, сдается, наступает конец, конца чему, казалось бы, и быть не может? Чему же забрезжил конец, зароняющий робкую надежду на конец всем «концам без конца»? Чтобы обсудить этот ныне «вопрос всех вопросов», надо для начала в упомянутом «без конца» разграничить, по крайней мере, два момента.

Во-первых, имеется в виду «без конца» в том отношении, что не видно конца перечислению «кандидатов на конец», как то: миф, бог, природа, материя, бытие, небытие, время, пространство, субстанция, сущность, тело, душа, дух, сознание, разум, истина, добро, зло, свобода, любовь, прекрасное, дружба, вера, совесть, надежда, ценность, смысл, идеал, культ, варварство, образование, культура, цивилизация, труд, семья, религия, мораль, искусство, философия, идеология, утопия, наука, школа, традиция, инновация, университет, живопись, театр, опера, литература, роман, теория, логика, вдохновение, интуиция, игра, спорт, конкуренция, господство, насилие, частная собственность, государство, власть, монополия, иерархия, авторитет, антагонизм, эксплуатация, угнетение, отчуждение, товарно-денежный фетишизм, капитализм, социализм, коммунизм, нации, классы и классовая борьба, не/равенство, не/справедливость, произвол, преступность, стихийность, планомерность, бессознательное, секс, пол, индивидуализм, коллективизм, патриотизм, национализм, интернационализм, субъективность, субъект, личность, лицо, автор, рациональность, система, основание, онто-тео-телео-фалло-фоно-логоцент-

77