Какой модерн. Том 1 (Научное издание)-2010

Н и н а Б у с о в а

масу.29 Это совершенно лишено оснований, поскольку ни Апель, ни Хабермас никогда не отрицали попперовскую идею фаллибилизма, или принципиальной погрешимости человеческого знания, и не отстаивали идеал совершенной познавательной прозрачности. Что касается центрального субъекта, то Хабермас прямо утверждает, что общество нельзя понимать как единый макросубъект, познающий самого себя. Такая позиция была характерна для философии сознания (философии субъекта), но не для коммуникативной философии. «Только при описании с точки зрения философии субъекта можно представить общественную рационализацию и развитие разумного потенциала общественной практики как саморефлексию обобществленного макросубъекта. Коммуникативная теория вполне обходится без этого понятийного образа»30. Знания об обществе порождаются не каким-то единым рефлексивным центром, представляющим общество в целом, а конституируются интерсубъективно. Общественное мнение формируется в сети взаимосвязанных дискурсов, в которых участвуют все общественные группы. Консенсус, достигаемый в процессе обсуждения, зависит от контекста и не может претендовать на непогрешимость. Ни о каком подавлении различных видений мира с позиции центрального субъекта не может быть речи по причине отсутствия такой эпистемологически привилегированной позиции.

Утверждения Ваттимо о том, что «рациональный проект совершенствования, просвещения, эмансипации» непременно предполагает движение к некоему идеалу совершенного человека31, свидетельствуют о том, что он не видит тех изменений, которые претерпел рационализм за 200 лет, отделяющих нас от классической эпохи Просвеще-

29См.: Там же. C. 26-29.

30Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. М.: Весь Мир, 2003.

С.355-356.

31Ваттимо Дж. Указ. соч. С. 9-10.

228

П о с т м о д е р н и л и п о з д н и й м о д е р н ?

щения. Более проницательный З. Бауман замечает, что поздняя форма модернити сохраняет идею совершенствования и самосовершенствования, однако ее отличает одна черта – «это развенчание и крах иллюзий ранней модернити, идей о существовании конца пути, по которому мы идем,

– о том состоянии совершенства, которое может быть достигнуто завтра, в следующем году или тысячелетии, – о чем-то вроде хорошего и справедливого, свободного от конфликтов общества в любой из его представимых форм…»32. Поздний модерн приходит к осознанию того, что его проект не просто незавершен – он в принципе незавершаем. Наверное, вообще было бы точнее говорить не о проекте, а о регулятивной идее.

32Бауман З. Философия и постмодернистская социология.

С.46-47.

229

ЕСТЬ ЛИ ЕЩЕ ПОСТМОДЕРН?

Вадим Гусаченко

Личная неопределенность является не сомнением, внешним по отношению к происходящему, а объективной структурой самого события, поскольку последняя всегда движется в двух смыслах-направлениях сразу и разрывает на части следующего за ними субъекта.

Жиль Делез

Каким путем, каким путем?

Алиса

В свое время существовала шутка относительно коммунизма – он де как горизонт: сколько к нему ни приближайся, он все отдаляется. Не такая уж плохая шутка. Не говоря о том, что она заключает в себе основы феноменологии; мне кажется, она многое проясняет и в нашей теме. Едва ли не с Августина, во всяком случае, с появлением христианской философии истории, в представления об истории проникает и представление о (ее) финальной стадии. Затем оно закрепляется и в многочисленных философскоисторических концепциях многочисленных модернов. Это и утопии, и представления о совершенном

исправедливом обществе просветителей, либералов

ипрогрессистов XVIII-XIX веков, и коммунизм, и «го-

©Гусаченко В.В., 2010

230

Е с т ь л и е щ е п о с т м о д е р н ?

сударство всеобщего благоденствия». Даже известный современный социолог П. Бурдье, по свидетельству С. Лэша, «заявлял, что в практической жизни социальное равновесие (social stasis) более распространенное явление, чем социальные изменения, и именно поэтому на протяжении своей деятельности он сосредоточивал внимание главным образом на разъяснении социального равновесия»1.

Частичка postкладет конец представлениям о финализме. Но в этом достаточно простом тезисе есть одна тонкость, указывающая на возможность присутствия стабильности и финализма в самой динамике.

I

Постмодерн никогда не мыслился «как принципиально новое состояние общества»2, как общество, имеющее собственную основу, которую оно будет – целенаправленно или просто фактически – создавать, воспроизводить и развивать. Его отношение к модерну не подобно отношению капитализма к феодализму. Частичка post- потому и возникла, что вышло затруднение с подлежащим: ясно после чего, но не ясно что.

Исторически это было связано с разочарованием в идее коммунизма – в связи с неприемлемостью ряда сторон реального социализма – разочарованием, однако, не поколебавшим неприемлемости и так называемого первого модерна («организованного модерна», «одномерного общества», просто «капитализма»3). Проблема-то и носила, собственно, характер: если не коммунизм – то что? После неудач с коммунизмом отвечать на вопрос не спешили. Нечто, de la..., post- . В науке же, с появлением нелинейного мышления, и вовсе стали представлять будущее состояние сложных неравновесных систем как ряд альтернатив.

1 Леш С. Соцiологiя постмодернiзму. Львiв: Кальварiя, 2003. С. 272.

2 Полякова Н.Л. ХХ век в социологических теориях общества. М.: Логос, 2004. С. 354.

3 Не случайно многие постмодернисты – либо марксисты, либо люди, симпатизирующие ему.

231

В а д и м Г у с а ч е н к о

Впрочем, этически нормативные представления о гипотетическом будущем обществе у постмодернистских философов возможны4, но они рассматриваются исключительно как ряд «утопий»5, альтернатив, которые предлагаются, за которые борются те или иные их приверженцы, но ни одна из которых не считается обреченной на победу, провиденциальной. В этом смысле их можно сравнить с «Ностальгией по совершенно Иному» М. Хоркхаймера, – по «миру, в котором человеческая жизнь была бы прекраснее, продолжительнее, менее горькой и, хотелось бы добавить, да трудно

вэто поверить, миру, способствующему развитию духа»6.

Втакой идее совершенного общества, постмодернизм

можно, конечно, «обвинить», но представляется, что не только его, но и многих сторонников «другого»7 модерна, либералов, представителей других социально-политических направлений. В противном случае «другой» модерн оказывается просто модерном Волка Ларсена из известного романа Д. Лондона, – впрочем, постмодерн не исключает и такой трансгрессии!

Постмодерн правомерно рассматривать также как отрицание (опять-таки, без конкретного «проекта» и снятия) «первого» модерна, «организованного модерна» как его «высшей и последней стадии» (примерно: 1945-1973), «индустриального общества», «государства всеобщего благосостояния» и т.д. Самым сильным политическим проявле-

4См., напр.: Рорти Р. Обретая нашу страну: Политика левых в Америке

ХХвека. М.: Дом интеллектуальной книги, 1998. 128 с.

5 Сами кавычки и множественное число этого слова принадлежат Р. Рорти. См.: Рорти Р. Указ. соч.

6 Цит. по: Реале Д., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. Т. 4. От романтизма до наших дней. СПб: Петрополис, 1997. С. 568.

7В нашей литературе утвердился термин «второй» модерн. Между тем,

У.Бек говорит о «другом («andere») модерне» и С. Лэш – также («another»). (См.: Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М.: Прогресс-Традиция, 2000. 384 с.; Lash S. Another Modernity: A Different Rationality. Oxford, Malden (Ma.): Blackwell Publishers, 1999). Э. Гидденс говорит больше о «посттрадиционном», «радикальном», «рефлексивном» модерне. Таким образом, «второй» модерн, очевидно, симулякр, хотя не утверждаем.

232

Е с т ь л и е щ е п о с т м о д е р н ?

нием этого отрицания является революционное движение 1968 года, экономическим – крах модели массового производства 1970-х годов, сопровождавшийся нефтяным кризисом. В таком случае постмодерн закончился с падением «организованного модерна», поскольку, как мы сказали, «проекта» нового общества он не выдвигал.

Но хотя постмодернизм не имеет в виду никакого конкретного (в том числе совершенного, «окончательного») состояния общества, тем не менее, он должен учитывать, что какие-то общественные перемены происходят, а потому, рано или поздно, какие-то новые конкретные состояния общества появляются. Соответственно, в данном случае, начиная с 70-х годов ХХ века, во второй половине 80-х – начале 90-х годов ХХ века сформировалось общество, которое в социальных теориях чаще всего именуют как «другой» модерн.

IІ

Прежде всего, почему это модерн, а не какое-то принципиально новое общество, которым якобы обещал быть, но не стал постмодерн (кстати, он не обещал, но и не отказывался от этого). Потому что основополагающим признаком всякого модерна является рациональность и формальная рационализация, и вытекающий из них конструктивизм

(проективизм). Таким был «первый» модерн (включая реальные фашизм, нацизм и социализм), такова же основа и «другого» модерна. На языке повседневности все это можно назвать просто наукой-и-техникой, поскольку с середины

ХХ века они нераздельны («технологи(к)и»).

В чем же различие двух модернов? Как отмечают

У.Бек, Э. Гидденс, С. Лэш, А. Турен, «другой» модерн, прежде всего, рефлексивен – он относится не к своим предпосылкам (инореференция), а к самому себе (аутореференция, аутопоэсис). По этой же причине он посттрадиционен: нация, государство, семья, школа и т.д. объявляются пережитками феодализма в «первом» модерне («родимыми пятнами» феодализма!). Последовательный модерн – это

233

В а д и м Г у с а ч е н к о

общество, целиком и полностью являющееся результатом разумной деятельности «вот этих» людей, но не гипостазированных целостностей: Бога, Разума, Истории, Нации, Государства, Общества. «Другой» модерн, однако, вообще постцелостное состояние, поскольку он разделывается и с реальными целостностями – нацией, классами, государством, семьей. Он последовательно индивидуалистичен. Основой общества отныне является не социальная целостность (например, семья), а мужчина и женщина (индивид).8

Индивид, как и социальные процессы, теперь тоже процесс («номадическая сингулярность»), отчасти конструирующий себя сознательно, отчасти «конструируемый» «социальным потоком». Авторство идентичности в «первом» модерне было неполным, т.к. принадлежало, в основном, мужской интеллектуальной и коммерческой элите, в «другом» же модерне все индивиды конструируют свое Я (по крайней мере, формально).

Ю. Хабермас иногда называет модерн «проект-Модерном» (не подразделяя его на «первый» и «другой»). В контексте же новых размышлений то, о чем он говорит, относится к «первому» модерну. «Другой» модерн не имеет целостного проекта и, в этом смысле, он вообще не модерн. В этом основное различие между двумя модернами. Некая мыслимая целостность («органическая») есть и в традиционных обществах, но она не проектируется; проектирование (конструирование) постоянно присутствует в «другом» модерне – то ли в виде ряда «утопий»-альтернатив, то ли в виде социальной инженерии – но никто не проектирует сам «другой» модерн (не сводит в единый научный план «уто- пии»-альтернативы); попытки выработать такой план, проектируемое целое – особенность только «первого» модерна.

«Другой» модерн – пока только идеальная модель, и, в этом смысле сам принадлежит «первому» модерну. Дело в

8 В методологии это отражается в переходе от системности к сетевым структурам или, точнее, к системно-сетевым комплексам.

234

Е с т ь л и е щ е п о с т м о д е р н ?

том, что сейчас мы переживаем переход от «первого» к «другому», и все упомянутые характеристики «другого» модерна еще/пока соседствуют с полупреодоленными характеристиками «первого», являются их трансгрессиями9: чувственность (в том числе «чувствительность») не отменяет рациональность; множество форм рациональности не отменяет ее классических форм; государство серьезно редуцировано, но об «отмирании» его говорят только в США, да и то не часто; нации еще существуют даже в качестве фактических и территориальных образований; термин «классы», несмотря на массу новых единиц измерения социальных структур: страты, субкультуры и т.д., – еще употребляются; о человечестве стали говорить даже больше, в связи с глобализацией. Может быть, даже боги умирали не для всех.

IІІ

Но вернемся к идеальной модели «другого» модерна и сравним ее с характеристиками, которые логичнее всего можно было бы отнести к пониманию постмодерна.

Мы уже говорили, что постмодерн не имеет собственного основания, что же он имеет?

В модерне («первом», поскольку «другой» – пока предмет исследования) существовало довольно четкое разделение стабильных и переходных периодов. Переходные периоды были связаны с революциями и по продолжительности были заметно короче стабильных. Начиная примерно с революций 1968 года, стабильные и переходные периоды как бы перемешались: социальная жизнь стала ни стабильной, ни революционной, а «динамичной». Ее нельзя назвать спокойной, зато нет революций. Таким образом, нельзя сказать, что «первый» модерн завершился

9 Можно было бы сказать – трансценденциями, если бы имелся в виду переход к «другому» модерну. Мы употребляем термины трансценденция и переход (от чего-то к чему-то), если есть цель трансформации. Трансгрессия – попытка преодоления некоторой границы в условиях неопределенности (относительно цели и результата).

235

В а д и м Г у с а ч е н к о

революцией, хотя можно сколько угодно говорить о том, что это только ее начало, что это «революционные изменения» и т.д. Возможно, это оправдается в будущем, но на данный момент у нас в руках конец веревки, неизвестно куда идущий (и идущий ли?).

Для «первого» модерна была характерна тенденция к господству разума над сферой чувственности (душевной и телесной). Для постмодерна это не характерно. Но речь, опять-таки, не идет об исчезновении разума. Напротив, он претерпевает существенные трансформации: К.-О. Апель и Ю. Хабермас говорят о «коммуникативном разуме», сменяющем монологическое сознание. Но ничуть не меньшее значение и влияние приобретает «желание», формы чувственности, – прежде всего, так называемая «новая чувствительность», телесность, гедонистический образ (стиль) жизни.

Рациональность перестает быть единой, возникает множество ее форм (ключевым моментом, очевидно, было признание теории вероятностей), которые условно объединили под названиями неклассических и пост неклассических типов рациональности. Но существенный момент состоит не просто в том, что форм рациональности стало много, а в том, что это – открытый процесс: вопрос о его конечности и бесконечности просто не ставится.

Поскольку более не существует пректируемого целого, общего плана, в рамках которого действовали бы отдельные деятели, роль непреднамеренных последствий существенно возрастает. «Сознательность всегда ограничена. Поток действий непрерывно производит последствия, которые являются непреднамеренными»10, однако в пределах «другого» модерна – в отличие от «первого» – они играют ведущую роль. «Сознательные» порядки сменяются спонтанными, система – ризомой (сетями). Иллюстрацией непреднамеренных действий (последствий) может служить

10 Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. М.: Академический проект, 2003. С. 72.

236

Е с т ь л и е щ е п о с т м о д е р н ?

«субполитика» (У. Бек), например, современные процессы

вобласти генной инженерии и возможности их политической и моральной регуляции.11 К нынешним развитым социальным процессам, очевидно, можно применить слова Ф. Энгельса о том, что в пределах капитализма идеальный порядок на отдельном предприятии сочетается с анархией

впределах страны. Однако сегодня это никого не беспокоит, поскольку мы уже научились регулировать слабонеравновесные состояния с помощью теорий вероятностей, игр, маркетинга, менеджмента и др., а, с другой стороны, просто привыкли к ним. В итоге основной характеристикой изменений нынешних развитых социальных процессов становится неопределенность.

Как же возможно, чтобы «столь высокоорганизованное производство воплощалось в невероятной иррациональ-

ности, приводя к дезинформированному информационному обществу»?12. Дело, очевидно, в том, что результатом производства в информационном обществе являются не столько блага, сколько информация, «продукт», легче других подвергающийся постоянным изменениям. Дело усу-

губляется тем, что «на первый план выходит даже не производство символов, а их движение»13. Жизнь становится игрой, но в этой игре нет правил, точнее, нельзя предсказать, когда произойдет скачок от одних правил к другим.

Всвязи с «другим» модерном много говорят о свободе и саморазвитии субъективности, что разумеется, не лишено оснований. Но С. Лэш обращает внимание на то, как в информационном обществе личность растворяется – поскольку «растворяется» и различие теории и практики – и формируется единая недифференцированная реальность (реальная виртуальность). Непредвиденные последствия наступают оттого, что произвольная, нескоординирован-

11Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М.: ПрогрессТрадиция, 2000. С. 278-347.

12Lash S. The Critique of Information. London: Sage Publications, 2002. Р. 2.

13Там же. Р. 176.

237